Периферийная империя: циклы русской истории - Борис Кагарлицкий

Страна испытала на себе все прелести своего «периферийного» положения в мировой экономике. В ситуации спада иностранные инвестиции начинают «репатриироваться» в страны «центра», где возникает острая нужда в деньгах, спрос на сырье падает, а потребность в импорте промышленной продукции остается на достаточно высоком уровне. Избыток денег сменяется их катастрофической нехваткой. В 1848 году российский бюджет был сведен с дефицитом в 32 млн. рублей. Золотой запас, хранившийся в подвалах Петропавловской крепости, таял на глазах. Только за один год он сократился на 17%.

Важнейшим историческим последствием промышленного кризиса 1847 года стала волна революционных выступлений, прокатившихся по Европе в 1848-1849 годах. Правительство Николая I воспринимало эти события как прямую угрозу и настроено было активно участвовать в подавлении западных революций. Однако война стоит денег, а их не было. Здесь на помощь Петербургу в очередной раз пришел Лондон. Разгром венгерской революции 1848 года был осуществлен русскими штыками, но на английские деньги. Средства на финансирование венгерского похода предоставил лондонский банк «Берингс», традиционно связанный с правительством и королевским двором. Банк ссудил царю 5 млн. фунтов (35 млн. рублей), необходимые для этой войны.

Итак, нельзя говорить, что в середине XIX века резко снизилась потребность Британии в русском сырье или нужда России в английских деньгах. И все же положение дел существенно изменилось. С одной стороны, стратегическое значение русских поставок сокращалось по мере перехода от парусного к паровому флоту. А с другой стороны, росла конкуренция: товары, поставлявшиеся из России, могли быть доставлены из других мест. Зато в качестве рынка сбыта Россия и страны Ближнего Востока стали значить для английского капитала куда больше, чем в прежние десятилетия. Но именно здесь на его пути вставал русский промышленный протекционизм.

Протекционистская политика петербургского правительства оказалась серьезной проблемой для английских экспортеров не только в самой России, но и в странах, так или иначе попадающих в сферу российского влияния. Возможность захвата русскими черноморских проливов становится настоящим кошмаром для английского капитала, работающего на Ближнем Востоке. Война носилась в воздухе уже в 30-е годы XIX века, причем, как отмечает Покровский, Россия выступала «в роли наступающей стороны» [457]. Так возникает пресловутый «восточный вопрос».

Острая конкуренция английских и русских промышленных поставщиков развернулась в Центральной Азии. По мере того, как Британская Индия расширялась на север, усиливалось и проникновение английских товаров на близлежащие рынки. В Бухаре и Хиве английские товары начали вытеснять русские. Торговая конкуренция, как обычно, соединилась с политическим соперничеством. Пока афганцы сопротивлялись попыткам британского завоевания, среднеазиатские ханства пытались сохранить независимость, обращаясь за защитой к русскому царю.

Выступая в качестве покровителя славян и православных, петербургское правительство стремилось установить если не прямой, то хотя бы косвенный контроль над территориями Юго-Восточной Европы, формально еще подчинявшимися Оттоманской Порте. Русский протекционизм вставал и на пути английских товаров, шедших в Персию. Завоевание Кавказа закрывало для британской промышленности еще один потенциальный рынок.

В начале 30-х годов XIX века влияние России на турецкие дела было столь велико, что вызывало панику в Лондоне. Оттоманская империя отчаянно пыталась удержать под своим контролем Египет, но терпела одно поражение за другим. В 1832 году войска египетского правителя Муха- меда Али двигались к Стамбулу. Вся оттоманская политическая система находилась под угрозой краха. В этих условиях султану не оставалось иного выхода, кроме как обратиться за помощью к давнему врагу – петербургскому императору, который предоставил Турции необходимые гарантии, а в крайнем случае, готов был и помочь войсками. Договор 1834 года давал России на территории Оттоманской Порты огромные привилегии.

Нетрудно догадаться, что для Британской империи подобное развитие событий было крайне нежелательным. Еще в 1827 году русский и британский флот вместе сражались против турок под Наварином [458] [Покровский заметил, что «при Наварине русская эскадра под командой английского адмирала жгла турецкий флот»], а теперь в лондонской прессе писали о возможности военного столкновения с Россией. Однако прямого конфликта удалось избежать. Начавшиеся в Турции реформы означали поворот ее политики в сторону Англии. «Во второй половине тридцатых годов, – пишет современный исследователь В.Н. Виноградов, – влияние России в Стамбуле начало резко падать, британское, напротив, находилось на подъеме. Реформаторы, по понятным причинам, обращали свои взоры не к отсталому самодержавному государству, а к тем странам, что привлекали экономической мощью, морским могуществом, политической устойчивостью, гибкой системой управления» [459]. Однако решающую роль все же сыграли не идеологические симпатии, а торговля. С 1825 по 1835 год английский экспорт в Турцию вырос в два с лишним раза (что делало этот рынок особенно важным для Британии в эпоху, когда другие европейские страны, создававшие собственную промышленность, все более прибегали к протекционизму). В 1838 году была подписана англо-турецкая конвенция, создававшая еще более благоприятные возможности для британского капитала. По выражению Виноградова, «дремуче-отсталой стране была навязана «свобода торговли» с первой промышленной державой того времени» [460].

Реформаторы, находившиеся под влиянием английской «манчестерской школы», были уверены, что свобода торговли приведет Турцию к расцвету. Ожидаемого процветания не наступило. Между тем жертвой новой системы оказалась не только турецкая, но отчасти и русская промышленность. Хлынувший на турецкие рынки поток британских товаров создавал для русских слишком сильную конкуренцию. Что не менее важно, английские предприниматели имели больше денег. И в Турции, и в Средней Азии они могли продавать товары по «бросовым» ценам (как утверждали русские источники, даже себе в убыток), лишь бы завоевать на рынке господствующее положение.

«Причина наступившего заката влияния России, – заключает Виноградов, – крылась в неодолимой силе обстоятельств. Царизм ничего не мог противопоставить морскому и финансовому могуществу Великобритании, ассортименту западных промышленных товаров, притягательности буржуазной идеологии для турецких реформаторов. Он проиграл сражение без боя» [461].

Англии не понадобилось воевать с Россией в 30-е годы XIX века, ибо она могла добиться своих целей мирным путем. Но конфликт не был исчерпан. Английская промышленность отчаянно искала новые рынки и боролась за сохранение старых, а кризисы следовали один за другим. За кризисом 1836 года последовала депрессия 1841-1842 годов, сменившаяся непродолжительным подъемом в 1843 году. Уже в 1847 году наступил новый спад.

Легко понять, что в таких условиях борьба против русского протекционизма становится одной из важнейших внешнеполитических задач Лондона. Британская дипломатия неоднократно призывала Петербург пересмотреть таможенные тарифы. Снижения русских пошлин добивалась и Пруссия, причем Берлину это удавалось лучше, чем Лондону.

Либералы-виги во главе с виконтом Палмерстоном традиционно стремились к сотрудничеству с Россией, но добиться от Петербурга необходимых уступок им не удавалось. Таможенный тариф 1841 года не облегчил доступ к русскому рынку, и Англия сразу стала добиваться его отмены. Договор 1842 года обеспечил обеим странам статус «наибольшего благоприятствования» во взаимной торговле, но не удовлетворил Лондон [Русско-британский договор 1842 года примечателен также тем, что стал шагом на пути к отмене Навигационных актов, выведя из-под них российские суда. Практического значения это не имело, ибо русский торговый флот был ничтожен, но прецедент имел огромное значение]. Россия продолжала защищать свою промышленность протекционистскими мерами, а Англия – бороться с ними. Вскоре после подписания договора консервативный британский премьер-министр Роберт Пиль имел весьма поучительную беседу с русским посланником Ф.И. Брунновым. Если верить донесению, которое дипломат отправил министру К.Н. Нессельроде в Петербург, британский лидер прочитал своему собеседнику целую лекцию о вреде промышленности. Пиль доказывал, что «Россия самой природой создана быть земледельческой, а не мануфактурной страной. Россия должна иметь фабрики, но не следует искусственным образом вызывать их к жизни посредством постоянного покровительства отечественной промышленности» [463]. После этого премьер-министр принялся сетовать на неблагодарность самих английских предпринимателей, которые никогда не ценят заботы о них правительства.