О Набокове и прочем. Статьи, рецензии, публикации - Николай Мельников

Еще крепче связаны с романами другие short stories Ивлина Во. Рассказ «Из жизни благородного семейства» (1927), в котором выгнанный из Оксфорда герой-повествователь устраивается воспитателем юного отпрыска аристократического семейства, тематически близок «Упадку и разрушению» (1929). (Характерно, что повествование, едва набрав обороты, внезапно обрывается, а повествователь сетует на Природу, которая, «совсем как ленивый писатель, вдруг резко закругляется, сводя к короткому рассказу всё, что изначально предполагала сделать экспозицией романа».) «Происшествие в Азании» (1932) можно считать сателлитом «Черной напасти» (1932): события здесь разворачиваются в одной и той же вымышленной восточноафриканской стране; «Поклонник Диккенса» (1933) почти без изменений вошел в роман «Пригоршня праха» (1934); а в рассказе «Бэзил Сил опять на коне, или Возвращение повесы» (1963) нашему вниманию предлагается один из самых ярких и обаятельных антигероев раннего Во: постаревший, обрюзгший, утративший былую прыть пройдоха из «Черной напасти» и «Не жалейте флагов» (1942). Тут же мы встречаем еще одного персонажа, фигурировавшего в довоенных романах Во, – Марго Метроленд. Изысканная прожигательница жизни и неутомимая сердцеедка из «Упадка и разрушения» предстает перед нами съежившейся старушкой, доживающей свой век у экрана телевизора.

По своему художественному качеству рассказы «Слепка эпохи» весьма неоднородны. Некоторые, например «Любовь на излете» (1932), «Коротенький отпуск мистера Лавдэя» (1935) – истинный шедевр черного юмора, прямо-таки обжигающий жестоким остроумием неожиданной развязки, – уже упомянутая «Вылазка в действительность», выдерживают сравнение с лучшими романами прозаика. Но наряду с ними и другими первоклассными сатирическими вещами, живописующими «упадок и разрушение» старой доброй Англии и духовное оскудение представителей высшего общества («Званый вечер у Беллы Флис» (1932), «Морское путешествие» (1933), «Дом англичанина» (1947)), в книге встречаются и откровенно слабые творения, обязанные своим долгожительством только громкому имени автора.

Увы, к этой категории принадлежат не только наивные детские поделки вроде «Multa Pecunia» (1912) и юношеские пустяки, которыми в начале двадцатых не слишком прилежный студент Хартфорд-колледжа питал оксфордские журналы («Фрагменты: ужин с прошлым» (1923), «Антоний – искатель утраченного» (1923), «Как Эдвард достиг невозможного» (1923) и др.), но и некоторые произведения зрелого мастера: в частности, вымученное «Возвращение повесы», эту малоудачную «старческую попытку» вернуться к былой манере и приспособить героев давних романов к «престранному новомодному миру» шестидесятых, в котором анахоретствующий писатель, избравший имидж эксцентричного сноба и архиконсерватора, уже мало что понимал.

Как говаривал пушкинский Савельич: «Быль молодцу не укора: конь и о четырех ногах, да спотыкается», посему не будем излишне строги ни к автору (тем более что он не переиздавал большинство своих скороспелых юношеских опусов), ни к безымянным составителям «Слепка эпохи», которые не озаботились предисловием и мало-мальски подробными комментариями да к тому же немного недоскребли по библиотечным сусекам, в результате чего сборник вышел все-таки неполным. (Законная придирка, если уж составители стремились представить максимально полно «малую прозу» Во.) Так, за пределами книги оказалось несколько ранних вещей, в том числе «The Curse of the Horse Race», удостоенный переиздания в одном из прижизненных сборников писателя, «The Balance: A Yarn of the Good Old Days of Broad Trousers and High Necked Jumpers» (1926), предвосхищающий кинематографическую повествовательную технику «Мерзкой плоти», а также фантастическая история в духе Герберта Уэллса «Out of Depth» (1933), в которой один из героев переносится во времена Средневековья, а другой попадает в Лондон XXV столетия. Невостребованным остался и рассказ «Compassion» (1949), повествующий о том, как доблестный британский майор Гордон пытается вывести из Югославии еврейских беженцев, бывших узников концлагеря. Позже рассказ был трансплантирован в роман «Безоговорочная капитуляция» – заключительную часть военной трилогии Во, однако в «воениздатовский» перевод И. Разумного и П. Павелецкого эпизод с беженцами не попал, так что составители могли бы проявить сострадание к злополучному рассказу и включить его в сборник.

Впрочем, несмотря на досадные пробелы, «Слепок эпохи» способен дать представление об Ивлине Во-новеллисте и, что гораздо важнее, подарить нам несколько часов занимательного чтения. И пусть далеко не все из собранных здесь новелл и рассказов явятся для кого-то откровением, большинству из них присущи «ясность, элегантность и индивидуальность», а ведь именно эта комбинация, как не без основания считал сам Ивлин Во, «дает состав, способный оставлять подобье вечного в неуловимом искусстве письма».

Иностранная литература. 2005. № 1. С. 283–284.

ЗАГАДОЧНАЯ АНГЛОСАКСОНСКАЯ ДУША ИВЛИНА ВО

Шарж Ричарда Уилсона

Сборник Ивлина Во, вышедший в мемуарной серии «Мой ХХ век»340, стоит приобрести прежде всего из-за включенной в него автобиографии «Недоучка» (1964), оказавшейся последним произведением английского писателя.

Читая ее, я не раз вспоминал ламентации из эссе «Кембридж», написанного в 1921 году студентом Тринити-колледжа Владимиром Набоковым: «Между ними и нами, русскими, – некая стена стеклянная; у них свой мир, круглый и твердый, похожий на тщательно расцвеченный глобус. В их душе нет того вдохновенного вихря, биения, сияния, плясового неистовства, той злобы и нежности, которые заводят нас Бог знает в какие небеса и бездны; у нас бывают минуты, когда облака на плечо, море по колено, – гуляй, душа! Для англичанина это непонятно, ново, пожалуй, заманчиво. Если, напившись, он и буянит, то буянство его шаблонно и благодушно, и, глядя на него, только улыбаются блюстители порядка, зная, что известной черты он не переступит. А с другой стороны, никогда самый разымчивый хмель не заставит его расчувствоваться, оголить грудь, хлопнуть шапку оземь… Во всякое время – откровенности коробят его».

Положим, и сам Набоков, сделавшись профессиональным писателем, не так чтобы уж очень часто «оголял грудь», и если по молодости позволял себе «расчувствоваться» в иных стихотворениях, то в прозе, особенно в зрелых вещах, сделал все, чтобы скрыть от читателей свою личную жизнь. Однако по сравнению с автобиографией Ивлина Во набоковские «Другие берега» – самая настоящая «исповедь горячего сердца» (да простят меня правоверные набоковоманы за реминисценцию из Достоевского).

По волнам своей памяти Во путешествует как истинный английский джентльмен – застегнутым на все пуговки, не позволяя управлять собой потоку воспоминаний и не заносясь ни в какие небеса и бездны. Любители лирических излияний и исповедальных саморазоблачений могут не беспокоиться: «Недоучка» написан явно не для них. Отказываясь идти «в кильватерной струе психологических спекуляций нового поколения» (как и Набоков, Во не слишком жаловал фрейдистских ищеек), писатель редко позволяет себе расслабиться и не балует читателей откровениями интимного характера. Стопроцентный англичанин, он обладал искусством скрывать истину, не сказав ни одного слова неправды. Так, повествуя о раблезианских развлечениях студенческой юности (из-за них он забросил учебу и в итоге вышел из Оксфорда, недоучившись до магистра, всего лишь с дипломом бакалавра), автор ни словом не обмолвился о своем гомосексуальном опыте (о том, «было или не было», заинтересованным лицам приходится судить, изучая посмертно опубликованные дневники и письма Во)341 и к тому же умолчал о многих скандальных проделках, которые, кстати, оставили неизгладимое впечатление в памяти его приятелей. (Один из них долго еще помнил, как ночью стены баллиолского колледжа дрожали от громовых восклицаний подвыпившего Ивлина: «Декан Баллиола трахается с мужиками! Декан Баллиола трахается с мужиками!!!»342)

Из книги мы узнаем куда больше о культурно-бытовом укладе и нравственном климате эдвардианской и георгианской Англии, нежели о внутренней жизни автора, так что «Недоучка» прельщает нас, как выразился бы Владислав Ходасевич, «силой колорита», а не «диалектикой души» и интенсивностью самокопания.

Автобиографический материал подобран так, чтобы наше внимание сосредоточилось на окружении юного Во и на подробностях внешнего мира, запечатлевшихся в его сознании. Эти подробности постоянно соотносятся пожилым автором с современными реалиями и фактами давней истории: неповторимая мелодия единичного существования вплетается в «шум времени», что позволяет воспринимать всю вещь не столько как автобиографию знаменитого писателя, сколько как культурно-исторический очерк английской жизни в период заката могущественной Британской империи.