Куколка - Джон Фаулз

В: Значит, попала в рай? Из блудниц тебя произвели в святые?

О: Насмехайся, я заслужила, ибо говорю об своей тупости. Праведник вмиг смекнул бы, я ж растерялась. Неверно говорят, что истина осеняет, порою она в тебя еле-еле вползает. За свое тугодумие я достойна насмешки. Истинно говорю тебе: последняя из последних грешниц, я предстала перед Отцом и Сыном. Да, то были они, хоть выглядели как простые работники, я ж стояла перед ними дурой набитой. Мало того, я все еще не понимала, на чье плечо прикорнула. Увы мне, слепой и глупой.

В: Довольно шарад! Говори, кто сия дама.

О: Не дама, но королева королев, величайшая из великих. Та, без кого Бог Отец ничего не сотворил бы, Та, кого еще называют Дух Святой. Богоматерь Премудрость.

В: Богородица, что ль? Дева Мария?

О: Бери выше. Вместе с Господом Богоматерь Премудрость стояла у истоков сущего, Она — воплощенье его воли и всего, что завещано Спасителем. Божественная Мать, Вдова и Дочь — вот почему три дамы слились в одну, — Она символ вечного и навеки моя госпожа.

В: Неслыханное богохульство! В Книге Бытия четко сказано, что Ева произошла из седьмого Адамова ребра.

О: Разве не матерью ты рожден? Без нее ничего нет, мистер, нет и тебя. Не будь Богоматерь Премудрость рядом с Богом Отцом, не было б Эдема, Адама и Евы.

В: И что, сия великая Мать-творец обнималась с тобой, словно бордельная товарка? Сама ж говорила.

О: То было выраженье любви, доброты и милосердья. Нет греха, какого нельзя простить. Не забывай, в слепоте своей я Ее не узнала. Иначе пала б на колени.

В: Ежели да кабы! Хватит, что дальше?

О: Приидет Христос, и настанет Царствие Ее, и сбудется сие гораздо раньше, чем полагает наш грешный свет. Тому я свидетель, аминь.

В: Лучше засвидетельствуй окончанье пророчеств новоявленной святой. Будет твоих истин и проповедей! Что происходило в пещере?

О: После сладости довелось изведать неизмеримую горечь и ужас. Бежала я по райскому лугу и уж было приняла плод из рук Богоматери Премудрости, но вдруг пал мрак темнее ночи. Потом вновь вспыхнул свет, и узрела я, чего не дай бог в другой раз увидеть, — жестокую битву. Солдаты дрались как звери, все прочие звуки тонули в лязге клинков, воплях и брани, треске и грохоте пальбы, стонах умирающих, чья кровь перемешалась с пороховым дымом. Не описать мой ужас перед беспощадным зверством, ибо все происходило так близко, что казалось, будто солдаты ворвутся в залу куколки. В страхе повернулась я к Богоматери Премудрости, ища в Ней утешенья, и вдруг вижу: Ее нет, его сиятельство с Диком тоже сгинули, и я одна в кромешной тьме.

В: Битву показали через то же окно? Ты все еще была в куколке?

О: Да, но не заметила, как все другие исчезли и я оказалась одна… нет, хуже — заточена в страшном узилище с Антихристом в сокамерниках. Меня заставили лицезреть невообразимые бесчинства, одно кошмарнее другого.

В: Не только битву?

О: Нет, но и самые мерзкие злодеянья: пытку, вероломное смертоубийство, резню безвинных. То был яркий образ Антихриста, представленный через жестокость человека к человеку, многократно превосходящую звериную, ибо даже последняя гадкая тварь не покусится на себе подобную.

В: Об чем ты поведала Джонсу, хоть и в иной трактовке?

О: Кое-что рассказала. Всего не передать.

В: Ты видела себя, объятую пламенем, верно?

О: Да. Девочка лет четырнадцати в горящей одежде выбежала из дома, подожженного солдатней. Сердце кровью обливалось видеть ее муку, но мерзавцы лишь потешались над ней. Моя б воля, в клочья их порвала! Девочка бежала ко мне, и я бросилась к окну, чтоб ей помочь, но тщетно! Жизни б не пожалела, чтоб пробиться наружу, ибо в ней узнала еще безгрешную себя, но стекло, разделявшее нас, было тверже камня. Господи Боже мой, бью, оно не поддается, а в шаге от меня плачет и кричит горящий ребенок! И сейчас не сдержу слез, вспоминая, как она, ослепшая, тянулась ко мне… Я — вот она, рядом, а все равно что за тысячу миль…

В: Все те зверства являли собою наш мир?

О: Не знаю, наш ли, но шибко похожий, ибо в нем не было любви, но только жестокость, душегубство и мука. Все зло, коему конца-краю не видно, творилось над безвинными, женщинами и детьми.

В: Спрошу еще раз: что-нибудь показалось знакомым?

О: Наверное, то были не мы, но и у нас такое возможно.

В: Значит, не мы?

О: Скорее китайцы, ибо те люди были желтокожи и узкоглазы, словно фигурки с фарфоровой росписи. Еще ужаснее бойня выглядела при свете трех лун, что дважды возникали в окне.

В: Трех? Ты не ошиблась?

О: Одна большая и две поменьше. Но страшнее другие чудеса: огромные кареты с пушками, что неслись быстрее всякой лошади; крылатые ревущие львы, что разъяренными шершнями носились в небе и сбрасывали на врага исполинские фанаты, причинявшие несказанное разрушенье, — целые города лежали в руинах, точно Лондон наутро после Большого пожара. Вздымались огромные столбы дымного пламени, все сжигавшего и порождавшего вихри и трясенье земли. По сравненью с тем кошмаром наша жизнь — воплощенье добра. Но и в нас зреют дьявольские семена, готовые превратить нас в таких же беспощадных тварей. Человек грешен не только сам по себе, но и по воле Антихриста. Чем дольше тот правит, тем вернее обречены мы сгинуть в огне.

В: Вот все вы, бабы, такие — вечно верите в худшее. Что-нибудь хорошее твое окно показало?

О: Жестокость, одну жестокость.

В: Значит, безбожье. Разве этакий мир истинен? Да, порою встречаешь жестокость и несправедливость, но где ж видано, чтоб поголовно все их исповедовали?

О: То было пророчество, каким может стать наш мир.

В: Христианский Бог подобного не допустит.

О: За грехи и ложную веру Он уничтожил Содом и Гоморру.

В: Но только их; другие города, где свято верили в слово Его, не пострадали. Все, будет; вернемся к твоей пресловутой куколке.

О: На моих глазах погибла безвинная девочка. Боле не в силах смотреть, сползла я на пол, а за окном возник плотный туман, милосердно скрывший весь тот ужас. Вдруг зала осветилась, и в дальнем конце ее я разглядела его сиятельство, коего не сразу узнала, ибо он был без парика, да еще в серебристой одежде обитателей Вечного Июня. Взгляд его, добрый и сочувственный, говорил, что страданья мои закончились; его сиятельство бережно перенес меня на скамью, глаза его светились доселе неведомой любовью и нежностью. «Помни меня, Ребекка, не забывай», — сказал он, по-братски целуя меня в лоб. Потом послал долгий взгляд и вдруг обрел облик того, кто прощает все грехи и умиротворяет всякое отчаянье.

В: Не сумлевайся, я тоже тебя не забуду, голуба. Ну что, сие апофеоз? Его сиятельство превращаются в Спасителя нашего?

О: Пусть так, коль иначе тебе не осилить. Хоть дело не в том. Меня охватило блаженство, и я уснула.

В: Что?! Надо быть уж совсем безмозглой дурой, чтоб дрыхнуть в миг единенья!

О: Возможно, но я чувствовала, что надо закрыть глаза и дать нашим душам слиться. Словно возлюбивший меня супруг повелел уснуть.

В: Кроме духовного, иного слиянья не произошло?

О: Срамно так думать.

В: Может, тебя вновь чем-то напоили?

О: Лишь взглядом.

В: А что твоя подружка Богоматерь Премудрость? Не нагрянула?

О: Ни Ее, ни Дика не было. Только он.

В: Где ты очнулась? Опять в раю?

О: Нет, на жестком полу пещеры, хоть не сразу то поняла, ибо еще пребывала в плену сладкого сна. Потом вдруг возникло ощущенье невосполнимой утраты, да еще я шибко закоченела, поскольку праздничный наряд мой весь до нитки исчез. Вспомнилась Богоматерь Премудрость, и поначалу я тоже сочла Ее грезой, но затем поняла: нет, то был не сон; Она ушла, а я, нагая телом и душой, возвращена в наш мир. Тут листопадом посыпались воспоминанья, и лишь тогда я сообразила, что на лугу видела Отца нашего, Сына Его, умершего и воскресшего, Святого Духа и ангелов в облике косарей. Вспомнила и того, кто привел меня к священному знанью. В сырой пещере еще чуть слышался сладостный аромат Вечного Июня, подтверждавший, что все было не сном, но явью. От досады, что все закончилось, прежде чем я толком поняла, ручьем хлынули слезы. Ей-богу, в жизни не было так обидно! Да, во мне еще жила себялюбивая суетная шлюха, полагавшая, что ею пренебрегли, ибо она оплошала в серьезной проверке. Дура несчастная! Бухнувшись на колени, я взмолилась, чтоб меня забрали обратно в сладкий сон… Ничего, теперь-то душа моя поумнела.