Дональд Трамп. Сражение за Белый Дом - Елена Клепикова

И то: словесно обласкан женщинами разных возрастов со всех концов света, кроме той единственной, чей любви напрасно добивался, а добился только физической близости: жено. Любовь не передается половым путем? Ставлю вопросительный знак, хотя следовало бы восклицательный, исходя из твоих проговоров наяву и твоих признаний в моих снах, а из моих сновидений на этот злоебучий сюжет можно составить целый сериал про тот южный ебанарий с его летним раскрепощением нравов и командировочной вседозволенностью. Вот мне и снились эти обрывистые сны с «продолжением следует» на самых пикантных местах, но никакого продолжения не было и быть не могло, как в том анекдоте: «Опять эта проклятая неизвестность!»

Единственное меня утешало, что быть любимым – тоска смертная, зато любить – восторг, упоение, приключение, напряг, рай, пусть и ад. Рай по дороге в ад, в котором я теперь доживаю свои закатные годы. Потому и апофеоз однолюбия, что все силы, все нервы, вся жизнь ушли на эту единственную любовь, да и тех не хватило. Как сказал про меня старик Аристотель: влюбленный божественнее любимого. Только что с того? Теперь.

– Представьте себе, – говорю своей дальней, через океан, собеседнице. – Вы живете с опережением. На восемь часов. У нас тут еще ночь.

Тут последовал вопрос, который я сам себе задавал время от времени в горбачевско-ельцинские времена, но потом все реже и реже, а теперь, когда все там пошло не по резьбе, – никогда:

– Так зачем было тогда уезжать? – Без всякого перехода: – С вами сейчас будет говорить Яков Михайлович.

– Какой еще к черту Яков Михайлович? – не успел спросить я.

– Хелемский, – сказал голос с того – Старого – света. – За уикенд я успел прочесть только один ваш роман. Не отрываясь. Раз один хорош, то и другой, наверное, не хуже. Издаем под одной обложкой. Сколько?

Все стало на свои места. Хелемский – директор АСТ, куда мой дружок передал два моих романа. Такой быстрой реакции я никак не ожидал и назвал сумму наобум.

– Время жирных авансов прошло, да у нас и нет живых денег, – сказал Хелемский, предложил вдвое меньше и, не дожидаясь моего согласия, сообщил, что на обложке будет стоять только одно название, а на титуле оба. И что моей книгой они открывают новую линейку.

Хоть записывай за ним старые слова в новых смыслах: жирные авансы, живые деньги, а что такое линейка? цикл? сериал?

Заставил себя заснуть, чтобы досмотреть мой ревнивый сон, но приснился мне совсем другой, тоже не из любезных, как блуждаю в отчаянии по московскому метро, а то разрослось и изменилось неузнаваемо за время моего отсутствия, пытаясь выяснить, как мне попасть на мою станцию «Аэропорт», но все говорят почему-то по-английски, который я почему-то не понимаю, хотя уже много лет как в Америке.

– Нет ничего скучнее чужих снов, – сказала Лена, которая к превеликой моей радости оказалась жива. – Как мне надоела эта твоя запоздалая ревность! Зачем ты меня так обижаешь? Ты же раньше мне верил.

– Раньше верил, – согласился я и перешел от сна к яви. – Представляешь, в Москве издают оба моих романа.

Да, тогда еще не было электронной почты и рукописи приходилось передавать живьем, с оказией – спасибо моему дружку за сватовство.

С того ночного звонка все и повелось – сначала я жил на два времени, а с развитием коммуникационной технологии полностью перешел на московское. Ревность моя не только не утихла, но усилилась, прошлое предстало каким-то совсем иным, чем когда я в нем жил, с моих глаз сняли катаракту, и я прозрел: чем больше я глох на левое ухо, тем зрячее становился мой третий глаз, я видел людей насквозь, тебя включая. А ты, как всегда, говорила правду, но не сразу и не всю, отпуская ее мне дозированно, как тиран подвластному ему народу.

Что не мог представить, то все время, непрерывно, мучительно представляю, куда мне деться от клятого моего разнузданного воображения, пусть ложное, сдвинут по фазе, бзик и заскок, а может и нет, это и есть мой третий зрак, мое внутреннее зрение, мои широко закрытые зеницы – сквозь прозрачные веки я вижу то, что не желаю ни видеть, ни знать. Или я вижу не то, что тогда стряслось на берегу незнамо кому теперь принадлежащего лимана, а что могло запросто случиться по вероятности и необходимости, не могло не случиться, а случилось ли – вот в чем вопрос! Не метаморфоза, а псевдоморфоза, несоответствие формы содержанию, этого не может быть, но это могло быть, и сама эта возможность, вероятность, неизбежность сводит меня теперь с ума. Утоли моя печали, Лена.

Теперь-то я знаю точно, что не только этот мой рецидив прошлого случился со мной, когда я снова стал жить по московскому времени, но и твои иносказательные возвраты к нему, вокруг да около, намеками, оговорками и проговорами, совпали синхронно, один в один с моей виртуальной реэмиграцией на географическую родину.

Именно здесь, в Америке я прозрел – нет, я не о ревности, не только о ней, но о моем тайном знании тех, о ком я писал свои книги – будь то Андропов, Бродский, Горбачев, Ельцин, Довлатов, Окуджава и конечно же ты, моя любовь, моя мука, хоть я и маскирую тебя под фикшнальных персонажек, в которых ты себя легко узнаешь и возмущаешься: «Как ты смеешь воровать мою жизнь для своих грязных и примитивных выдумок!» Вплоть до нашего с тобой Трампа-Тарарампа, который и сам засветился как шоумен и раз за разом простреливает себе ногу, но горе ему не беда, тефлоновый будет президент, если несмотря на… Либо наоборот – благодаря. Коли недостатки суть продолжение наших достоинств, то соответственно и vice versa: достоинства проистекают из наших недостатков. Если средней руки голливудский актер Рональд Рейган смог стать недурным президентом, то почему не телешоумен? А кто из нас не лицедействует? Излишня, наверное, ссылка на великого барда, потрясающего копьем. За эготистом, эгоцентриком и нарциссистом мы с моим соавтором, которую я взревновал к ее без меня прошлому, когда стал совсем тонкокожим, один воспаленный нерв, мы углядели закомплексованного, уязвленного, ушибленного маленького человека, который хочет возвратить не величие Америке, а самоуважение к себе, утраченное им в детстве и юности в результате нанесенных ему душевных травм царем Лаем, которого наш Эдип – в отличие от того Эдипа – так и не удосужился кокнуть, зато тот успел его кастрировать. А что если Белый дом – это карточный домик, куда вместе с Трампом вселится не только его жена-обнаженка, которой он себя доказывает, но и все его тараканы? Да хоть так! Что об этом говорить, когда мы с Леной Клепиковой сочинили о нем эту книгу и знаем теперь его лучше, чем он сам себя, и представляем читателю этот его оксюморонный портрет. По первым газетным публикациям одни сочли его диатрибой и бросились на его от нас защиту, другие совсем наоборот – решив, что панегирик, покатили на него бочку компры. Что с них взять, линейного мышления люди.

К тому же, куинсовец, как и мы – родился в этом спальном боро Большого Яблока, куда мы переехали из Манхэттена, зато он – в обратном направлении. Кончал ту же куинсовскую школу, что наш сын, хоть и в разные, конечно, годы. Нет, конечно, не из топографического патриотизма и не из корыстных интересов, как соавтор этой книги не только о нем, желаю ему удачи – по крайней мере, быть номинированным на их республиканском съезде в Кливленде, штат Огайо. А далее? Пусть не по вкусу, зато по ндраву. С непредсказуемым Трампом не соскучишься, а с Хиллари взвоешь с тоски. Так пусть он потрясает копьем, как Shake-Speares, пусть сотрясает воздух, пусть превратит the White House into the Trump House. Да хоть в Версаль! Он пошел с козырей, будучи сам козырь, даром, что trump. Флаг ему в руки!

Это я пустил этот мем в русскоязычный мир: отсутствие есть присутствие. Я не был у себя на родине уже четверть века, с тех скоропалительных побывок, когда сочинял с Леной очередной кремлевский триллер про политические метаморфозы Ельцина, книга хорошо пошла в дюжине стран, включая Россию, но с начала нового столетия случилась географическая, что ли, переориентация, я вернулся в русскую словесность и оказался востребованным, книга за книгой, а с прошлого года и вовсе горный поток: вот эта, про Трампа – седьмая! Не говоря о многовидных публикациях в СМИ – там теперь больше, чем здесь. Какая, к черту, ностальгия, когда я присутствую там переизбыточно, пусть и виртуально, то бишь метафизически. Вот я и говорю: отсутствие есть присутствие. А что касается моей бренной плоти, то ей хоть в диогеновой бочке, но с минимальным гигиеническим комфортом, а главное с коммуникационным устройством, связующими меня с остатным миром. Прежде всего со столицей нашей родины, деловая пуповина с которой крепнет день ото дня. Как будто и не обрывалась. В Москву, в Москву, в Москву. Но я и так в Москве – куда больше!

Вот почему у меня радикальным образом изменился распорядок дня – и ночи. Уже не меня будят московские звонки, а я сам бужу себя посреди нощи, чтобы бегло ответить на московскую электронку и снова нырнуть в постель досматривать мои полные тоски и тревоги, один диковиннее другого ревнивые сны, фактически – один непрерывный, хоть и прерывистый, а мне заполнять лакуны игрой моего воображения. Я снова живу по московскому времени и заново проживаю, прожигаю мою с тобой и твою без меня юность. Включился в московский ритм – рано ложусь, зато просыпаюсь ни свет ни заря. Теперь уже ночные вести оттуда не будят меня, а только возбуждают, взамен утреннего кофе, и там уже знают, что я полуночник. Я и раньше был жаворонком, а ты – сова, и теперь мы вовсе редко с тобой пересекаемся, живя в одной квартире, но в разных временах. Странно еще, что узнаем друг друга. Оттого у тебя, наверное, и приступы ностальгии, а у меня их нет, сплошь веселие сердца, как мне завещано моими предками: ты живешь по нью-йоркскому, а я по московскому времени. Мы пригодились бы Эйнштейну для наглядной иллюстрации его теории относительности. Или доказательства унижают истину?