Монологи о наслаждении, апатии и смерти (сборник) - Рю Мураками

Я услышал в трубке мяуканье. «Сядь сюда и обожди, это очень важный разговор, понимаешь?» – Кейко Катаока говорила с котом. Она обращалась с ним гораздо любезнее, чем со мной. Когда же я промямлил: «Но… видите ли… Ган сказал мне, что ничего не знает», – она заорала:

– Да что ты несешь, идиот! Этот Ган – паршивое дерьмо, вечно он занят, а на самом деле живет за счет прав, которые заполучил на фильмы и комедии этого человека. У него таланта ни на грош, и при этом он торчит в Нью-Йорке и строит из себя сноба. А ты проглотил все, что эта мразь тебе наплела, выдаешь мне эту чушь как ни в чем не бывало и думаешь вот так выкрутиться? Этот Ган – просто сноб, который даже соврать как следует не умеет.

Если бы ты был более внимателен, ты бы это почувствовал и понял, что он пытался скрыть за своими россказнями.

– Да. Да, – отвечал я, как какой-то безмозглый слуга.

– Говори! Скажи хоть что-нибудь!

Это был приказ. Я чувствовал, как начинает действовать кокаин, который я принял, прежде чем позвонить, как он расходится по всему телу, вызывая мазохистские фантазмы, постепенно овладевающие моим существом. Мозг мой пробивали мгновенные вспышки: бедра женщины, то ли Кейко Катаоки, то ли какой-то другой, туфля на шпильке, соблазнительные части женского тела, кружевное белье, средства макияжа. Я пребывал в таком состоянии, что не мог бы даже сказать, зачем я приехал в Париж. Не мог осмыслить, что больше ничего не понимал. Я пытался что-то сказать и в конце концов повторил слово в слово наш разговор с Яза-ки: «Язаки сказал мне, что не понимает, почему я этим занимаюсь. Тогда я сказал ему, что Кейко Катаока просила меня побольше разузнать о нем, заставить его говорить. Я также сказал ему, что не понимаю, зачем я должен ехать в Париж и встречаться с женщиной по имени Рейко».

– Этот человек обвел вас вокруг пальца! Я узнаю его манеру действовать! Я начинаю сомневаться, что вы поняли, какие чувства владели мною, когда я предложила вам эту миссию и вы согласились.

Голос ее изменился. В нем звучала грусть. Чувства Кейко Катаоки до сих пор оставались для меня неясны. Я так и не понял, что заставило меня выслушать ее рассказ. Эта история накрыла меня, как волна; личность этой женщины обратила меня в ничто. Я был теперь просто марионеткой. Я желал лишь одного – чтобы мной управляли. Я хотел, чтобы Кейко Катаока властвовала надо мной, ясно осознавая лишь это желание – быть у нее в подчинении. Вот почему я находился сейчас в Париже.

– Когда я говорю «мы», то под этим «мы» имею в виду этого человека, Рейко, это дерьмо Гана и себя саму. Когда мы отправились на фестиваль в Италию…

Пальцы ног с ногтями, накрашенными лаком, отливавшим металлическим блеском, голова с копной очень светлых волос, покоящаяся на изгибе чьей-то спины, две лодыжки, затянутые в чулки, торчащая вишня возбужденного соска… воспоминание о фотографии Гана вдруг вклинилось в этот поток бессмысленных картин, мелькавших у меня перед глазами. Я так долго рассматривал эту фотографию, что мог уже представить себе выражение лица каждого, кто был на ней запечатлен, вплоть до мельчайших подробностей пейзажа. На заднем плане виднелось какое-то белое здание, а за ним – море. Язаки был в солнечных очках, Ган стоял, Кейко Катаока смотрела в землю, а Рейко, должно быть ослепленная ярким светом, так сильно жмурилась, что на лбу у нее были видны морщинки. Снимок был сделан на Сицилии.

– В то время мы отправлялись развлекаться каждый вечер и возвращались уже поздно ночью. Наркотиков мы почти не принимали. Он сказал, что нам следует полностью, и телом и душой, посвятить себя итальянской кухне. Конечно же, он лгал, он просто смертельно устал. Мы взяли напрокат спортивную итальянскую машину, чтобы прокатиться до поселка Корлеоне или подурачиться, разыгрывая проституток, промышляющих на подходах к дискотеке. Мы здорово повеселились! Поездка длилась всего неделю, и, если вдуматься, это было наше последнее с ним путешествие. В начале нашей связи мы часто отправлялись куда-нибудь вдвоем, потом я поняла, что ему все больше хочется взять с нами еще и Рейко. Я никогда не возражала, ни одного упрека, даже если мне совершенно нечего было сказать этой девице. Я прекрасно знала, чего она стоила. И нисколько от этого не страдала. Иногда мы занимались любовью втроем, иногда вдвоем, а третий наблюдал. Несмотря ни на что, нам удавалось сохранить некое равновесие в наших отношениях. Как-то вечером, после возвращения с очередной гулянки, когда Ган отправился к себе, этот человек завел с нами обеими разговор, почти как отец, напутствующий своих дочерей накануне свадьбы: «Кейко и я, мы очень похожи, мы прирожденные садисты и обладаем очень чутким пониманием того, что означает сущность другого, вот почему мы так хорошо ладим друг с другом, но именно поэтому нам совершенно невозможно все время быть вместе. Ты же, Рейко, другая…»

Кейко Катаока замолчала. Наступила полная тишина. Иногда только я слышал мяуканье кота. Потом она опять заговорила, но уже совсем другим тоном, и я почувствовал по ее голосу, что она приняла какое-то окончательное решение.

– Вы сейчас же позвоните Рейко. Эту девицу можно застать только ночью. Вы попадете на автоответчик и скажете, что звоните от Язаки. Дальше вы знаете, что делать.

Не успел я ответить «да», как она повесила трубку.

Я тотчас же набрал номер Рейко. Мне пришлось подождать некоторое время, пока не включился автоответчик и тонкий голос, который мог бы принадлежать, скажем, ведущей детской передачи, не повторил на английском, французском и японском: «Пожалуйста, оставьте ваше сообщение на этом answering machine…» Она называла «отвечающим устройством» телефонный автоответчик. Я тщетно пытался вспомнить, как она назвала его по-французски, но, опомнившись, что пленка крутится впустую, поспешил объяснить причину моего звонка:

– Госпожа Кейко Катаока просила меня встретиться