На берегах Дуная - Илья Маркин

— Да рви, что ты медлишь, — не выдержал Аксенов.

— Не спеши, — сквозь зубы ответил Незнакомцев, — успеешь.

Танки и бронетранспортеры шли сплошной лавиной.

— Ложись! — рванув правой рукой, крикнул Незнакомцев и свалил Аксенова на дно траншеи. Падая, Аксенов почувствовал, как что-то стремительное с чудовищной силой рвануло его, придавило к стенке траншеи. Потом мелко-мелко вздрогнула земля, и на мгновение оглушительный грохот задавил все звуки.

Когда Аксенов поднялся на ноги, впереди вздымалась огромная черная туча. Над всем дымным полем из края в край замерла тишина. Немецкие танки недвижно стояли на месте. Пехотинцы намертво вросли в снег. Нигде не слышалось ни одного выстрела. Только сверху с водопадным шорохом падали глыбины земли, камней, искрошенная в порошок щебенка.

— Огонь! Почему прекратили огонь? — кричал в телефонную трубку Афанасьев. — Не дать противнику опомниться, — огонь!

Одна за другой вновь заговорили наши батареи. Минут через десять опомнился и противник.

Когда рассеялся дым, метрах в трехстах от высоты чернел огромный ров, длиною не менее километра. Во рву, впереди него и позади бледными кострами догорали четырнадцать танков и девять бронетранспортеров.

— Молодцы саперы, — проговорил Бирков.

— Двести тонн взрывчатки, — ответил Афанасьев, — больше сюда фашисты не сунутся.

Все силы противник сосредоточил теперь в направлении тонувшего в пожарищах села Замоль. Там вместе с другими стояла и батарея, где вчера Аксенов был на комсомольском собрании. До ее огневых позиций было не более трехсот метров. В бинокль Аксенов хорошо видел каждого артиллериста. Жаркая работа кипела у пушек. Перебегает от орудия к орудию лейтенант Марков. Над прицелом склонился Сергей Ермолаев. Он был в телогрейке и темносиних брюках. Рядом с ним в одних гимнастерках сновали артиллеристы. Пушки в упор били по танкам. На батарею обрушился шквал артиллерийского огня. В черных клубах пыли и дыма скрылись и пушки и люди.

— Подавить артиллерию противника! Весь огонь на артиллерию! — кричал в телефон Бирков.

Медленно рассеивался дым над батареей. Одна пушка с перебитым колесом свалилась набок. Санитары поспешно уносили раненых. У орудий осталось всего восемь человек. Рядом с Ермолаевым, стоя на коленях, подавал снаряды только один солдат.

Издали мощно рявкнули залпы нашей тяжелой артиллерии. С шелестом пронеслись над головой пудовые снаряды.

Вражеские танки снова устремились вперед. И сразу один из них закрутился на месте, беспорядочно паля из пушки и пулемета. За ним второй размотал гусеницу по снегу.

Солдат, стоявший рядом с Ермолаевым, взмахнул руками и навзничь рухнул в снег.

— Перенести огонь на атакующие танки, — приказал своим артиллеристам генерал Афанасьев.

Позади танков взорвалось штук тридцать снарядов. Видимо, артиллеристы боялись поразить своих.

Ермолаев метнулся назад. В руках его медью блеснул снаряд. Ермолаев подскочил к пушке, зарядил и приник к прицелу. Дернулось орудие. Ермолаев отскочил назад. Головной танк замер на месте. Четыре крутолобых «тигра» обошли его и полезли прямо на орудие Ермолаева. Он прыжком подскочил к ящикам и отпрянул назад. Снарядов, видимо, не было. Ермолаев распрямился во весь рост, и Аксенов увидел его лицо, обращенное на восток. Ему казалось, что Ермолаев смотрит прямо на него.

— Ближе, ближе. Бить прямо по танкам! — кричал командир дивизии.

— Перенести огонь корпусной артиллерии на атакующие танки, — командовал генерал-лейтенант.

Аксенов не дыша смотрел в бинокль на Ермолаева. Он мгновение стоял неподвижно, потом резко обернулся и взглянул на танки. До них оставалось метров сто. Из жерла орудия первого танка то и дело вырывались языки пламени.

Ермолаев пошатнулся и боком отскочил в сторону, склоняясь к земле. Аксенов видел, как он суетливо искал что-то у станины пушки, затем привстал, и в руках у него оказались две противотанковые гранаты. Головной танк был уже близко. Вокруг пушки пули вздымали фонтанчики снега. Ермолаев выпрямился, стал за щит орудия. Передний танк надвинулся на пушку. Блеснул выстрел, и отлетела в сторону половина щита. Ермолаев рванулся в сторону и швырнул гранату в танк. На броне взметнулось пламя, но танк продолжал упорно двигаться вперед. Ермолаев пошатнулся, постоял на месте, взмахнул руками и плашмя рухнул в снег. Потом он приподнялся на локтях, поджал ноги, собираясь вскочить, но тут же безвольно свалился на левый бок. Гусеница танка надвигалась на него. Все на НП замерли. Вдруг Ермолаев шевельнулся, едва заметно приподнял голову и взмахнул правой рукой. К танку полетела почти невидимая точка, и его задняя часть окуталась дымом. Танк замер в нескольких шагах от Ермолаева. Из-за башни повалил густой дым. Через несколько секунд весь он скрылся в пламени. Перед костром лежало безжизненное тело Ермолаева.

Аксенов прислонился к стенке окопа. Бинокль выпал из рук и ударил по ноге. Афанасьев откашливался. Рядом кто-то всхлипывал. Командир корпуса шопотом говорил кому-то:

— Узнайте, кто погиб, и сейчас же пишите представление к званию Героя Советского Союза. Шифром, шифром передадим.

Аксенов взглянул туда, где только что погиб Ермолаев. Танки поспешно уходили назад. Сотни взрывов полыхали вокруг них. Справа послышалось громкое «ура», и роты две стрелков цепью бросились в контратаку. Несколько человек подбежали к распростертому телу и склонились над ним. Из-за туч брызнули лучи солнца. Дымные факелы покрывали десятикилометровое поле. Стрельба затихла. Остатки танков противника скрылись в лощине. Пехота лениво огрызалась огнем из захваченных траншей.

— Контратаковать, завтра же контратаковать, — проговорил командир корпуса, — сейчас доложу командующему армией, и завтра мы их стукнем. Сегодня бой мы выиграли.

Бой на земле стих, но в воздухе еще продолжались схватки истребителей. Подполковник Орлов сегодня с утра перебрался на НП генерала Афанасьева и отсюда наводил самолеты на цели.

Одна за другой возвращались с задания группы штурмовиков. Орлов и Аксенов вслушивались в разноголосые переговоры истребителей.

«Леша! Леша! Слева, смотри, слева фриц!..» — «Вижу, Коля, заходи от солнца, от солнца!..» — «Митрич, Митрич! Прикрой меня, атакую, прикрой!..»

Сейчас вмешиваться Орлову было незачем. Наши истребители и так успешно отгоняли «мессершмиттов». За день было сбито четырнадцать немецких самолетов.

— Ну, Аксенов, теперь не будешь ворчать? — спросил Орлов. — А то только и слышишь от тебя: «Пехота воюет, а вы отсиживаетесь на аэродромах».

С наблюдательного пункта вышел Алтаев. В зеленовато-серой с каракулевым воротником бекеше он грузно прошагал ходом сообщения и подошел к офицерам.

— Товарищ Орлов, ночью разведку, непрерывно разведку вести. Вам штаб мой дал заявку?

— Так точно, — отчеканил Орлов, — всю ночь дежурные самолеты в воздухе.

— Цветов достали? — повернулся Алтаев к Аксенову.

— Из Румынии привезли. Венки готовы и отправлены на могилу.

— Садитесь в мою машину, едем.

Аксенов махнул Буканову, чтобы ехал за машиной командующего, и пристроился на заднем сиденье.

— Вы видели, как погиб Ермолаев? — спросил Алтаев.

Аксенов начал рассказывать о комсомольском собрании в батарее, о подвиге Ермолаева.

Командующий слушал молча, не оборачиваясь к майору. Широкие плечи его сутуло горбились. Папаха сползла на уши.

— Жаль, — вздохнув, сумрачно проговорил он, — молодой совсем, двадцать один год.

— У него такое простое лицо, — вспоминал Аксенов, — а глаза голубые… легкий пушок на губах.

Алтаев, скрипнув пружинами сиденья, грузно передвинулся.

— Да потише ты, куда гонишь! — прикрикнул он на шофера.

— У них вся батарея такая, дружные, веселые.

— Таких, как Ермолаев, народ никогда не забудет… Никогда не забудет, — повторил Алтаев, думая о Сергее Ермолаеве и многих тысячах таких же, как он, простых, внешне незаметных, но мужественных и сильных людей, из дел которых складывалась историческая победа советского народа.

Думая о Ермолаеве, Алтаев вспомнил и свою молодость, когда он таким же двадцатилетним юношей сидел в залитых водой окопах под Пинском среди ржавых болот и чахлых лесов. Жизнь тогда казалась ему сплошным мучением и постоянным ожиданием смерти. Немецкая артиллерия день и ночь долбила русские позиции, а на батареях царской армии берегли, как драгоценность, каждый снаряд. Вспоминая прошлое, Алтаев спрашивал себя: мог бы он тогда, в первую мировую войну, так же как Сергей Ермолаев, один на один вступить в единоборство со стальным почти четырехтысячепудовым чудовищем, и сам себе отвечал: тогда сделать этого он, молодой солдат Егорка Алтаев, не смог бы. Позже, в гражданскую войну, Алтаев со своим полком ходил на танки, ходил в открытую, без пушек и противотанковых ружей, с одними винтовками и наганами. Но эта война была другая, и сам Алтаев был уже другим человеком. В гражданскую войну он понимал, за что воюет, и твердо знал, что если он не победит врага, то враг победит его и отнимет у него самое дорогое — жизнь, свободу, чувство собственного достоинства. Это понятие сложилось у него не сразу. Оно пришло как результат тяжелых жизненных испытаний и всего накипевшего за долгие годы царского самовластья и господства людей сытых и богатых. Сергею Ермолаеву этих жизненных испытаний не довелось пережить. Он вырос при советской власти и даже не видел ни живого помещика, ни капиталиста, ни жандарма, ни урядника — этих наглядных выразителей всего ужаса прошлого. Но Сергей Ермолаев, зная только настоящее и не пережив прошлого, оказался достойным потомком героев революции, с открытой грудью шедших на штурм Зимнего дворца, на ливень немецких пуль и снарядов под Нарвой и Псковом, на лабиринты колючей проволоки под Перекопом. Что помогло Сергею Ермолаеву пойти на подвиг? Какие силы руководили им, когда он, истекая кровью, полз навстречу вражескому танку и бросил в него последнюю гранату? Конечно, им руководило великое чувство любви к своей Родине, ответственности за ее судьбу, сознание своего священного воинского долга. Но эти чувства к Ермолаеву не могли прийти сами по себе, так же как не пришли они к молодому солдату Егорке Алтаеву в годы первой мировой войны. Эти чувства нужно было привить, выработать, воспитать. И это для Сергея Ермолаева сделала советская действительность, Коммунистическая партия, комсомол, школа и, наконец, Советская Армия.