Поцелуй осени - Ольга Карпович

Нужно было внимательнее читать договор, который подписывала почти два года назад, зубами и когтями драться за каждую строчку, убедиться, что именно ее имя будет внесено в качестве автора всех предоставленных материалов. Покинув Россию в середине девяностых, когда подтверждать устные договоренности официальными контрактами просто не было принято, и получать зарплату в конверте лично из рук редактора считалось в порядке вещей, Лика особенно и не вчитывалась в условия договора. Во всем положившись на Джонсона, подмахнула бумаги, почти не глядя. Теперь и пенять не на кого. «Это бизнес, детка!» — как сказал бы, добродушно осклабившись, ее недавний любовник с выцветшими глазами.

Она снова развернула перед собой газету, еще раз прочла напечатанное имя «Пирс Джонсон» и яростно скомкала листок. Вот так. Ничего не осталось. Последнее, что двигало ею, поддерживало в этой бессмысленной гонке, разбилось, рассыпалось в труху.

И откуда-то из глубины опустошенного сознания выплыла вдруг спасительная мысль, и Лика отчаянно ухватилась за нее, как за последнее, единственное оставшееся ей спасение в уходящем из-под ног мире. Она выхватила из сумки мобильный телефон, набрала номер, по которому не звонила два года, и быстро произнесла в трубку:

— Привет, это я. Можешь сейчас приехать?

Удивительно, но он появился на дорожке через каких-то полчаса. И Лика, как и много лет назад, отметила, что он сразу выделяется из толпы. Большой, уверенный, сильный… Та же горделивая посадка головы, прямой открытый взгляд, светлые, разве что чуть тронутые сединой, волнистые волосы. Он увидел ее издали, она поняла это по тому, как дрогнули его зрачки, едва заметно напряглись плечи. Он направился прямо к ней, подошел почти вплотную и опустился рядом на корточки.

— Ну? Что с тобой стряслось, непутевая? — весело произнес он, положив тяжелые теплые руки ей на плечи.

— Каблук сломала, — беспомощно протянула Лика.

И неожиданно для самой себя прижалась к нему всем телом и в смятении поняла, что всхлипывает, уткнувшись лицом в его плечо.

— Ну вот, — медленно протянул он, бережно прижимая ее к себе. И в голосе его не было привычной насмешки, лишь бесконечная пронизывающая нежность. — Что ты? Не плачь, моя маленькая бесстрашная девочка. Не плачь! Я с тобой, и все теперь будет хорошо.

Темнота плыла и качалась над головой. Лика на ощупь нашарила на полу, возле огромной, прямо-таки королевской кровати сумку, выудила сигареты. Андрей, почти невидимый в темноте, вложил ей в руку металлическую зажигалку. — Откуда ты знаешь, что я хочу курить? — удивилась Лика.

— Я тебя слишком хорошо изучил, чтобы поверить, что твой помешанный на здоровье янки заставил тебя бросить дурные привычки.

Он засмеялся и надавил указательным пальцем на кончик ее носа. И Лика, поддавшись неожиданному порыву, удержала его ладонь у лица, потерлась о нее щекой, прижалась губами. Удивительно, руки его и сейчас пахнут, как у доброго доктора — чистотой, свежестью, туалетным мылом.

Как хорошо ей здесь, в этой незнакомой, но почему-то мгновенно ставшей родной просторной квартире. Как спокойно в этой комнате, где плотные шторы не позволят рассвету серой пеленой пробраться в их укрытие. Пусть никогда не наступает утро! Оно всегда все портит, все уничтожает. Страшно? Да, ей страшно, страшно, что и эта ночь может обернуться кошмаром, разбитыми иллюзиями. Так пусть же она никогда не кончается.

Андрей протянул руку и стальной хваткой сжал ее запястье.

— Ты что? — спросила Лика.

— Да так, — глухо выговорил он. — Жалею, что не обзавелся наручниками. Приковать бы тебя здесь и не выпускать из комнаты. А то, кто тебя знает, еще умчишься куда-нибудь на войну…

Лика почувствовала, как горло сдавило судорогой. Неужели все было возможно еще тогда? Андрей подался вперед, сжал руками ее плечи и спросил хрипло, вглядываясь в ее лицо, едва различимое в темноте.

— Почему ты тогда уехала? Почему?

И Лика, подавившись всхлипом, ответила:

— Мне было так страшно… Я боялась, что ты оттолкнешь меня…

— Господи, какая же ты дура!

Он сгреб ее в охапку, прижал к себе, и Лика обхватила его гибкими руками, обвилась вокруг его тела, словно жалея, что нельзя сплестись вот так навечно.

— А ты? — выдохнула она в его волосы. — Когда я вернулась из Афгана, я так хотела… Так ждала нашей встречи… А ты даже не поцеловал меня, даже не сказал, что скучал.

— Как же мне надо было поступить, если ты все эти годы только и делала, что всячески подчеркивала свою независимость? Мне никто не нужен, я сама по себе. Я думал, если только попробую проявить инициативу, ты сбежишь…

— И поэтому ты женился, — протянула Лика. — Чтобы я уж никак не могла подумать, что ты имеешь на меня какие-то виды.

— Ты же знаешь, я пытался объяснить тебе тогда, — возразил он. — И когда она ушла, я сразу же приехал. И никак не мог тебя найти. Я метался по всей Москве как сумасшедший, а тебя нигде не было — ни дома, ни на работе. Тогда я оставил тебе записку, но ты так и не перезвонила.

— Я знаю, знаю, — закивала она. — Только я поняла все уже здесь. А тогда… Мне просто страшно было встретиться с тобой снова и опять получить щелчок по носу.

— Черт! — выругался он, крепче прижимая ее к себе. — Похоже, оба мы с тобой последние идиоты и трусы!

— Это точно! — тихо засмеялась Лика и прижалась губами к его виску.

Но утро все-таки наступило — неспешное, солнечное, тихое. Лика, набросив на плечи рубашку Андрея, вышла в кухню, улыбнулась ему сонной счастливой улыбкой. Андрей поставил перед ней чашку кофе, сострил: — Наивно было бы ожидать, что ты приготовишь завтрак. Поэтому я сам тут постарался…

Лика влезла с ногами на один из стильных, обтянутых белой замшей кухонных стульев, потянулась к тарелке с золотистыми тостами, зевнула.

— Как хорошо. Представляешь, я совсем забыла, сегодня же первый день моего отпуска.

И вдруг осеклась, испугалась по старой привычке, что он расценит это заявление как навязчивость — мол, теперь ты меня отсюда не выпихнешь, мне спешить некуда. Тут же спохватилась:

— Но тебе, наверно, надо на работу. Я тебя не задержу, сейчас быстро соберусь…

— Мне нужно, да. Но не на работу. — Он сел напротив, поймал ее руку и сжал в своей ладони.

Лика смущенно взглянула в буравящие ее тяжелым взглядом синие глаза.

— Мне нужно в мэрию, или в церковь, или прямиком в Лас-Вегас, это я оставляю на твое усмотрение.

— Я не понимаю, — растерянно протянула она.

— Что же тут непонятного? — в глубине его синих глаз озорно заплескался смех. — Я, конечно, неплохо сохранился, но годы берут свое, и, боюсь, ждать, пока ты наиграешься в свою самодостаточность, у меня уже здоровья не хватит. Поэтому мы с тобой идем жениться, и дело с концом.