Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

Это немного нервирует, но Бронка понимает, почему все вовлечены: потому что хотя бы подсознательно они понимают ее. Теперь, когда они стали другими, их разум работает иначе. А объяснять то, что люди уже понимают, гораздо проще.

Поэтому она переходит к более сложным вещам и повторяет жест, который уже показывала Венеце: кладет одну ладонь на другую, затем переставляет их лесенкой. Слой за слоем, слой за слоем.

– То, чем мы стали, проходит через все слои миров. На самом деле, когда рождается город – когда мы перерождаемся и становимся городами, – процесс как бы пробивает миры насквозь. – Все еще держа одну ладонь на весу, Бронка опускает на нее вторую, пальцами вниз, сминая ее. – Такова наша сущность – мы сотворены из множества миров, сложенных вместе. Из реальности и легенд. Из этого мира, где мы просто люди, и того, где мы можем быть городами, которые раскинулись на целые мили и просто случайно оказались в паре футов друг от друга, потому что законы пространства и физики работают там по-другому.

Манхэттен хлопает глазами, кое-что осознав.

– Когда я только приехал, то видел в том мире разруху. Разбитые фонари, трещины в земле. Как будто произошло землетрясение. И как только я стал частью города, я забыл, как меня зовут.

– Ты забыл… – Ладно, возможно, Бронке вообще нельзя судить их строго. – У тебя амнезия, что ли?

Он кивает, стискивая зубы и хмурясь, а затем смотрит на остальных.

– У нас у всех похожая история. Позавчера, примерно утром, в один… момент… что-то случилось. Город изменился. Кажется, я прибыл сюда сразу после этого. Здесь произошла какая-то битва. От нее и остались те разрушения, и думаю, что память я потерял тоже из-за этого. Затем, почти сразу же, на магистрали ФДР возникла та тварь… – Мэнни прижимает руку к боку и морщится, словно у него болят ребра. Но это всего лишь воспоминание, и через миг он руку опускает. – Если бы я ее не остановил, то она бы меня убила. Я, в общем-то, к этому и веду. Если что-то причиняет вред городу, то оно причиняет вред и нам. А если оно нас убьет… То и город тоже погибнет, да?

– Скорее взорвется, – говорит Бронка.

Тишина. Все уставились на нее. Да, она подозревала, что это привлечет их внимание.

– Н-ну так вот, – говорит Бронка, подаваясь вперед. – Этот процесс? Он происходит постоянно. По всему миру, где бы ни находились города. Если в одном месте проживает достаточно людей, если они рассказывают о нем достаточно историй, развивают свою уникальную культуру, тогда все эти слои реальностей начинают уплотняться и преобразовываться. В конце концов, когда дело доходит до того, э-э, момента, – она кивает Манхэттену, заимствуя у него слово, – город выбирает кого-то своей… акушеркой. Защитником. Как и мы, этот человек воплощает город и защищает его – но он получает эту работу еще до того, как город преображается. Он помогает этому случиться.

– Бедолага, – бормочет Венеца. Манхэттен хмуро косится на нее.

– Если все проходит гладко, – продолжает Бронка, – город становится единым целым. Враг ничего не может сделать с целым городом напрямую, ну или не приложив больших усилий. Но процесс родов может пойти не по плану. Например, если Враг поймает главного аватара и разорвет его в клочья до того, как город сможет родиться, то он умирает. И последствия у этого тяжелые. Названия многих городов, которые так погибли, нам неизвестны, но те, которые мы знаем, подскажут вам, с чем мы столкнулись: Помпеи. Теночтитлан. Атлантида.

– Атлантиды не существует, – говорит Бруклин. Затем, прежде чем Бронка успевает ответить, она делает судорожный вдох. – Или… ее больше не существует. Ты хочешь сказать, что когда-то она существовала, но ее аватар потерпел неудачу.

Бронка кивает.

– В историях Платона Атлантиду поглотили землетрясения и наводнения. Но настоящая катастрофа заключается в том, что Атлантида превратилась просто в легенду. Она потерпела настолько колоссальную неудачу, что все человечество переместилось в то ответвление реальностей, в которой Атлантиды вообще никогда не существовало.

Они все смотрят на нее и друг на друга.

– Ни хрена ж себе, – бормочет Венеца, похоже выражая мысли каждого. – Боже, Би.

Бронка медленно, осторожно выдыхает.

– Да уж. Но здесь нам повезло; наш главный аватар справился. Нью-Йорк, очевидно, выжил.

Тогда они все начинают говорить наперебой. Манхэттен выпаливает:

– Тогда почему же он спит…

Бруклин выдает:

– Но что-то же явно пошло не так.

А Куинс качает головой и раздраженно спрашивает:

– Тогда мы ему зачем?

Венеца же с сомнением смотрит на Бронку и говорит:

– Ты уверена? Про хреновину с щупальцами не забыла?

Шумные и невоспитанные, как дети. Бронка заглушает их болтовню.

– Он выжил, – говорит она и ждет, когда остальные замолкнут. К счастью, ждать долго не приходится. – Но битва была жесткой. И главный аватар, не знавший, что ему нужны мы, вступил в нее в одиночку. – Храбрый, сильный юноша, этот ее Неизвестный. – Он одержал победу, но растратил на нее все силы. Он впал… наверно, это можно назвать комой. Он не может проснуться, не может укрепить город, пока мы не найдем его. И мы должны его найти. Такими вещами нельзя заниматься в одиночку.

Нарочно подчеркивая тоном последние слова, она смотрит на Бруклин. От той даже после дня отдыха исходит усталость. Бруклин, уже хмурясь, ловит на себе взгляд Бронки, понимает его и делает резкий вдох. Но затем она неожиданно поворачивается к Манхэттену.

– Похоже, я обязана тебе гораздо больше, чем думала. Сейчас вообще не время впадать в кому.

Манхэттен кивает, чуть повеселев.

– Если бы я сразу понял, что происходит, то и помог бы больше. В следующий раз не беги воевать в одиночку и в одной пижаме.

Раздражение Куинс тем временем уже улетучилось, и она, похоже, воодушевилась.

– Уравнения всегда намекали на одновременность событий, а не на чистую взаимоисключаемость. Кот в ящике и жив, и мертв! Для каждого из исходов существует своя вселенная, и еще, наверное, одна, где верны сразу оба! – Она сияет, глядя на них и явно ожидая, что они разделят ее восторг.

– Э-э, ну да, – говорит Манхэттен.

Куинс вздыхает с видом человека, привыкшего к тому, что его не понимают. Она достает свой телефон и начинает кому-то писать, слегка оттопырив нижнюю губу.

Бруклин мрачнеет. Обращаясь к Бронке, она говорит:

– Ты сказала, что, становясь городом, мы пробиваем другие вселенные.

А она соображает. Бронка склоняет голову, если не с одобрением, то с уважением.

– Да.

– Так. – Бруклин явно готовится к худшему. – И что же происходит с теми вселенными, через которые пробивается наш город?

Вид у Манхэттена становится ужасно несчастным. Выражение лица Куинс несколько раз преображается – от потрясения переходит к задумчивому подсчету, затем к ужасу и боли. Она зажимает рот руками.

– Они погибают, – говорит Бронка. Пусть ей и больно от этого, она решила не проявлять жалости. Никто из них не может позволить себе сентиментальности. – Место пробития становится смертельной раной, и такая вселенная прекращает свое существование. Всякий раз, когда рождается город… нет, даже до этого. Сам процесс нашего сотворения, то, что делает нас живыми, приносит смерть сотням или тысячам других тесно связанных вселенных и всем существам, что обитают в них.

Бруклин прикрывает глаза.

– Боже мой, – выдыхает Куинс. – Боже мой. Мы все – убийцы.

– Но ведь исправить уже ничего нельзя, – говорит Манхэттен. Его голос звучит мягко, взгляд отстраненный и непроницаемый. – С того момента, как мы стали самими собой.

Куинс вздрагивает и переводит взгляд на него, приоткрыв рот.

– Да как ты можешь такое говорить? Что у тебя с головой? Это же… сколько, триллионы людей? Я даже примерно сосчитать не могу! И они все погибли? И это мы их убили? – Она, похоже, вот-вот расплачется. Ее руки дрожат. – Да ну к черту!

Бронка ждет, что Манхэттен снова ответит чем-то хладнокровным. Она знает его всего несколько часов, но уже заметила, что он легко впадает в то состояние. Однако вместо этого Мэнни на мгновение отводит взгляд, затем