Переворот - Иван Кудинов

Семенов проследил взглядом за этой немой сценой и усмехнулся. Маруся, так же неслышно и мягко ступая по ковру, с достоинством удалилась.

— Как долго намерены вы, генерал, задержаться в Чите? — поинтересовался Семенов, когда Маруся закрыла за собою дверь.

— Мне сейчас трудно сказать, — отпив чаю из стакана, ответил Катанаев. — Все будет зависеть от обстоятельств, выяснение которых, прежде всего, важно для комиссии…

Семенов опять усмехнулся, на этот раз усмешка была иронически-недоброй, губы слегка покривились:

— Не боитесь, генерал… зря время потратить?

— Постараюсь провести его с пользой для дела. В мои годы разбрасываться временем грешно…

Молчаливо сидевший до этого у дальнего окна есаул кашлянул, как бы напомнив о себе. Генерал глянул на него, роль есаула оставалась загадкой… Впрочем, он тут же и забыл о нем, повернулся к атаману:

— Скажите, полковник, вы получили мое письмо?

— Да, — кивнул Семенов после некоторого колебания, словно раздумывая — сказать правду или утаить. — Получил.

— И решили не отвечать. Почему? Семенов изобразил на лице удивление:

— Как, разве я не ответил? Письмо послано было с курьером, — врал теперь откровенно, почти не скрывая этого. — Видимо, вы разминулись…

Катанаев откинулся на спинку кресла, как бы отодвигаясь и разглядывая атамана издалека. Они помолчали. На дворе, под окнами, кто-то весело и взахлеб рассказывал: «Атаман, значица, и приказал: всех, грит, краснюков под корень, штоб духу их не осталось! Ну, поставил я энтих граждан к стенке и сымаю, значица, последний и решительный допрос: признавайтесь, красные шкуры, где находятся главные ваши силы? А они мне: красными были, красными и останемся, а штобы своих выдавать — извините! А я им: нет, грю, шиш, красными вы у меня не останетесь, я вас мигом сделаю беленькими, как снег, а все красное выпущу подчистую…» Другой голос поинтересовался: «Побелели?»

Под окнами дружно засмеялись.

«А в другой раз атаман приказал…» — продолжал первый рассказчик. Есаул постучал согнутыми пальцами по стеклу и погрозил кому-то кулаком. Голоса смолкли.

Катанаев спросил:

— Насколько я понимаю, полковник, позиция ваша остается прежней? И вы не хотите сближаться с людьми, которые стремятся водворить в России спокойствие и порядок? — Имени адмирала он почему-то не называл, полагая, видимо, что это само собою разумеется. — Мне эта позиция не совсем ясна.

— А что же тут неясного? — пожал плечами Семенов. — Да, я действительно не хочу, не желаю сближаться с людьми, которые сами же и отдалили меня своими действиями. И до тех нор позиция моя будет неизменной, пока эти люди, — продолжал зло и обиженно, — не отменят приказ под номером шестьдесят… Кого я имею в виду, надеюсь, пояснять не надо? Что касается порядка, могу заверить вас, генерал: порядок в Забайкалье, как нигде, установлен железный.

— Речь идет о единстве, — уточнил Катанаев. — И адмирал именно этого добивается.

— Откуда вам знать, генерал, чего он добивается? Лично мне это неизвестно. А посему я предпочитаю держаться от него подальше…

— Но это невозможно! Адмирал — верховный правитель России.

— Нас это не касается.

— Разве Забайкалье — не часть России?

— Забайкалье, генерал, это Забайкалье. Кстати, с адмиралом мы уже встречались…

— Весной прошлого года? Кажется, в мае…

— Да. Как раз на Николу. Праздновали мои казачки, а тут и он явился, адмирал… Задаток привез.

— Какой задаток? Известно, что адмирал по поручению управления Восточно-Китайской железной дороги привез для вас триста тысяч рублей. А вы их не взяли.

— А зачем они мне? И потом, Колчак приезжал не по поручению железной дороги, а по поручению генерала Хорвата, возглавлявшего в то время в Харбине… какое-то российское правительство. И я сказал адмиралу прямо: в подачках Хорвата не нуждаюсь. Вот с тех пор адмирал и затаил обиду…

— Насколько мне известно, лично к вам адмирал не питает никаких антипатий.

— Зачем же он оклеветал, оплевал меня публично, назвал изменником? — голос его дрогнул, сорвался. — Кому я изменил? Казачеству? Нет. Отечеству? А может, адмиралу? Так адмирал — это еще не Отечество. И я не намерен идти на поклон к адмиралу… До тех пор, пока он не отменит свой приказ. Вот моя сатисфакция. Скажите, генерал, а вы на моем месте поступили бы иначе?

— Да. Иначе.

— Вот как! — несколько смешался Семенов и удивленно посмотрел на Катанаева. — И как бы вы поступили?

— Поступил бы, как должно поступить человеку военному. Как это сделал в свое время генерал Корнилов…

— А как он сделал?

— Лавр Георгиевич, как вам известно, тоже наш сибирский казак. И уж он-то, поверьте, располагал гораздо большими возможностями, чем вы, полковник, чтобы летом семнадцатого, будучи главковерхом, не исполнить приказ Керенского о передаче командования генералу Алексееву. Но Корнилов, уважая закон, совестью не поступился…

— Однако ж и не сидел сложа руки, — усмехнулся Семенов, задетый словами Катанаева. — И приказа Керенского, насколько мне известно, исполнять не собирался, а двинул войска на Петроград, чтобы установить там свою диктатуру. Не удалось? Это другой разговор. Простите за резкость. Лично вас, генерал, я глубоко уважаю. А потому удивляюсь: зачем вы, заслуженный и честный казак, согласились заниматься этим скользким делом? Адмирал заварил кашу, пусть он ее и расхлебывает.

— Потому и согласился, что считаю своим долгом во всем объективно разобраться.

Семенов задумался. Последние слова генерала чем-то тронули его, и он после паузы неожиданно мягко сказал:

— А я вас ждал, Георгий Ефремович. Хотя время не терпит. Я еще три дня назад собирался уезжать. Хочу побывать в Харбине у более сведущих врачей… Нашим читинским эскулапам лошадей только лечить.

— Вы больны, полковник? — удивился Катанаев, глянув на пышущее здоровьем лицо атамана.

Семенов не ответил. Есаул, сидевший подле окна, скрипнул стулом, поднялся, напомнив о себе еще раз. Катанаев тоже встал, считая разговор оконченным.

— Благодарю за беседу, полковник. Рад был с вами познакомиться.

Семенов усмехнулся:

— Ну, радость, я думаю, не большая. Но что поделаешь…

— Встретимся на ужине у генерала Оаба. Надеюсь, вы будете?

— Нет, к сожалению, на ужине я не буду. Сегодня вечером я уезжаю. Так что встретимся теперь не скоро, генерал…

— В таком случае прошу пожаловать к шести в наш вагон. Нужно уточнить еще кое-какие детали. Очень важные, — добавил, видя, что Семенов колеблется. — И для вас, полковник, и для меня.

— Хорошо, — кивнул Семенов. — Зайду.

Правда, зашел он не к шести, как условились, а в половине седьмого. И пробыл не более десяти минут. До отправления поезда оставалось полчаса, и атаман спешил.

Не успели тремя словами обмолвиться, как явился полковник Куросава — сама вежливость, улыбка во все лицо. Семенов мельком глянул на него, едва кивнув, и отвернулся.

— Ну что ж, генерал, мне пора. Извините, если что не так…

Атаман попрощался и вышел.

Куросава торопливо заговорил: если генералу необходимо, чтобы Семенов находился сейчас в Чите, пусть генерал скажет. Еще не поздно. И генерал Оаба попросит атамана остаться… — Слово «попросит» полковник произнес с подчеркнутой интонацией и чуть приметной усмешкой. — Генерал Оаба попросит — и атаман останется.

Катанаев сухо ответил:

— Благодарю. Но такой необходимости нет.

Теперь было ясно: Забайкалье — вне сферы влияния адмирала. Здесь, в Чите, отношение к верховному правителю было совсем иным, чем в Омске или даже в Иркутске. Хотя положение Колчака в начале девятнадцатого года казалось прочным, особенно в Западной Сибири и на Урале. И особенно после того, как войска адмирала, совершив накануне рождества победоносный рейд, захватили Пермь. Правда, освободить Вятку не удалось, но это, как считал адмирал, неудача временная… Он верил, что Сибирская армия иод командованием генерала Гайды и Западная — под командованием Ханжина к весне очистят Поволжье и выйдут на соединение с войсками Деникина… А дальше? Дальше — на Москву! Час вожделенной победы казался столь близким, а мысль о полном освобождении России от большевизма была столь горячей и неотступной, что порой заслоняла собою все остальное.

Подогревалось это еще и союзниками, войска которых размещались на всем… жизненном пространстве — от Архангельска до Владивостока. Англия, Франция и Америка были не меньше Колчака заинтересованы в искоренении большевизма в России, зараза которого грозила распространиться и за ее пределы… А это ни к чему! Япония, хотя и держалась несколько особняком, но портить общего вида тоже не хотела. Потому и конфликт между верховным правителем и атаманом, двумя «патриотами России», японцы приняли близко к сердцу, как будто речь шла не о судьбе Сибири а о судьбе острова Хоккайдо.