Мишель Фуко - Дидье Эребон

Само собой разумеется, что маоисты взяли дело под свой контроль задолго до этой даты. 4 мая был создан комитет «Правда-Правосудие». Он должен был разоблачать «классово чуждую, сфабрикованную буржуазией информацию», как сообщала газета «Le pirate», издававшаяся активистами и журналистами и тиражировавшаяся при помощи ротатора. Комитет организует демонстрации, митинги, голодовки… Тон задавали листовки, выпускавшиеся маоистами севера Франции: «Была растерзана дочь рабочего, мирно отправившаяся навестить бабушку. Это акт каннибализма. Каким бы ни был приговор буржуазного суда, Леруа должен предстать перед судом народа». В майском номере «La Cause du peuple» публикуется статья об этом деле. Ее заголовок — «Теперь они убивают наших детей» — помещен на обложку. Найдя нужную страницу, читаем: «Только буржуа способен на такое». В тексте, подписанном (но не написанном) жителями «возмущенного Брюайя», не без экзальтации пересказываются уличные угрозы: «Он должен умереть мучительной смертью» или «Я бы привязал его к машине и поехал со скоростью 100 километров в час»[385].

Сартр, который был главным редактором «La Cause du peuple», не хотел покрывать подобные речи. В следующем номере он вопрошает: «Народный суд — суд Линча?» И, заверив читателей в том, что он полностью разделяет принцип «классовой ненависти» и «глубокое чувство, которое вызывает эксплуатация у каждого эксплуатируемого», Сартр решительно заявляет о своем отказе считать человека виновным, пока не будут собраны доказательства. Он пишет:

«Законная ненависть народа может быть направлена на нотариуса как на социального работника, а не на Леруа, убийцу Брижит, поскольку доказательства того, что он совершил это преступление, пока не предъявлены»[386].

Попытки Сартра образумить его товарищей ни к чему не привели. Пьер Виктор отвечает Сартру в коротком, подписанном «La Cause du peuple», тексте-обобщении, который был размещен в том же номере рядом со статьей философа:

«Теперь наша очередь задать вопрос: если Леруа (или его брат) замешаны в деле, имеет ли право народ заполучить его? Мы отвечаем: да. Ради разрушения авторитета буржуазии униженное население может и должно ввести на короткое время террор и расправиться с горсткой презренных людишек, которых оно ненавидит. Было бы затруднительным покушаться на авторитет класса, не подняв на копье головы нескольких его представителей»[387].

Один из августовских номеров также посвящен брюайскому делу. Тон газеты не претерпел никаких изменений. И, несмотря на свою позицию, Сартр по приглашению комитета «Правда-Правосудие» отправится в Брюай.

Фуко также съездит туда. В тотальной мобилизации городка вокруг этого убийства он увидит уникальный образец народной борьбы: впервые народ воспринял событие из разряда «Происшествия» как политическое. Политическая борьба вышла за пределы требований повышения зарплаты — под сомнение поставлена вся система правосудия[388]. Трудно сказать с определенностью, насколько Фуко оказался вовлечен в брюайское дело. Франсуа Эвальд, например, преподававший в то время в местном лицее и являвшийся активистом комитета «Правда-Правосудие» (на фотографиях, опубликованных в «La Cause du peuple», он запечатлен в первых рядах демонстрантов), считает, что было бы большой ошибкой связывать имя Фуко с этим делом. Он полагает, что Фуко, как и многие другие, приезжал просто взглянуть на место событий, поскольку Сартр и Клавель посетили ставший печально известным пустырь.

Филипп Гави придерживается этой же версии: он часто виделся в то время с Фуко и свидетельствует, что тот был отнюдь не на стороне маоистов. Клод Мориак излагает позицию Фуко в своем дневнике. В разговоре, произошедшем 23 июня 1972 года, Мориак высказал удивление по поводу резкости отношения Фуко к происходящему, и тот ответил:

«Я был там. Достаточно взглянуть на это место, на изгородь, вовсе не из боярышника, как говорят, а из граба, высокую, с проходом, прорубленным прямо напротив того места, где лежало тело…»

Клод Мориак замечает, что главным в этом деле был не вопрос о виновности нотариуса и его приятельницы («возможно, виноват он, возможно, она, возможно, они оба»), а о том, что следует осудить внешнее вмешательство, которое выносит приговор, не имея на руках доказательств. Фуко сказал ему:

«Если бы не это вмешательство, Леруа был бы уже на свободе. Судья Паскаль уступил бы под нажимом прокуратуры. Впервые буржуазия Севера утратила протекцию, на которую она всегда могла рассчитывать, и именно поэтому то, что произошло в Брюайан-Артуа, имеет такое значение»[389].

Клод Мориак записал еще один разговор с Фуко, в котором речь шла о Брюайе. Он состоялся гораздо позже, в феврале 1976 года.

Клод Мориак:

«Значит, вы больше не считаете, что нотариус виновен.

— Нет.

— А помните, что вы говорили, вернувшись оттуда?

— Конечно, я немедленно построил целую теорию…»[390]

Брюай всплыл в связи с их разговором о Франсуа Эвальде.

В 1975 году он уехал из города и пришел к Фуко, чтобы попросить его стать руководителем исследования, посвященного брюайскому делу. С этого времени Эвальд становится постоянным участником семинаров Фуко. Впоследствии он возглавит созданный в конце 1987 года «Центр Фуко».

Из этого разговора следует, что Фуко долгое время был уверен в виновности нотариуса. Но, проявляя интерес к убийству в Брюайе, Фуко отнюдь не сочувствовал статьям, опубликованным в «La Cause du peuple», и был солидарен с Жаном Полем Сартром. Он вспомнил об этих статьях во время дискуссии, связанной с выработкой принципов газеты «Libération». «Наши статьи, — заявил один из участников заседания, — должны подлежать народному контролю». Фуко тут же поставил под сомнение значимость «народного контроля», сославшись на публикации «La Cause du peuple» в связи с брюайским делом. «Нужно, — сказал он, — чтобы проблема, которой будет посвящена статья, была заранее честно изложена тем, кому предлагают высказаться». Люди, к которым обращается журналист, должны знать, что их слова будут выслушаны и помещены в кавычки:

«Я за то, чтобы слушать. Человеку следует понимать, что, высказываясь, он участвует в написании статьи, тогда как в „La Cause du peuple“ оставляют за собой право отбора. Что касается такой практики, то я говорю: нет»[391].

Почему я так подробно остановился на убийстве в Брюайе? Потому что, по свидетельству многих, раздоры, которое оно породило, стали отправным пунктом раскола, который привел к угасанию некоторых форм левого движения. Именно так считает Серж Жюли, активный маоист, который принимал самое деятельное участие в этом деле и стоял за пресловутыми статьями.

Напомню, что в июне 1971 года Фуко и Клод Мориак собрали комиссию по расследованию дела Жобера. Самые широкие круги журналистов мобилизовались, чтобы защитить права своей профессии. Кое-кому из них пришла в голову мысль создать свое агентство. Эвелин Ле Гаррек, Клод-Мари Вадро, Жан-Клод Вернер обратились к Морису Клавелю с просьбой возглавить пресс-агентство «Либерасьон», созданное 18 июня 1971 года и вскоре приобретшее известность под сокращенным названием АПЛ.

Морис Клавель, как и Клод Мориак, был голлистом. Он присоединился к гошистам после 1968 года. После войны, когда в кругах интеллектуалов процветал марксизм-сталинизм, Клавель сотрудничал с журналом ««Libefte de l'esprit». В те годы, когда на страницах этого журнала Клод Мориак разносил левых интеллектуалов, которые «пользовались своим авторитетом, позволяя себе ханжество и глупости»[392], Клавель писал романы, пьесы… Одно время он преподавал философию в лицее, но своей несерьезностью заслужил стойкую враждебность главного инспектора и вынужден был оставить это занятие. Как нетрудно догадаться, этим инспектором был Жорж Кангийем. Клавель зарабатывал, чем попало, а затем прибился к техническому советнику генерала де Галля, приятелю по подготовительным курсам, который позже приложит все усилия, чтобы он опять получил возможность преподавать. Кстати, этот человек окажется среди тех, кто препятствовал назначению Фуко на пост заместителя главного инспектора высшего образования. В 1966 году, порвав с генералом де Голлем из-за дела Бен Барки, Клавель начал работать в журнале «Le Nouvel Observateur» и быстро стал там ведущим хроникером. После выхода книги «Слова и вещи» он принялся превозносить автора до небес. «Это Кант», — твердил он Жану Даниэлю. «Это Кант», — писал он в статьях[393].

В 1968 году Клавель, как и другие, пережил шок. Этот ревностный католик вдруг обратился к романтически-гошистским темам, которые развил в небольшом фильме, снятом для телепередачи: «Сражаться на равных». В среду, 13 декабря 1971 года, он оказался лицом к лицу с Жаном Руайе, депутатом и мэром Тура, известным своим ультраконсерватизмом. В экзальтированном комментарии, сопровождающем кадры фильма, Клавель упомянул «отвращение», которое испытывал президент Помпиду к Сопротивлению. Эта формулировка шокировала ведущих передачи, и фраза была вырезана из комментария. После показа фильма телезрителям Клавель, находившийся в прямом эфире, встал и крикнул: «Господа цензоры, я вас приветствую!» — после чего покинул студию, что целиком заняло прессу в последующие дни.