Морозные узоры: Стихотворения и письма - Борис Садовской

Время вообще провожу довольно скучно. Зубрю, читаю, рисую. В гимназии сижу до 3-х – 4-х часов. Что у нас интересно проходят, так это историю… Что Вы еще написали? Буду ждать Вашего письма. Как я Вам завидую. Что Вы изучаете философию…

* * *

Не одну О.Ч. юный поэт одаривал своими стихами. Верочка Ведерникова была первой, кому он посвящал свои веселые творения, воспевая заодно всех прелестниц из ее класса.

Быть может, через 103 дня

Я превращуся в студиоза

И с быстротою паровоза

Умчусь. Не будет здесь меня.

Уже известно нам давно,

Что барышни нас забывают

И кавалеров всех считают,

Сказать по правде, ни за что.

А уж особенно на это

Есть мастерицы-институтки:

Им всё лишь только смех да шутки.

Хоть это, впрочем, не про вас.

У вас такой прелестный класс.

Все так милы и так прелестны.

Но между ними есть одна:

Всех больше нравится она.

Она, наверно, Вам известна:

Всегда изящна, весела

И в полном смысле интересна…

Ольга Геннадиевна не раз в своих письмах уязвляла поэта вопросами: «В кого Вы теперь влюблены или всё еще остаетесь верным Версколе?» (домашнее имя В. Ведерниковой).

Приехав на Святки домой, студент попал в атмосферу веселых праздников: нижегородцы их умели устраивать для самих себя Всё окружение Ольги Геннадиевны было занято постановкой любительского спектакля в доме ее дяди М. И. Шилова. Сохранилась фотография, где запечатлены все участники в костюмах. Борис Садовской – в расшитом камзоле, в напудренном парике. В этот же день он подарил О. Г. очередное посвященное ей произведение – новеллу «Лаура» с надписью: «На память Ольге Геннадиевне. В воспоминание незабвенных репетиций "Мести Амура" [31] и проч. 28 декабря 1902. Нижний».

Да, эти дни для поэта стали, действительно, «незабвенными»: в его жизнь вошла «подруга юной хозяйки», которую он иначе как «Ангел» [32] не называл. Ей он послал свои стихи. «Но они слишком для меня лестны», – отвечала не ожидавшая такого внимания к себе гимназистка и спешила сообщить об Оле Чубаровой: она будет читать на вечере, посвященном памяти Некрасова: «Интересно будет послушать». «Подруге муз» пришлось стать поверенной в любовных делах поэта и порой выслушивать упреки:

Я жаждал Вам в часы страданья

Тревоги сердца поверять.

Но Вы на грустные признанья

Мне не хотите отвечать.

Первой догадалась о переменах в душе брата его сестренка «Лизейка». «Те барышни, с которыми ты познакомился, нравятся тебе? – писала она в Москву. – Которая, по-твоему, лучше? Уж не лучше ли Верочки Ведерниковой?»

Что он мог ответить? Когда под напором его просьб прислать фотографию «Ангела» подруги сфотографировались и прислали двойной портрет, он прямо на фотографии написал признание: «А я обеих вас любил!» И это была правда.

Чубаром – Садовскому

13 марта 1903 г., Нижний

<…> Я помню свое обещание и расскажу Вам об «Ангеле».

Она давала пробный урок по русскому языку и дала довольно хорошо… была у Званцевых на репетиции. На спектакле Вы ее увидите в 3-х ролях. Вы, верно, соскучились, бедный, без нее. Вы пишете, что у Вас весеннее настроение. Приезжайте скорее сюда, увидите «Ангела» – и оно будет еще больше «весеннее».

Читаю я теперь много, как всегда, несколько книг сразу: читаю Тэна «Лекции об искусстве». Чудесная вещь! Если не читали, советую прочесть. Очень хорошая <книга> Милюкова «Из истории русской интеллигенции», Гиро «Частная общественная жизнь древности» [33]. И затем перечитываю Тургенева.

Садовской – Чубаровой

16 марта 1903 г.

Москва

Вы не можете представить себе, Ольга Геннадиевна, как я обрадован Вашим письмом. Но одно мне не нравится в нем: это упоминание о каком-то «Ангеле». Мне интересны не какие-то «Ангелы» (которых, кстати, не существует на свете), а Вы, Вы сами, своей собственной особой. Перебирая всех нижегородских знакомых мужеска и женска пола, я ни на ком, кроме как на Вас, не могу остановиться. Все так банальны, однообразны, скучны. Никому не могу поверить своих тайных помыслов и «вдохновений» (простите выспренность последней фразы), кроме как Вам. Ваша чуткая женская (в лучшем смысле слова) натура всему находит верную оценку, а посему я препровождаю при сем на Ваше усмотрение два моих стихотворения.

<Приложены ст-ния «Смерть» и «Моя любовь»>

Садовской – Чубаровой

15 апреля 1903 г., Москва

Всё больше и больше убеждаюсь, что из меня никогда ничего порядочного не выйдет. О, как Вы правы, говоря, что среда имеет влияние на человека! Правда, спешу оговориться: на некоторую сторону человека. Для меня среда всегда имела и имеет роковое значение только в одном смысле, но надеюсь долго и задушевно поговорить с Вами об этом при свидании.

Однако я замечаю на Ваших губах ироническую улыбку. Вы правы: «меланхолия» и в большом количестве вещь нетерпимая. Что поделаешь, – настроение одолевает. Тоска, тоска…

<Приложены ст-ния «Жизнь ползет так вяло и бесцветно…» и «Во тьме глубокой я брожу…»>

Чубарова – Садовскому

21 апреля 1903 г.

Нижний Новгород

Спасибо большое Вам, Борис Александрович, за Ваше большое письмо в минорном духе. Как в таком настроении Вы будете держать экзамены?

<.. .> Вы приводите мои слова, что среда заедает человека. Не всякого, Борис Александрович. Среда может заесть человека бесхарактерного, слабого, может иметь влияние на человека, которого не тянет вырваться из тины мелочей, пустой и бессодержательной жизни. Она не может иметь влияния на человека свободного, желающего разумной жизни. Она может его слегка придавливать, но ведь это-то давление и придает человеку силу бороться против нее. А говорить Вам, что среда может иметь влияние на Вас, даже хотя бы в одном смысле, грех. Грех, потому что Вы одарены талантом. Серьезно говорю Вам, бросьте хандру <…> А теперь нужно заниматься, зубрить. Кстати, когда у Вас 1-ый экзамен?

Садовской – Чубаровой

25 апреля 1903 г., Москва

Вы правы, нет ничего хуже и глупее хандры!.. Я хандрил под влиянием тоски по Нижнему… Ваше письмо я получил накануне экзамена по философии, который благополучно сдал вчера. Князь Трубецкой оказался очень милым человеком, хотя и пытал меня довольно долго. Тщетно я увертывался от его преследований, переводя речь незаметно из области отвлеченных понятий в мир разных «конкретностей» – не тут-то было: князь моих «проселочных дорог не признавал и как какой-нибудь старинный фельдъегерь, которому попался упрямый ямщик, без всяких церемоний тащил меня за шиворот на «трахт». Как бы то ни было, философия сошла благополучно. Следующий экзамен у меня – Цицерон.