Хосе Марти. Хроника жизни повстанца - Лев Визен

Единство нации… Как переплавить его в корабли, винтовки, силы вторжения, отряды повстанцев на острове?

Риверо и Балиньо встретили Марти на вокзале, подвели к экипажу. «Что ни день — новые заботы», — хмуро говорил Риверо.

Наутро в цехе одной из фабрик никто не встал, чтоб по традиции приветствовать гостя. «Ему опять нужны наши деньги», — донесся чей-то свистящий шепот.

Марти похолодел. Но прежде чем он успел вымолвить слово, на шаткую скамью вскочила негритянка.

Паулина Педросо, чей дом в Орьенте сгорел в Десятилетнюю войну, а муж Руперто одним из первых вошел в основанную Марти и Брито «Лигу» Тампы, умела говорить то, что думала.

— Эй, вы! — звонко крикнула она рабочим. — Если кто-нибудь боится отдать свои центы или взять в руки мачете, пусть отдаст мне свои штаны, а я отдам ему свою юбку! Ну, кто первый?

И цех громыхнул хохотом.

Вечером Брито сказал Марти:

— Их чуть не убили, когда ты ушел…

— Кого, Корнелио?

— Да ту парочку новеньких, которые приехали из Гаваны и говорили, что ты строишь дом в Камагуэе на деньги партии…

Дни в Тампе были насыщены до предела. После консультаций с президентами клубов Марти решил: задача № 1 — сбор средств. Причем по возможности секретный.

Марти жил и работал в отеле «Чероки». Чаще других помогать ему приходили двое: молчаливый креол и негр, донельзя длинный и нескладный. Они ходили за кофе и относили записки, были исполнительны, и Марти быстро привык к ним.

Однажды вечером негр принес кувшин вина.

— Это молодое вино, Учитель, — странно напряженным голосом сказал он. — От него хорошо спят…

Марти кивнул и продолжал писать письмо в Кайо. Негр поставил кувшин и вышел. Дописав, Марти выпил глоток золотистой жидкости. Он думал о Фигередо и, только сделав еще глоток, ощутил странный привкус вина. Открыв дверь, он позвал негра. Гулкое эхо прокатилось по коридорам. Негр не отзывался.

Марти почувствовал, как начинают слабеть и дрожать ноги. Черно-фиолетовые пятна мелькали в глазах. Цепляясь за перила, он спустился вниз и послал заспанного портье за доктором Барбаросой.

Барбароса примчался в отель в плаще, наброшенном на домашнюю пижаму. Немедленное промывание желудка вернуло задыхавшегося Марти к жизни. Только тогда Барбароса разразился проклятиями в адрес сбежавших отравителей и стал обвинять в слепой доверчивости самого Марти.

Марти, часто дыша, улыбался и повторял:

— Пусть все это останется нашей тайной…

Но портье разболтал о случившемся. Брито чуть ли не за руку увел Марти из отеля в маленький дом Руперто и Паулины Педросо, стоявший прямо напротив фабрики Мартинеса Ибора.

— Все правильно, — одобрил Балиньо, — в случае чего наши придут прямо с фабрики…

Теперь, когда Марти бывал дома, над крыльцом развевался кубинский флаг. Свет в окнах не гас допоздна, и рабочие вечерних смен проходили по тротуару, почтительно подталкивая друг друга локтями. Руперто чутко спал у порога на тростниковом ковре.

Молчаливый креол все же появился в Тампе. Когда он постучал в дверь, Руперто едва не убил его подвернувшейся под руку лопатой. Марти успел толкнуть друга под локоть и увел гостя в свою комнату.

Вечером Паулина сказала Марти:

— Ты обидел Руперто, Учитель.

— Этот человек будет среди первых на Кубе, Лина, поверь мне, — ответил Марти.

Забегая вперед, скажем, что он оказался прав. Через несколько лет креол храбро сражался под флагом одинокой звезды и заслужил звание майора.

Спустя две недели Марти покинул Тампу. Он сделал все, что мог. Помимо десяти процентов ежемесячного заработка, уже поступавшего в казну партии, табачники решили отдавать революции и заработок одного дня в неделю — Дня родины. В одной только Тампе теперь ежемесячно собиралось около пяти тысяч песо.

В Кайо фабрик было меньше, поступления оттуда составляли всего две тысячи песо. Скрепя сердце Марти дал согласие на проведение в Кайо лотереи. Ему претил этот американизированный способ финансирования, добровольные пожертвования казались честнее и надежнее, но… Революции был важен каждый цент.

Возвращаясь в Нью-Йорк в декабре, он вез с собой двенадцать тысяч долларов и пожелания клубов юга «начать с наступлением теплой погоды». Он и сам хотел бы того же, но знал, что предстоят еще немалые схватки за умы и сердца.

Декабрь принес очередную замену кабинета в Мадриде. Испанцы заявили о желании мирно решить кубинскую проблему. Они уже понимали, что могут сохранить остров только ценой уступок, и очень хотели, выпустив на сцену реформистов, противопоставить хоть что-то действенным лозунгам Марти о борьбе и единстве.

Не переоценивая новой опасности, Марти тем не менее считал ее серьезной. Остров хотел войны, ждал ее и отказывал реформистам в поддержке. Но именно эта ситуация могла привести к преждевременной, заранее обреченной на неудачу вспышке. Испанцы делали все, чтобы спровоцировать выступление мамби — ведь, раздавив его, они давали реформистам отличную возможность покричать о «напрасных жертвах».

«Своевременность решает многое», — писал Марти Гомесу. 31 января он специально выступил в «Хардман-холле». Доказав недостаточность реформ и даже автономии для достижения национальной независимости, он особо подчеркнул, что «партия взяла священное обязательство не развязывать бездумную войну на Кубе и не участвовать в ней, если она вспыхнет, не вынуждать страну к несвоевременной и некоординированной активности».

В феврале он опять отправился на юг и провел два месяца в переездах из города в город. Все, казалось, было в порядке. Отчисления от заработков табачников поступали регулярно. Но Марти, прекрасно изучивший цены на оружие, видел, что денег все-таки не хватает.

10 апреля он был переизбран делегадо на второй срок. В тот же день оставшийся казначеем Бенхамин Герра сообщил, что на покупку дешевой партии неплохих винтовок не хватает всего полутора тысяч долларов. Но юг не мог больше дать ничего. И Марти отправился в Филадельфию.

В Нью-Йорк он вернулся в конце мая, когда можно было уже снять тяжелое, а главное, слишком потертое пальто. Он привез из Филадельфии тощий чек и озабоченность последними событиями на острове: в окрестностях города Ольгина взялась за оружие группа молодежи во главе с братьями Сарториус.

Вскоре пришли шифровки из Гаваны. Хуан Гомес сообщал, что восставшие малочисленны и ясных политических лозунгов не выдвигают. Эта трезвая оценка, однако, не охладила пыла ветеранов Кайо, и они поднимали бокалы за успех восстания под транспарантом со словами «Сарториус — Марти».