Храм любви при дворе короля - Виктория Холт

– Лорд Одли, надеюсь, вы хорошо поохотились?

– Да, леди Эллингтон. У вашего мужа замечательные охотничьи угодья.

– Приезжайте к нам на охоту почаще.

– Непременно.

Айли взяла лорда-канцлера за руку и улыбнулась ему.

– При желании вы могли бы сделать кое-что для меня.

– Леди Эллингтон, я с удовольствием сделаю все, что в моих силах, дабы угодить вам.

– Вы очень добры, милорд. Я хочу поговорить о своем отце.

Лорд Одли издал быстрый, хрипловатый смешок.

– Леди Эллингтон, он вполне может помочь себе сам.

– Это не так.

– Простите, что возражаю, но это так. Ему нужно лишь подписать присягу новому главе Церкви, и на другой день он будет свободным человеком.

– Но он не может.

– Не может! Не может расписаться! – рассмеялся лорд Одли. Он с гордостью говорил: «Я не ученый!», следовательно, испытывал к ученым легкое презрение. – Но мы много слышали о его высокой образованности!

– Милорд, он считает это делом совести.

– Ну так пусть урезонит свою совесть. Моя дорогая леди, для вашего отца я готов сделать все, что сделал бы для своего… ради вас, но что я могу? Спасение в его руках. Удивляюсь, что он так упорствует в своем тщеславии.

– Не могли бы вы убедить короля, что в случае с моим отцом можно обойтись без присяги?

– Моя дорогая леди, вам известны нравы парламента.

И канцлер стал рассказывать Айли одну из Эзоповых басен.

– Вы, – сказал он, – дочь столь образованного человека, несомненно, уже слышали ее.

В басне шла речь о мудрецах, пытавшихся править множеством дураков. Многие высекли нескольких.

– Леди Эллингтон, были все же они такими уж мудрыми? Сомневаюсь.

Айли глянула в холодное, надменное лицо идущего рядом и ощутила тяжесть на сердце.

Они подошли к дому, и Айли обогнала своего спутника. Джайлс вышел навстречу и, видя ее состояние, занял гостя разговором, чтобы ей ничто не мешало взбежать наверх, в свою спальню.

По щекам у Айли струились слезы, лицо выражало полнейшую безнадежность.

Месяц тянулся за месяцем, но визитов в Тауэр больше не было. Наступило Рождество; а Томаса заточили в камеру еще весной.

Как это Рождество не походило не предыдущие! Собрались все, но как они могли радоваться без главы семейства?

Жили они ради приходящих писем. Для обмена письмами им разрешили отправлять в Тауэр служанку. Эти путешествия совершала верная Дороти Колли, она была почти членом семьи, и Томас любил ее. Возвращаясь, она передавала все, что он говорил.

– Ему хочется знать, чем вы занимаетесь, как проводите время. Его интересует любая мелочь. Он с радостью их выслушивает. Спрашивал о последних выражениях детей.

Дороти сказала Маргарет с глазу на глаз:

– Когда я уходила, он поцеловал меня. И велел передать вам, что любит меня, как родную. Сказал: «Дороти, вы еще не поженились с Джоном Харрисом? Советую пожениться. Скажите Маргарет, она поможет вам все устроить. Брак – хорошая вещь, если двое живут в любви и согласии, это самая счастливая жизнь».

Маргарет поцеловала служанку. Она знала, что Джон Харрис ее любит, и понимала, что отец хотел сказать: «Будьте счастливы. Перестаньте горевать. Займитесь обычными делами. Если у вас будет свадьба, празднуйте и веселитесь. Отец с вами, что бы вы ни делали».

– Дороти, я должна повидать его в ближайшее время, – сказала Мег. – Так продолжаться не может.

В заточении Томас сильно изменился, он похудел, здоровье его ухудшилось. У него были книги, они скрашивали ему жизнь в тюрьме. Он писал сочинение, названное «Утешительный диалог», разговор там велся между двумя венграми, пожилым Антонио и его племянником Винсентом. Они обсуждали предстоящее нашествие турок. Эту аллегорию Маргарет легко поняла – свои писания Томас отправлял ей.

«Я не могу прочесть тебе это вслух, – писал он, – но хочу, как всегда, знать твое мнение».

Маргарет догадалась, кто имелся в виду под Великим Турком. Томас писал: «Ни один природный турок не бывает так жесток к христианским народам, как этот отпавший от веры лжехристианин. Маргарет, любимая моя дочь, я заключен в грязной темнице и все же бываю счастлив, когда беру перо, чтобы написать тебе. Мне лучше быть отцом Маргарет, чем правителем империи».

Рич, главный королевский стряпчий, часто навещал Мора. Томас понимал цель этих визитов, раньше его хотели поймать в ловушку, теперь у него пытались вытянуть отрицание главенства короля над Церковью, но Томас был искушен в юридических тонкостях. Он прекрасно знал, что его нельзя осудить только за отказ подписать присягу. Если он не станет высказывать свои взгляды, то должен считаться невиновным. Закона, по которому можно карать за отказ от подписания какой бы то ни было присяги, не существовало.

Рич тщетно пытался его запутать. Кромвель, Норфолк, Одли, весь королевский совет всеми силами старались состряпать дело против Мора, чтобы услужить королю, но Томас был лучшим юристом, чем все они. Никто из них – даже Кранмер – не мог спровоцировать его на высказывание, дающее основание для обвинительного приговора.

Томас знал, что его друг Фишер находится в Тауэре. Епископ был смелым человеком, но не юристом. Томас писал ему записки, Фишер отвечал, их слуги находили способы обмениваться записками, так как тюремщики старались по возможности облегчить заключение столь праведным людям, как Фишер и Мор.

«Будьте осмотрительны, мой друг, – просил Томас епископа. – Остерегайтесь задаваемых вопросов. Смотрите, как бы не сказать ничего противозаконного. Вы не хотите подписывать присягу. Само по себе это не преступление. Но как следует думайте, что говорите. Отвечая на вопросы, ни в коем случае не касайтесь королевских дел».

Епископ был очень болен, заключение сильно отразилось на его здоровье.

Однажды к Фишеру явился Ричард Рич и, приветливо улыбаясь, заверил его, что это не официальный визит, что пришел он не как главный королевский стряпчий, а как друг.

Измученный болезнью епископ, сильно страдающий от духоты, от жары и холода, пригласил королевского стряпчего войти. Тот заговорил о прискорбности этого дела, об огорчении многих, что столь уважаемые люди, как епископ Фишер и сэр Томас Мор вынуждены томиться в заключении по такому поводу.

– Я только вчера разговаривал с королем, – сказал Рич, – он говорил, его очень огорчает мысль о том, что вы в тюрьме. Что очень уважает вас и что его мучает совесть. Он боится, что был неправ в своем поступке. И в самом деле, где сын, которого Бог даровал бы ему, если бы одобрил его новый брак? У него родилась дочка – ребенок, правда, здоровый, но дочь! Король терзается угрызениями совести, и вы могли бы облегчить их, милорд епископ. Он обещал сохранить все в полной тайне, но ему нужно знать ваше мнение. Говорит: все, что вы, праведный служитель церкви, скажете, он тщательно обдумает. Милорд Фишер, если я поклянусь, что все сказанное вами останется между нами двумя и королем, поделитесь вы со мной своими взглядами?