Север и Юг - Элизабет Гаскелл

Ее большие темные глаза, неотрывно смотревшие на инспектора, немного расширились. Никаких других видимых изменений он не заметил. Ее губы искривились больше обычного из-за вынужденного напряжения мускулов, но он не видел ее прежде и не мог распознать, что сейчас ее лицо против ее воли приняло выражение упрямого неповиновения. Она не побледнела и не задрожала. Она сосредоточила на нем свой взгляд. Теперь, поскольку он замолчал, чтобы продолжить, она произнесла:

— Продолжайте! — будто предложила ему рассказывать его историю.

— Предполагается, что будет произведено расследование. Есть свидетельство, подтверждающее, что удар, толчок или драка, приведшие к падению, были спровоцированы грубостью этого подвыпившего парня по отношению к молодой леди, которая прогуливалась с мужчиной, каковой и толкнул покойного с края платформы. Это заметил некто, находящийся на платформе, однако он не придал большого значения происшествию, так как удар был не смертельным. Есть некоторые основания полагать, что этой леди были вы, и в этом случае…

— Меня там не было, — сказала Маргарет, не отводя ничего не выражающего взгляда от его лица, она смотрела на него бессознательно, словно сомнамбула.

Инспектор кивнул, но не ответил. Леди стояла перед ним, не выказывая ни единой эмоции — ни трепетного страха, ни беспокойства, ни желания прервать разговор. Сведения, которые он получил, были очень неясными. Один из носильщиков, поспешив к прибывшему поезду, видел драку в другом конце платформы между Леонардсом и джентльменом, сопровождавшим леди. Чуть позже носильщика сбил с ног бегущий сломя голову взбешенный и полупьяный Леонардс, который ужасно ругался и сквернословил. Носильщик больше не вспоминал об этом, пока его не разыскал инспектор, который, проводя на станции расследование происшествия, услышал от начальника станции, что молодая леди и джентльмен были там в то самое время. Леди была удивительно красива, заметил начальник станции, а помощник бакалейщика, присутствовавший там в то же самое время, пояснил, что это мисс Хейл, которая живет в Крэмптоне, ее семья покупает у них продукты. Не было уверенности, что это та же самая леди и джентльмен, но была большая вероятность. Сам Леонардс, почти обезумевший от ярости и боли, сбежал в ближайшую пивную за утешением. На его пьяные слова официанты не обратили внимания. Они тем не менее вспомнили, как он ругал и проклинал себя за то, что не вспомнил вовремя про электрический телеграф. Они полагали, что он отправился туда. В пути, истощенный болью или выпивкой, он лег на дорогу, где полиция нашла его и отправила в лазарет. Там он так и не пришел в сознание, хотя однажды или дважды у него случались минуты просветления, и доктор послал за ближайшим мировым судьей в надежде, что тот возьмет у умирающего показания. Но когда мировой судья пришел, Леонардс уже что-то невнятно бормотал про море, перепутав имена всех капитанов и лейтенантов с именами своих приятелей-носильщиков с железнодорожной станции. И его последние слова были проклятием «корнуэльскому приему», из-за которого он стал беднее на сто фунтов. Инспектор прокрутил все это в памяти — неопределенное свидетельство, что Маргарет была на станции, и ее решительное, твердое «нет». Она стояла, ожидая его следующих слов с величайшим хладнокровием.

— Что ж, мэм, вы отрицаете, что вы именно та леди, которая сопровождала джентльмена, ударившего или толкнувшего того беднягу, что и послужило причиной его смерти.

Быстрая острая боль пронзила Маргарет. «О господи! Если бы я знала, что Фредерик в безопасности!» Более внимательный знаток человеческих лиц, возможно, и заметил бы, как в ее больших темных глазах промелькнуло страдание, как у человека, загнанного в угол. Но инспектор, хотя и был проницателен, оказался не слишком наблюдательным.

— Меня там не было, — произнесла она медленно и настойчиво. И за все это время она не закрыла глаз и не отвела своего остекленевшего взгляда. Его поразил ответ, прозвучавший как механическое повторение — не измененный и не соответствующий его последнему вопросу. Его подозрения вновь пробудились. Все выглядело так, будто она заставила себя сказать неправду и была слишком ошеломлена, чтобы изменить ее.

Он неторопливо убрал свой блокнот. Потом снова взглянул на нее. Она больше не двинулась, как будто превратилась в какую-то египетскую статую.

— Надеюсь, вы не посчитаете меня дерзким, если я скажу, что, возможно, мне придется снова навестить вас. Возможно, мне придется вызвать вас на дознание, чтобы доказать ваше алиби, если мои свидетели, — на самом деле был только один свидетель, узнавший ее, — будут продолжать упорствовать в своих показаниях о вашем присутствии при этом несчастном случае.

Он быстро взглянул на нее. Она оставалась совершенно спокойной — ни бледности, ни тени вины на ее гордом лице. Он было подумал, что она вздрогнула, но он не знал Маргарет Хейл. Он был немного смущен ее величественным хладнокровием. Должно быть, произошла ошибка. Он продолжил:

— Очень маловероятно, мэм, что мне придется сделать что-то подобное. Я надеюсь, вы извините меня, я только исполняю свой долг, хотя это может показаться дерзостью.

Маргарет поклонилась, когда он подошел к двери. Ее плотно сжатые губы были сухими. Она не смогла произнести даже общепринятые слова прощания. Но внезапно она шагнула вперед, открыла дверь кабинета и проводила инспектора до входной двери, которую широко перед ним распахнула. Она продолжала смотреть на него тем же безжизненным, неподвижным взглядом, пока он не ушел далеко от дома. Она закрыла дверь и направилась к кабинету, но на полпути повернула, как будто ею двигал какой-то неистовый импульс, и заперла дверь изнутри.

Потом она вернулась в кабинет, остановилась, шатаясь, прошла вперед, снова остановилась, покачнулась на мгновение и упала на пол в глубоком обмороке.

ГЛАВА XXXV

ИСКУПЛЕНИЕ

Коль в тонкой пряже есть дефект,То выйдет вскоре он на свет.

Мистер Торнтон не спешил уходить. Он чувствовал, что его присутствие доставляет удовольствие мистеру Хейлу, и был тронут едва высказанной, но искренней просьбой: «Останьтесь еще», которую его несчастный друг время от времени вставлял в разговор. Мистер Торнтон гадал, почему Маргарет не возвращается, но задерживался не только из-за нее. В этот час и в присутствии того, кто в полной мере ощутил незначительность бытия, он был благоразумен и владел собой. Его волновало все, что говорил мистер Хейл:

О смерти, и о мрачном успокоении,И о бессилии разума.

Мистер Хейл доверил мистеру Торнтону свои тайные мысли, которые он скрывал даже от Маргарет — оттого ли, что ее сочувствие было слишком острым и явным, так что он боялся собственной реакции, или оттого, что ему больно было видеть, как она сдерживает слезы, чтобы не огорчить его еще больше. Так или иначе, но с мистером Торнтоном он был полностью откровенен и рассказывал ему о своих сомнениях и страхах, не боясь смутить его. Мистер Торнтон говорил очень мало, но каждое его слово добавляло надежды мистеру Хейлу. Иногда мистер Хейл замолкал, подбирая слова, и тогда мистер Торнтон заканчивал предложение, показывая, как близко к сердцу он принял страдания друга. Сомнения, страхи, неуверенность, слезы — ничто не пугало мистера Торнтона, он разделял любое чувство мистера Хейла и помогал ему найти тот истинный луч света, который мог рассеять тьму. Он был человеком действия, воином вселенской битвы. Глубокая вера в сердце, о которой мистер Хейл не мог даже мечтать, соединяла мистера Торнтона с Богом, несмотря на его упрямство и все его заблуждения. Они больше никогда не говорили об этом, но этот разговор по-настоящему сблизил их.

И все это время Маргарет лежала, неподвижная и бледная как смерть, на полу кабинета. Она рухнула без сил под своим бременем. Слишком тяжелым оно оказалось, и слишком долго она его несла. Маргарет была кроткой и терпеливой, но однажды вера покинула ее, и она тщетно искала помощи. Теперь же, потеряв сознание, она перестала страдать. Губы — недавно упрямо сжатые — были сейчас расслаблены и мертвенно-бледны.

E par che de la sua labbia si movaUno spirto soave e pien d'amore,Chi va dicendo a l'anima: sospira![38]

Первым признаком возвращения к жизни было слабое подрагивание губ — безмолвная попытка что-то сказать. Потом, опершись на слабые руки, Маргарет собрала все силы и поднялась. Гребень выпал из ее волос, она начала искать его, чтобы привести себя в порядок. Но силы скоро вновь оставили ее, и она опустилась на стул, поникнув головой и уронив руки на колени. Она пыталась вспомнить детали разговора, которые так сильно напугали ее, но не могла. Она ясно сознавала только два факта: Фредерик был в опасности, его могли обнаружить в Лондоне и отдать под суд не только по обвинению в непредумышленном убийстве, но и за участие в мятеже. И она солгала, чтобы спасти его. Ее утешало только одно: ложь спасла его, помогла выиграть немного времени. Если завтра она получит письмо и узнает, что ее брат в безопасности, она будет готова к разговору с инспектором, будет готова раскаяться прилюдно в своей лжи и переживет заслуженный позор. Она — гордая и надменная Маргарет — признается перед судом, что поступила непорядочно. Но если инспектор придет прежде, чем она получит письмо от Фредерика, если он вернется, как уже предупреждал, через несколько часов, что ж! Ей придется снова солгать. Ей придется сделать еще одно усилие и не выдать угрызений совести, которые сейчас терзали ее. И все же она солжет еще раз, чтобы выиграть немного времени для Фредерика.