Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период - Адиб Халид

ставшая женой «молодого коммуниста» А. Таджиева; джадид с стамбульским образованием и педагог Шахид Эсан, довольно скептически относившийся к Советам (его обвиняли в том, что он не разрешает создавать в поднадзорных ему школах комсомольские ячейки); Камильджан Алиев, еще один «молодой коммунист», а также член коллегии Туркомпроса; педагог Маннан Рамиз, активист Туркомпроса (и будущий нарком просвещения), в то время занимавший пост редактора «Туркистона»; и еще две женщины, Тураева и Рахимова, которых трудно идентифицировать. Среди тех, чьи выступления освещены в газете, были ректор женского Билим юрти Ш. Рахими, татарский общественный деятель и плодовитый писатель Немат Хаким, еще один «молодой коммунист», вскоре ставший первым наркомом просвещения Узбекистана, Р. А. Иногамов, X. Тиллаханова, центральная фигура Мусбюро Н. Ходжаев, с 1920 года державшийся в тени, одна из основательниц женского Билим юрти 3. Бурнашева и вездесущий Лазиз Азиз-заде[513]. (Еще одним участником был Каюм Рамазан, автор репортажа.) Собралось замечательное сообщество ярких личностей: все они были молоды, большинство из них до 1917 года не участвовали в общественной жизни, но как один увлечены революцией и нацией, политикой и культурой. Одни являлись членами партии, другие нет. Но в «женском вопросе» они были единодушны.

Самую длинную речь произнес Ишанходжаев. Паранджа, утверждал он, не предусмотрена шариатом. «В нашей стране из-за того, что женщины принадлежали своим мужьям, как частная собственность, их заставляли закрывать лица [ёпинтирдилар]. Хиджаб придумали богатые люди… чтобы обособить своих увешанных драгоценностями жен от простого народа». Задача, по словам оратора, состояла не просто в том, чтобы избавить женщин от паранджи, а в том, чтобы разъяснить им, что они – полноценные человеческие существа. Еще на VIII Съезде КПТ, прошедшем месяцем ранее, Ишанходжаев выступил за более быстрые и решительные действия, раскритиковав сохраняющуюся в партии «патриархальщину» [Шарафиддинов 2001: 356–357]. Самый резкий тон в тот день взял Иногамов, заявивший, что «главная причина ношения паранджи и хиджаба – религия. <…> Используя религию как оружие, духовные лица [руҳонийлар] по-прежнему дозволяют от ее имени всевозможные дурные вещи. Одна из таких вещей – паранджа». Последовавшая за этим дискуссия была в основном дружеской. Несколько ораторов согласились с Ишанходжаевым в том, что в создании сложившейся ситуации виноваты как мужчины, так и женщины. Тиллаханова, впрочем, настаивала, что «причина нашего рабства – мужья» и что они, «даже те, кто называет себя интеллигентами [зиёли]», недостаточно помогают женщинам. Насирова выступала за совместное обучение, утверждая, что люди разучатся ненавидеть его. Чем поражают эти дебаты, так это тем, как мало большевистских терминов в них прозвучало, несмотря на присутствие нескольких «молодых коммунистов». Главная задача по-прежнему заключалась в том, чтобы определить место реформы положения женщин в мусульманском обществе и переубедить ее оппонентов. Важен и тот факт, что здесь «молодые коммунисты» дружески общались с культурной интеллигенцией, поскольку он доказывает, что между этими двумя группами нельзя проводить резкого различия.

«Друзья новой жизни» быстро исчезли из письменных источников, если не считать нескольких сообщений об их собраниях в прессе[514], однако совершенно очевидно, что новые взгляды на общество и гендерные отношения пленили воображение многих молодых интеллектуалов туркестанского общества. В 1925 году некий автор опубликовал пространный текст о семье, рассматриваемой с материалистической точки зрения, которую он тем не менее использовал для осуждения свободной любви и смешанных браков с русскими[515]. Впрочем, примечателен здесь не столько сам анализ, сколько факт обсуждения свободной любви в среде молодой интеллигенции. То, что эта статья увидела свет всего через десять лет после того, как Фитрат опубликовал свой мусульманомодернистский трактат о семье, свидетельствует о революции сознания, произошедшей в этой сфере. Для тех, кто был увлечен новой жизнью и ее перспективами, женщины, здравоохранение, реформа алфавита, театр, футуристическая поэзия, – все это составляло совокупное целое, общий образ современности, который был единственной гарантией сохранения нации.

Однако КПТ, вернее, ее руководители-европейцы, заявила свои права на эту дискуссию. Партия, как всегда, объявила, что является единственным проводником реформ, единственным гарантом справедливости для женщин, предоставляющим им свободы, которые «ни один самопровозглашенный защитник угнетенных, ни один парламент ни в одном “цивилизованном” государстве капиталистической формации обеспечить не может»[516]. Радикальное революционное брачно-семейное законодательство (которое секуляризировало брак, приравняло свободный союз к законному браку и наделило правом на развод обоих супругов) не распространялось на мусульманское население Туркестана, где советское государство по-прежнему признавало исламское право. Тем не менее в июне 1921 года ТурЦИК запретил выкуп за невесту (қолин) и установил минимальный возраст для вступления в брак (18 лет для мужчин, 16 для женщин)[517]. Однако более значимой, чем законодательство (которое зачастую не исполнялось), стала альтернативная дискуссия по проблемам женщин, инициированная партией. Одним из первых действий Турккомиссии стало создание туркестанского подразделения женотдела – женского отдела Коммунистической партии[518]. Укомплектованный в основном европейками, женотдел взялся за проблему с иной стороны, чем местная интеллигенция. Он объединил заботу о вовлечении женщин в экономическое производство с обеспечением юридического равенства, организации и просвещения. Однако европейские женщины, служившие в женотделе (большинство из них были специально откомандированы для этой цели из Москвы), рассматривали предмет своего попечения с необычайно высокомерных позиций. Если женщины на Востоке являлись «рабынями рабов», то женщины Средней Азии были наиболее угнетенными из всех. «Зависимые, как рабыни», от рождения, они никогда не видели свет солнца и «до Великого Октября не были и не считались людьми»[519]. Как отмечала активистка Родчинская, в Средней Азии женщина «как машина. Ее место в семье хорошо известно, она производственная машина, машина, рожающая детей. Она воспитательница ребенка, она кухарка. <…> Она рабыня и бессловесная ослица мужа»[520]. Освобождение среднеазиатских женщин было делом революции и милостью партии-государства, но также и личной миссией европейских женщин женотдела. По словам О. Булговой, «мы хотим спасти мусульманских женщин от оков обычаев, предписывающих замужество до совершеннолетия. Мы будем бороться за это и добьемся своей цели»[521]. Активистки женотдела (и партии в целом) стремились искоренить любые другие дискуссии о реформе. Еще раз процитируем Родчинскую: «Обучение женщин из числа коренного населения началось только после Октября»[522].

Женотдел внедрил в Туркестане несколько инициатив, которые использовал в других регионах СССР. Были созданы женские клубы, служившие местом проведения собраний, а также медицинских консультаций и занятий по ликбезу. Во все концы Туркестана были направлены делегатки (вакила), которые действовали как представительницы женотдела, сообщая о злоупотреблениях в центр и пытаясь организовать женщин на местах. Женотдел оказывал женщинам, попавшим в беду, юридическую помощь и добивался того, чтобы их дела рассматривались в советских