ГНОМ - Александр Шуваев

— Степан Дмитриевич, сколько макетов этого суденышка мы с тобой да с флотскими успели разнести за это время? Три? Вот и отрапортуем, что послали машины на всякий случай…

Характеристики вожделенного трофея, бывшего чем-то вроде Святого Грааля для всех бомберов северных фронтов и Балтфлота, командиры экипажей знали наизусть. Поэтому не стали особо морочить себе голову с выбором оружия. Ставшие привычными и родными, "УПАБ-1400" ушли к цели с классического захода: на таком расстоянии командиры тяжелых машин не слишком-то боялись зениток. Из шести бомб под мидель неподвижного броненосца вошли четыре фугаски, разодрав "картонную" броню "Вейнемяйнена" в клочья. При почти одновременном взрыве двух с половиной тонн форсированной взрывчатки, надо думать, очень кисло пришлось бы и какому-нибудь "Тирпицу" со всей его талантливой броней, а тонкошкурый броненосец береговой обороны практически разорвало пополам. Он резко осел на левый борт, опрокинулся, и утонул минут за пять. Времена изменились: недовольство "самовольниками" продлилось считанные минуты и носило скрытый характер, а вместо того, чтобы дать по шапке, исполнителей – наградили. Командирам вообще дали "Героя". Сначала звание хотели дать только двоим, но Рыбальченко не пожалел сил, доказывая, что: "Утопить – и дурак может". Морские летчики – вот кто мог бы подтвердить, НАСКОЛЬКО он прав. Но они только завидовали черной завистью, хотя Богдан Бжезва как раз был из "своих".

Для людей, сколько-нибудь склонных к рефлексии (а какой-то процент таких есть в каждой представительной группе) эта история была показателем того, что ВВС Красной Армии стали КАЧЕСТВЕННО иной силой. В значительной мере самостоятельной. Остальные восприняли то, что Событие, которого так долго ждали, произошло так буднично, как так и надо.

Чего не знали ни те, ни другие, так это того, что мимолетная гибель "Вейнемяйнена" вызвала глубочайший психологический упадок в финском обществе. Корабль, помимо всего прочего, оказался важнейшим символом силы и стабильности государства. Социал-демократы выступили в сейме с заявлением о том, что Финляндия обладает полным правом на сепаратный выход из войны, — и о том, что это необходимо сделать срочно. Такого рода заявление было уже третьим за полгода, но на этот раз к ним начали всерьез прислушиваться, а они давили настолько сильно, что Маннергейму с Рюти только отчаянными усилиями удалось сохранить статус-кво.

О настроении войск на оборонительных рубежах не стоит даже и говорить. Солдат планомерно, потихоньку убивали каждый день, не давая даже шанса ответить ударом на удар: залп артиллерийской батареи с их стороны обозначал, что через четверть часа с самой неожиданной стороны появится звено "ильюшиных" и батарея перестанет существовать. Они сидели по укрытиям и ждали. Когда какая-нибудь из опытных бетонобойных бомб угодит в блиндаж, проломив бетонные перекрытия. Когда залп эр-эс испепелит артиллерийскую позицию. Когда серия крупнокалиберных снарядов нащупает ДЗОТ, разметав бревна накатов и добравшись до тех, кто именно этого, на самом деле, и дожидается. Дожидались большими группами, как офицеры, собравшиеся в штабном блиндаже 3-й пехотной дивизии и уничтоженные прямым попаданием тяжелой бомбы. Дожидались поодиночке – по-двое-трое, как какие-нибудь связисты, замеченные с воздуха, на которых дивизионная артиллерия не пожалела десятка снарядов. Это длилось несколько месяцев подряд, и нужно быть финном, чтобы не свихнуться и не дезертировать в таких условиях. Но и они были на пределе. Их приходилось менять каждые две недели, как в разгар кровопролитных боев, потому что иначе войска становились ненадежными.

Пожелание вождя – это такая штука, что группировку авиации на севере почти не ослабили даже во время мясорубки на Северной Украине. А по окончании самой горячей фазы боев то, что забрали, честно положили на место. Озаботились даже, чтобы, по возможности, вернулись те же самые экипажи. Близилось дело.

Близилось дело, и вот парадокс: бойцы мандражировали чуть ли не побольше, чем на иных фронтах. Непонятный изгиб человеческой психики, но финнов теперь, после побед над немцами, боялись чуть ли не побольше. Может быть, дело связано с тем, что они были НЕБИТЫМ противником: Зимняя Война убеждала как-то послабее Сталинграда, Кубани, Винницы и Белоруссии.

— Да это Талантище! Такие раз в сто лет родятся!

— Так ведь он же любитель!

— А рост его ты видел? Глянь фото…

— Да-а… Но ведь он же любитель?

— А удар с правой у него, знаешь, какой?

Шепчет на ухо.

— Ого… Но у него ж ни одного боя с серьезным противником?

— (Не слушая) А с левой?

Шепчет на ухо.

— Да-а…

— Кулаком сломал двухдюймовую доску!

— Да… Ну, я объясню чемпиону, чтоб тренировался, как следует! Уж я найду, что ему сказать! Уж он у меня забудет, как режим-то нарушают!

В результате чемпион выходит на бой с Талантищем Ужасным мрачный и с самым, даже слишком, серьезным отношением к предстоящему бою. Предпринимает все меры, чтобы не дать супостату шанса. Не допускает ни единой небрежности и, поначалу, твердо придерживается хитроумного плана на бой, который выработал совместно с непрерывно сосущим валидол тренером. И из-за этой вот накачки аж только к середине второго раунда к чемпиону приходит понимание. Собственное, профессиональное, квалифицированное. Очень далекое от мифов, быстренько слепленных столь же скороспелыми фанатами Талантища.

Поэтому, исполняя Пожелание, любовно подбирали войска. Маршалы и генералы для случая сложного, тесного, узкого ТВД объединялись с полковниками для игры на картах и макетах. Инженеры делали полномасштабные модели препятствий и укреплений для тренировки на них штурмовых отрядов. Отрабатывали взаимодействие и обсуждали с авиаторами наиболее вероятные действия противника, а также что делать, если тот поведет себя неожиданно. И каких неожиданностей стоит ждать. Помимо обычных шифров вводилось оперативное кодирование вариантов. Осваивали немудреные с виду новинки, а также принципиально новую, небывалую технику, которой было не так много: ставку на нее не делали, но все-таки рассчитывали.

Два ряда по семь человек на блок. Его проносят над головой, передавая друг другу, как островитяне предают друг другу свои легкие лодки. Как предки передавали друг другу ведра с водой, когда у кого-то вдруг вспыхивал дом, — но только над головой. Со стороны, — особенно, если еще и чуть сверху, — казалось, что непрерывный поток нарядных, снежно белых плит ползет сам, на глазах протягиваясь поверх хлябей. Людям было неуютно под неизменно светлым, ясным небом, они предпочли бы для ночного дела человеческую, нормальную ночь, поэтому их не надо было подгонять. Передать дальше, спустить прямо себе под ноги, край в край с прежним, перейти и повторить снова. Лишняя беготня по плитам была крайне нежелательной, поэтому нагрузка пришлась на спину и руки. Дорога через хляби росла на глазах, солдаты взмокли и тяжело дышали, но ни на секунду не останавливали неистовой работы. Поглядев на них, командир полка пошел на потерю драгоценного времени и лишнюю беготню, — сменил передних. Артподготовка рычала и рокотала слева, на полном серьезе. Там, где лежала единственная дорога в узком дефиле между двумя озерами с равно незапоминаемыми названиями. Там, где три сплошных линии дотов, дзотов, блиндажей, путаница колючей проволоки и поля, где мины в самом широком ассортименте лежали сплошь. Там воют реактивные снаряды, грохочут пушки и непрерывно, сменяя друг друга, ныряют к цели пикировщики. А тут – ничего, кроме тяжелого дыхания, даже мата вроде бы не слышно. За работой прошло, казалось, не так уж много времени, а передние бойцы уже начали прыгать на топкий бережок. Раздвинулись тонкие ветви ракитника, из них высунулась курносая физиономия. Разведчик, весь в лохмотьях "строгого" камуфляжа, сделал условный знак майору, бывшему тут же, в передних рядах. Вполголоса сказал несколько фраз, и снова канул в заросли, как в воду, без следа. Передовые бойцы без суеты, но и без задержки начали занимать оборону, формировать плацдарм, призванный принять, по меньшей мере, полнокровную дивизию. Тарас Пилипенко, синий от татуировки и от угольной пыли, на манер татуировки угодившей под кожу, шахтер из Донбасса, который умел разговаривать только матом, и флегматичный Демид Федотов, лесокатчик с Енисея, который матом не ругался никогда, были, пожалуй, самыми сильными людьми дивизии, если не всего корпуса. Тарас, понятное дело[32], воевал в артиллерии, не миновать бы и Демиду, не будь он снайпером от Бога. Пикантной подробностью было то, что стрелял он из прецизионного, изготовленного на заказ ПТР с оптическим прицелом… Сейчас именно они, пыхтя от непомерного напряжения, упираясь в переправу чудовищными сапогами, толкали непомерно тяжелый рулон, раскатывая по блокам бесконечное полотнище чего-то вроде прорезиненной ткани. Вдвоем они размещались там, где в пору было бы стать четверым, вот только заменить их могло, разве что, шестеро. Следом – щиты, скобы – опять спешили неутомимые саперы. Казалось, они вообще никогда не отдыхают. Опять пехотинцы, тихие, сосредоточенные, спешащие побыстрее переправиться через болото. Грузовики. Техника, специально разработанная для этого ТВД, не слишком много: пушечные бронеавтомобили на восьми широченных колесах и с посадочными местами на десять человек десанта, во времена более поздние сказали бы: "нового поколения", тяжелые реактивные гранатометы на автомобильном шасси, тягачи с буксируемыми пушками.