Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

Работа шла неплохо, и намечались какие-то успехи, но все же Ник и Гончаров раздражали друг друга, и не только потому, что были разными людьми, но и потому, что обоих тяготило многое, не имевшее отношения к работе. Иногда в спор по какому-нибудь теоретическому вопросу они вносили такую горячность, такое ожесточение, которое вряд ли можно было объяснить научной принципиальностью, и тогда оба понимали, что между ними продолжается прежний разговор, проникнутый неприязнью. Но оба крепко держали себя в руках и к концу дня, несмотря на полное изнеможение, значительно продвинулись вперед.

- Совершенно ясно, что все эти соображения не решают вопроса, - сказал Гончаров, вставая из-за стола, заваленного ворохом бумаг. - Пытаясь найти способ проверки, который не нарушил бы остального плана, мы вынуждены будем согласиться на способ наименее верный. И в конце концов будет одна только видимость большой работы, а результатов - никаких. Это нечестно. Конечно, можно легко убедить тех, кто не понимает, как важно решить этот вопрос. Вы согласны со мной? Но что толку писать в отчетах, что произведено такое-то количество опытов, когда самый важный опыт находится под сомнением? Нет, - заявил Гончаров, - паллиативы тут не годятся. Единственный выход - найти наилучшую методику постановки опыта и потом провести его как можно быстрее.

Ник ничего не ответил.

- Что, собственно, вы и имели в виду все время, - продолжал Гончаров. Верно?

- Верно.

- Так почему же вы не сказали это прямо и откровенно? Неужели я, по-вашему, настолько слаб, что не снесу правды? Разумеется, у нас своя методика, но если мы заслуживаем критики, то надо нас критиковать.

- Это легко на словах, а на деле - стоит мне попытаться, как я натыкаюсь на невидимую стену. Сделаешь одно - оказывается, я нарушил какой-то обычай; сделаешь другое - выясняется, что я кого-то обидел или оскорбил. Я просто сбит с толку. Не знаю, что от меня здесь требуется.

- От вас требуется, чтобы вы были самим собой, и больше ничего.

- Хорошо, - спокойно сказал Ник. - Большего я и не прошу. Но как насчет последствий?

- Да ну их к черту! - сказал Гончаров по-русски. - Мы все взрослые. Вы заботитесь о себе. А мы сами о себе позаботимся. Мы это умеем. Сколько лет этим занимались. Будьте самим собою, и все.

- Ладно, только помните - на вашу ответственность.

- Ничего, выдержу, - невозмутимо отозвался Гончаров. - Я и не такое выдерживал.

10

Ник чуть не опоздал, добираясь до театра, и все-таки пришел раньше Вали. Он увидел ее в последнюю минуту; она торопливо шла, почти бежала от троллейбусной остановки и оглядываясь по сторонам, разыскивая его глазами и словно боясь, что он потерял терпение и ушел, не дождавшись ее. Ник шагнул вперед и взял ее за локоть. Валя обрадованно засмеялась и с облегчением прижала обе руки к груди.

- Собрание тянулось бесконечно, - сказала она. - И я уже ничего не соображала. Сначала я принимала очень активное участие в обсуждении. Я говорила умные, продуманные, дельные вещи. Потом взглянула на часы... Она всплеснула руками и подняла глаза. - Господи боже! Я уж думала, что мне ни за что не поспеть к началу! Я сидела и твердила про себя: "Товарищи, да ведь мы уже обо всем этом говорили. Обсуждать больше нечего!" И правда, обсуждать было нечего, - серьезно добавила она. Остается только... только... - Она с досадой щелкнула пальцами, подыскивая хотя бы приблизительно соответствующее английское слово, - прийти к определенным выводам и продолжать работу. Вы не имеете права сердиться на меня за опоздание, потому что сами в этом виноваты, понимаете?

- Я и не думаю сердиться, - сказал Ник. Они уже вошли в зал, пройдя через обширное фойе, мимо вешалок и буфета; все помещения были просторные и комфортабельные, чего никак нельзя было ожидать, глядя на неказистый фасад здания.

- Одно только плохо, - продолжала Валя, - вернее, очень неприятно...

Но ей не удалось докончить, свет начал медленно гаснуть, зазвучала музыка, занавес осветился и раздвинулся в стороны. Ник рассеянно следил за пьесой. Действие развивалось быстро, и, если он пропускал хоть одну фразу, дальнейшее становилось непонятным, как он ни старался догадаться о смысле пропущенных реплик. Но вскоре он опять отвлекся - в ушах его еще звучали Валины слова. Он ничего не знал о собрании группы Гончарова. Мысль, что он в это время находился где-то рядом и не подозревал о происходящем, усугубляла гнетущее сознание, что его твердо отстраняют от чего-то важного, животрепещущего. Он не знал, где происходит этот ясно видимый для всех, кроме него, барьер, за который нельзя проникнуть. Судя по всему, должно быть, в двух дюймах от его носа.

Впрочем, в антракте, совершая вместе с Валей церемониальный обход фойе, он скоро, как никогда, почувствовал свою слитность с этим городом и этой толпой. По иронии судьбы он только теперь, когда приближается срок его отъезда, стал привыкать к этим людям, к их голосам, одежде, к языку, на котором они говорят, к их жестам и интонациям. Если тут и были иностранцы, которые могли бы напомнить ему о другом мире, то они не бросались бы в глаза, и он не замечал их.

- Самое неприятное, - сказала Валя, продолжая прерванный разговор, что за последние два дня стали поступать заявления: уже три человека просят перевести их в труппы, работающие над другими исследованиями.

- Из-за того, что может быть доказана ошибка?

- Никто, конечно, в этом не сознается, но люди, которые заботятся только о своей карьере, обладают удивительной способностью держаться в стороне от неудач, хотя бы только предполагаемых. Ну и пусть, без них нам будет даже лучше.

- Если бы я мог хоть чем-нибудь помочь!

- Кому?

- Гончарову, конечно. По-человечески я целиком за него, что бы между нами не происходило.

- Но и мы все тоже за него. Вы ничем не можете помочь, да и не должны ничего делать. Он не беспомощен. С ним его сотрудники. Посмотрели бы вы, что творилось на собрании! Это было чудесно, только слишком уж длинно. Но я не теряла времени. Под конец я стала придумывать, что мы будем делать в воскресенье, - не в это, мы ведь поедем к Ушакову, - а в следующее, и решила, что...

- Меня здесь уже не будет, Валя, - тихо перебил он, и Валя повернулась к нему, приоткрыв губы от горестного удивления. Она быстро отвела взгляд и шла, устремив вперед заблестевшие и сразу ставшие суровыми глаза.

- Понимаю, - сказала она упавшим голосом. - Вам пора возвращаться в свой институт.

- Нет. Кончается моя виза, - поправил он, не подчеркивая этой поправки.

- Ее можно продлить, - быстро возразила Валя.

Ник покачал головой.

- Гончаров, по-видимому, не считает это необходимым.

- Но вы хотели бы остаться?

- Конечно. Проверка в течение этих дней еще не кончится. Они только начнут работу, и я так и не буду знать, кто из нас прав. А кроме того...

- Да?.. - с надеждой спросила она.

- Я приехал сюда не только ради проверки опыта. Я надеялся, что в процессе работы во мне что-то произойдет.

- И что же?..

- И пока ничего не произошло. Вероятно, глупо было надеяться.

- Понимаю, - сказала Валя, сразу как-то сникнув. Они продолжали мерно идти вперед - толпа не давала возможности ни ускорить, ни замедлить шаг. И при свете десятка массивных сверкающих люстр, перед сотней зеркал, на виду у сотен пар глаз ни он, ни она не могли ни сказать, ни сделать что-нибудь такое, что выразило бы силу и напряженность их чувств.

- Ну что же, - тихо сказала наконец Валя. - Наверное, эта поездка была для вас очень интересной. Вы будете часто вспоминать о ней.

- И о вас, - сказал Ник.

Прозвенел первый звонок, призывающий в зал, и пальцы Вали крепче сжали его руку.

- Давайте немного подождем, - взмолилась она.

- Я сказал - и о вас, - повторил Ник.

- Я слышала. Я тоже буду думать о вас, - грустно произнесла Валя. - И вы не будете даже просить о продлении?

- Все зависит от Гончарова. Он знает, что я хочу остаться.

- Он займется этим. Я уверена.

Ник промолчал.

- Значит, еще есть надежда, - повеселела она. - Все будет хорошо, и мы еще придумаем, что будем делать в то воскресенье.

- Валя, послушайте. - Ник покачал головой с состраданием к ее молодости и способности загораться страстным оптимизмом без всяких к тому оснований. - Все это маловероятно. Через неделю или десять дней я уеду. И ничего тут не поделаешь.

- Нет! - горячо воскликнула она. - Этого не может быть! Но если и так, то надо относиться к этому иначе. Не будем говорить: "_Только_ десять дней", - давайте скажем: "Еще _целых_ десять дней" - и будем радоваться, что впереди еще столько времени. Иначе все станет невыносимо, а зачем нам портить себе эти дни? Ни уныния, ни вытянутых лиц, ни слез, ни сожалений, пока не прозвенит самый последами звонок, пока ее закроется последняя дверца. Тогда - все что угодно. Но сейчас - нет. Прошу вас. Ник. Нет!

Спектакль окончился; выходя из театра. Валя с таким упрямым оживлением и беспечностью болтала об актерах, о постановке, публике, даже о том, как она проголодалась, что Ник чувствовал и раздражение и в то же время жалость. Никогда еще она не казалась такой юной и наивной, как сейчас, когда, обмакивала саму себя, старалась поверить, что можно изменить жизнь, если глядеть на нее с другим выражением лица. Но если в этом ее защита от страдания, то было бы сущей жестокостью лишать ее иллюзий. Он был не в состоянии вместе с нею притворяться, будто ему весело, однако у него не хватало духу противоречить ей. Поэтому он молчал.