Суд - Василий Ардаматский

— Ну, Сергей Антонович, продолжим?

Он молчал… Ну в самом деле, почему и как все это с ним случилось? Когда он сам пытался анализировать свою катастрофу, он убеждал себя, что до выдвижения в Москву, когда он был директором завода, ничего похожего с ним произойти не могло. Да боже ж мой, если бы тогда кто-нибудь позволил себе хотя бы намекнуть, что он может стать преступником, да он за такое мог бы и убить…

— Началось все, я думаю, все же в Москве, — сказал он наконец.

— Однажды один мой подследственный говаривал мне, что, если бы он не поехал в Одессу, он вором не стал бы никогда, — заговорил Раилев, — дескать, там воздух такой, что нельзя не воровать. Но это, Сараев, был мелкий и тупой человечишка… Нет, нет, Сараев, давайте не будем обвинять города. — Раилев вынул из папки бумагу. — Я вам прочитаю сейчас письмо рабочих завода, где вы были директором. Писали они в Москву на имя министра. Жалоба-сигнал в момент вашего перевода с завода в министерство.

— Жалоб бывало достаточно, — усмехнулся Сараев. — Очень не любят люди строгих начальников.

— Подождите, Сараев… Читаю не сначала: «…последние годы перед назначением в Москву Сараев директорские летучки превратил в театр одного актера, где он в припадке самолюбования, при молчаливом восторге подхалимов, мешал с грязью уважаемых работников завода. Его несокрушимым убеждением было, что завод стал выполнять план только благодаря ему. А на самом деле просто стало лучше с поставкой сырья, усовершенствовалось оборудование, повысилось мастерство рабочего коллектива и ИТР. Но горе тебе, если ты выскажешь вслух эту мысль, ты станешь жалким героем на ближайшей оперативке, где он позволяет себе издеваться даже над тем, что ты заика, как это было со мной…»

— А, Харитоньев? Крупный склочник! — воскликнул Сараев. — Куда же это он писал, я раньше что-то сие не читал…

— Он писал это вашему бывшему министру, когда вы уже были назначены им в Москву заместителем начальника главка, и он хотел только одного — чтобы министр учел эти ваши черты.

— Что же это министр не отменил своего приказа?

— Это следовало спросить у министра, но он умер. Но не кажется ли вам, Сараев, что еще на заводе, почувствовав себя непререкаемым царьком, вы уже скользили по наклонной? А когда человек уже скользит, каждый толчок в спину становится опасным. Например, впечатление, какое произвел на вас обед у директора шведского автозавода, он мелюзга по сравнению с вашим служебным положением, а может позволить себе то, о чем вы и мечтать не можете. Вы на одном допросе рассказали, как у вас в результате этого впечатления возникли глобальные мысли о несправедливой оплате вашего труда… Я считаю, Сараев, эту историю в Швеции серьезной душевной раной, нанесенной вам его препохабством капитализмом. Скажете, нет?

— Можете думать что угодно, — еле слышно ответил он.

— Поймите одно, Сараев, вам станет легче, когда вы сами разберетесь в том, что ваш нравственный распад начался с вашего эгоцентризма. От непререкаемости до вседозволенности — полшага…

Спустя два дня Сараев передал следствию свое собственноручно написанное показание.

«…Считаю долгом своей совести сказать следствию, что я сейчас думаю о самом себе и своей катастрофе.

Да, мой путь к тяжелому преступлению начался давно, когда я еще шел к директорскому креслу на заводе и затем в том кресле преуспевал. Я вспоминаю и сам анализирую свой путь от рядового инженера до директорского кресла и уже здесь обнаруживаю в себе задатки своего печального будущего. Этот путь был неестественно быстрым, и я вижу, что зависело это и от случайностей и от моих собственных явно карьеристских устремлений, но никак не от каких-то моих особых данных.

Начальником цеха я стал после смерти моего предшественника, когда выбор остановился на мне только потому, что, работая рядовым инженером, я уже думал о лестнице вверх и был активным общественником, был, что называется, на виду, честнее сказать — делал все, чтобы быть на виду. Несколько раньше я стал заместителем начальника цеха, который был уже в летах, часто болел и работал все слабее и слабее. А когда его сразил инфаркт, кого же было ставить на его место, как не меня — я же уже сделал все, чтобы руководство видело во мне активного человека. А став столь легко начальником цеха, я уже окончательно уверовал, что можно выскочить и повыше. Я сейчас очень хорошо и точно вижу то время и как я тогда старался подняться еще выше. Вполне осознанно я поставил тогда на двух, как мне казалось, верных лошадей: всяческая активность и критика недостатков, но таких, которые не зависели от главного заводского начальства. Помню, как я тщательно готовился к каждому собранию или совещанию, на котором собирался выступать, как взвешивал каждый факт и каждое свое критическое слово. Не прошло и четырех лет, как я стал заместителем директора и был избран в партком. Я понял, что стою на правильном пути. До директорского поста оставался, что называется, один шаг, и его я сделал точно и умно. На мне лежал прием личного состава, и я делал все, чтобы люди уходили от меня довольные мною, делать это было тем легче, что директор был жестковат в обращении с людьми. Я понимал, какую решающую роль в моей судьбе может сыграть партийная поддержка, и стал чуть не каждый день бывать в райкоме партии — шел туда советоваться без всякой истинной к тому надобности, и я видел, что секретарю райкома это нравится, тем более что директор с ним был в неладах и частенько не шел в райком, даже когда его приглашали, и посылал вместо себя меня. Спустя два года, когда нашего директора перевели на другой завод, я сел в его кресло. Но имел ли я объективные данные занять этот пост? Думаю, что имел. Все-таки я был энергичным работником и уже имеющим немалый опыт в руководстве производством. Сейчас я думаю, что были и другие достойные кандидатуры, но я, точно предусматривая это, сделал все, чтобы иметь перед ними преимущество прежде всего в общественном отношении. И, как я уже показал, я заботился об этом уже давно, начиная с руководства цехом и даже еще раньше, и именно на этих весах вполне осознанно взвешивал каждый свой шаг. Это, конечно, было моим недостатком, и весьма опасным, но другим не всегда видимым. Между прочим, мой предшественник, прощаясь со мной, не то шутя, не то всерьез сказал мне: карьера у тебя идет гладко, будто по плану, но колдобы особо опасны на гладкой дороге, ты подумай об этом на досуге. Я не подумал. Досуга не было. Но сейчас я понимаю, что мой предшественник, видимо, разгадал меня…

Итак, я директор завода. Не прошло и года, как во мне окрепло убеждение, что план делаю я. Ну как же? Кто сумел выбить дефицитный металл перед самым завершением года, когда нам грозила буквально катастрофа? Я выбил. Кто сумел вырвать у горисполкома квартиры для наших работников? Я. Кто провел через все инстанции всесложнейшее дело по утверждению плана реконструкции завода? Я. Кто добился ассигнований на строительство заводской базы отдыха? Я. Кто в последний месяц года не вылезал из цехов, перенося туда все средства управления, вытаскивая из прорыва те или иные звенья производства, заранее, нюхом зная, где те прорывы могут возникнуть? Я. Наконец, кто же, как не я, обеспечивал общее руководство всеми делами завода?.. Завод давал план из квартала в квартал, и постепенно этот план как бы заслонил от меня людей. И знал я, главным образом, не тех, кто трудился честно и ровно, а тех, кто работал нерадиво, и тех я, конечно, шабрил без жалости, убежденно считая, что этим я их поднимаю на уровень задач, воспитывая этим и других. Тут я выражений не выбирал — как это может кто-то обижаться, если мною руководит священная тревога за план? Однако уже здесь, в тюрьме, мне вдруг стали вспоминаться случаи, когда я обижал и даже оскорблял людей зазря. Особенно один случай с пожилым инженером из технологического отдела Зиборовым. Он был знающий специалист, но по характеру тряпка, и я однажды на совещании, в присутствии представителя министра, сказал старику, что он отработанный пар, который только шипит, а КПД от него ноль без палочки. Позже выяснилось, что напал я на него необоснованно. Тут бы мне и извиниться перед ним, но подобное у нас не принято. А ведь если бы пришлось мне просить прощения, я бы этот урок для себя запомнил надолго. Но не принято… Вспомнились и другие случаи. Так что письмо рабочих в министерство, когда меня туда выдвинули, было совершенно правильным, но в министерстве, как вы знаете, решили письму этому не придавать значения. Ведь те люди, которые составляли на меня представление для утверждения и писали мою розовую характеристику, разве могли они потом дать ход письму рабочих? Честь мундира это им не позволяла… Но я вспомнил теперь одно наше заводское отчетно-выборное собрание. Там меня не очень круто, но все-таки покритиковали. Тот же Зиборов прошелся по мне, назвал меня удельным князьком — собрание этому посмеялось. Я на критику не счел нужным отвечать прямо и свое выступление посвятил перспективным задачам предстоящей реконструкции завода. Критики должны были понять — как им не стыдно мелочиться перед лицом такой грандиозной, предстоящей нам работы! Выступил после меня секретарь райкома партии. Он тоже сказал о предстоящей реконструкции завода, а потом заявил, что райком целиком поддерживает директора завода, считая его боевым командиром производства, который с предстоящей реконструкцией справится так же хорошо, как хорошо ведет он завод. При голосовании я получил немало вычерков, однако в партком прошел. Мне бы задуматься тогда над этими вычерками, а я только разозлился — завершаем год, а мне в это время кто-то делает подножку. Я даже думал, как бы мне установить хоть парочку из тех, кто меня вычеркнул? Но план завод снова дал, и с превышением. Поздравления, премии и все такое прочее — и снова уверенность, что я на уровне. А как же иначе? Мой завод на уровне, — значит, и я в полном порядке. Теперь-то я знаю, что это далеко не закон. Сам год назад по поручению министерства ездил снимать с работы директора одного сборочного завода, который план давал как часы, но буквально вопреки зарвавшемуся директору, который вдобавок не знал своего производства, имея диплом совсем иной инженерной специальности. Но на заводе была крепкая парторганизация, сплотившая весь коллектив, и очень толковый главный инженер. Мне бы задуматься над этой ситуацией… и вспомнить свой завод, но не задумался и не вспомнил…