Донал Грант - Джордж Макдональд

— Торжествуете над падшими, мистер Грант? — спросила она.

Донал в свою очередь тоже улыбнулся.

— Мистеру Гранту это совсем не свойственно, — ответила за него леди Арктура. — По крайней мере, насколько я его знаю.

— Подумать только, как бездумно деревья относятся к своим бедным детям! — произнесла София Кармайкл с напускным сочувствием к опавшим листьям.

— Простите, что не разделяю вашу жалость, — откликнулся Донал, — но у этих листьев нет ничего общего с детьми. Они больше похожи на упавшие пряди волос, отрезанные цирюльником.

— А вы не очень–то вежливы, если так бесцеремонно возражаете даме, — заметила мисс Кармайкл, всё ещё улыбаясь. — Я говорила в поэтическом смысле.

— В неправде поэзии быть не может, — сказал Донал, — а листья для этих деревьев вовсе не дети.

— Ну конечно, — ответила мисс Кармайкл, немного удивлённая тем, что их поединок начался так быстро. — У деревьев нет никаких детей, но…

— Как это нет? — воскликнул Донал. — А буковые орешки у нас под ногами?

Разве они не дети каждого из этих деревьев?

— Да, — отозвалась мисс Кармайкл. — Такие же падшие и потерянные, как и листья.

— Почему вы называете их потерянными? Они должны исполнить то предназначение, ради которого сотворены, а значит, не могут быть потерянными.

— И для чего же они сотворены?

— Не знаю. Только если все они попадут в землю, прорастут и поднимутся буковыми деревьями, они захватят себе не только аллею, но и лужайку и будут всем мешать.

— Вы хотите сказать, что их больше, чем нужно?

— Как я могу сказать, больше их или меньше, если не знаю, для чего они нужны? Может, для того, чтобы дерево продолжало жить, ему просто необходимо производить на свет именно столько семян? А может, все они нужны для того, чтобы вернуться в землю, щедро питающую их родителя?

— Но вы не станете отрицать, что на свете всё же есть потерянные и заблудшие?

— Конечно, не стану, — пожал плечами Донал. — Иначе для чего Ему приходить в мир и взыскивать заблудшее?

Подобных высказываний наша высокоучёная и богословски образованная дама от него не ожидала и потому не сразу нашлась с ответом.

— Но некоторые так и остаются потерянными и заблудшими, — сказала она.

— Несомненно. Есть такие овцы, которые упорно продолжают убегать от своего Пастыря. Но Он всё равно снова и снова отправляется их искать.

— Но Он же не будет искать их до скончания веков?

— Будет.

— Я в это не верю!

— Значит, вы не верите, что Бог вечен и беспределен.

— Верю.

— Неужели? Разве Бог не благ и не милостив?

— Рада видеть, что вам это известно.

— Но если Его благость и милость не беспредельны, значит, и Он Сам перестаёт быть беспредельным.

— У Него есть и другие беспредельные качества.

— Но разве Он не остаётся беспредельным во всех Своих проявлениях? А иначе получается, что в чём–то Он бесконечен и безграничен, а в чём–то нет. Получается, что Он всесилен и всевластен, но в любви и прощении, во всём самом божественном и христоподобном, самом драгоценном и прекрасном Он так и остаётся убогим, ограниченным, строго размеренным и связанным всевозможными условностями!

— Это всё ваши человеческие измышления. Я придерживаюсь исключительно богодухновенного Слова и в своих суждениях исхожу только из него.

— Тогда позвольте мне услышать ваше мнение, — попросил Донал, мысленно вознося к небесам молитву, потому что Арктура стояла рядом со смущённым и озадаченным видом: ей нелегко было следовать за ними и самой понять, кто из двоих говорит правдивее.

Перед тем, как увидеть Донала, наши дамы как раз беседовали о так называемом учении усыновления. Поэтому когда ревностная защитница истины начала искать подходящее оружие против ереси и врага, именно оно первым пришло ей в голову.

— Я считаю, что самое драгоценное учение во всём Писании — это учение об усыновлении. Устами Своего апостола Павла Бог говорит, что некоторых из Своих детей Он усыновляет, а некоторых оставляет так. Это написано в Библии чёрным по белому, и если из–за этого вы подвергнете сомнению беспредельность Божьей милости, то будете виновны в богохульстве.

Спокойным, почти торжественным голосом Донал сказал:

— Милость Божья бесконечна, а ваша доктрина усыновления — одна из самых лживых и вредных, которые только можно придумать. Так называемая Церковь придумала её из–за того, что ей страшно недоставало того самого духа, которым мы взываем: «Авва, Отче!» К сожалению, неверные и невежественные учителя до сих пор нацепляют на Бога эту жуткую маску, пугая Божьих детей и заставляя их без оглядки бежать от объятий Отца.

— Терпеть не могу слезливой чувствительности! — отрезала мисс Кармайкл. — Особенно в религии.

— Вы её и не получите, — ответил Донал. — А теперь скажите мне сами, что вы имеете в виду, говоря об усыновлении.

— Усыновлять, — сказала мисс Кармайкл, смутно подозревая ловушку, — значит брать детей и относиться к ним как к своим собственным.

— Чьих детей?

— Чьих угодно.

— И чьих же тогда детей усыновляет Бог? — настаивал Донал.

Мисс Кармайкл почувствовала, что попалась, но собрала всю свою смелость и продолжала:

— Детей сатаны.

— Если они дети сатаны, разве можно винить их в том, что они творят дела своего отца?

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Сотворил их, конечно, не сатана.

Их сотворил Бог, но они согрешили и потому развратились.

— И Бог от них отрёкся?

— Да.

— И они перестали быть Его детьми?

— Да. И стали детьми сатаны.

— Получается, что Бог сначала отрекается от Своих детей, отдаёт их кому–то другому, а потом опять их усыновляет. Но, мисс Кармайкл, это же сущая нелепица! Разве настоящий отец станет так себя вести? Неужели любой нормальный отец станет отрекаться от своих детей, когда он ими недоволен? Неужели он отдаст их в чужую семью, а потом снова пожелает сделать их своими — но уже не родными, а усыновлёнными из этой самой чужой семьи? Выходит, его изначальное отцовство уже ничего не значит, даже для него самого! Да у такого родителя не может быть никаких оснований жаловаться на своих детей!

— Неужели вы осмеливаетесь утверждать, что нечестивые беззаконники являются Божьими детьми точно так же, как благочестивые и хорошие люди?

— Ни в коем случае. Всякий, творящий волю Божью, будет Его сыном в гораздо большей степени, нежели тот, кто упорно отказывается её исполнять. Такие люди рождены из самого Божьего сердца и облечены в естество Иисуса Христа, вся слава Которого заключена в послушании. Но не будь они изначально, по самой своей природе, в самой глубине своего существа, Божьими детьми, никакие вымыслы об усыновлении не смогли бы сделать их Его детьми в этом самом высшем и важном смысле. Неужели вы думаете, что будь у сатаны власть творить себе подобных, его дети когда–нибудь смогли бы стать Божьими детьми? Но мы с вами — а также каждый мытарь, фарисей и грешник в мире — с самого начала в равной степени являемся Божьими детьми. В этом–то и есть корень всякого несчастья и всякой надежды. Поскольку мы Его дети от начала времени, теперь нам нужно либо стать Его детьми всем сердцем и душой, либо навеки погрузиться в отчаяние. Но если бы мы вообще перестали принадлежать Ему, если бы изначальная связь между Ним и нами прервалась — чего не может быть! — искупление было бы невозможным, потому что искупать было бы некого.

— Вы можете говорить, что хотите, мистер Грант, но пока апостол Павел проповедует это учение, я буду его придерживаться. А уж он, наверное, осведомлён несколько лучше вас.

— Апостол Павел не учит ничему подобному! Он проповедует именно то, о чём я сейчас говорил. И говоря об усыновлении, он имеет в виду, что люди, рождённые сынами, наконец–то становятся подлинными сынами Бога, в настоящем смысле этого слова.

— Да как вы смеете рассуждать о том, что имел, а чего не имел в виду сам святой апостол!

— А вы что, мисс Кармайкл, полагаете, что Бог дал нам Евангелие как несмысленным дурачкам? Разве можно достойно и истинно принять слово, если не понимаешь его сути? Оно и даётся нам затем, чтобы мы поняли его, хотя бы отчасти. Без этого оно теряет всякий смысл. По воле и заповеди Господа я просто обязан понять то, что Он мне говорит. Он призывает меня увидеть праведность Своего Слова, потому что, поскольку заповеди Его истинны, я должен обладать способностью понять и осознать их истинность. Именно в надежде увидеть то, что Он хочет мне показать, я каждый день читаю свой Новый Завет. Я читаю его по–гречески, но не нужно даже знаний греческого языка, чтобы увидеть, что именно Павел имеет в виду, говоря о так называемом усыновлении. Надо только повнимательнее вчитаться в его слова с намерением понять, что хочет сказать Павел, а не пытаясь выискать в них учение того или иного доктора богословия. О каком усыновлении идёт речь в Послании к галатам? Об усыновлении сынов и наследников Отца, которые ничем не отличаются от рабов, покуда не станут Ему подлинными и полноправными детьми [20]. А ещё в одном отрывке Павел тем же самым словом говорит об искуплении тела, о том, что однажды оно перейдёт в иной высший порядок вещей, обретя высшую природу и войдя в свой новый дом, единственно подходящий подлинным сыновьям и дочерям Господа, где мы перестанем быть странниками и пришельцами и станем, наконец, тем, кем были сотворены, детьми в Божьей семье [21]. И если кто–то станет проповедовать учение апостола Павла так, как будто слушающие его люди не являются по рождению, по самой своей природе, по самому своему существу детьми Божьими, как будто они могут какими–то прошлыми или будущими поступками нарушить эту вечную связь детей со своим Отцом, то такой проповедник пришёл от лукавого, а не от Павла или Христа. Неужели вы не видите, миледи, — продолжал Донал, поворачиваясь к Арктуре, — что всё зло как раз и заключается в том, что Он — наш Отец, но мы отказываемся быть Его детьми? Чтобы восполнить даже самые первые человеческие нужды, мы должны быть Его детьми и разумом, и сердцем, и телом, и душой, и духом, в послушании и надежде, в радости и в любви. Мы должны принадлежать Ему без остатка, больше, чем можно выразить языком, помыслить или возжелать. Только тогда совершится наше творение, только тогда мы станем тем, кем были задуманы. Именно для этого нас и притесняют со всех сторон!