Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин

– Гони прямо в Кремль.

Парня увели, меня заверили, что к нему репрессий не будет, а меня сразу же отправили в малый зал к Кречету, где он работал сам. Я чувствовал, как с каждой минутой в расшибленном месте расплывается огромный безобразный кровоподтек, и когда я переступил порог, Кречет даже отшатнулся:

– Виктор Александрович!..

– Господин президент, – сказал я недружелюбно, – я как-то работу футуролога представлял иначе...

Он быстро обогнул стол, взял меня за плечи, всмотрелся, в глазах было сочувствие, но заверил меня бодро:

– Вы как никогда похожи на ученого с мировым именем!

– Как вы на президента, – согласился я злобно.

– Пожалуй, это повод увеличить вам оклад, – предположил он с преувеличенной деловитостью. – Попробуем провести это через Думу. Ну, чтобы не обвиняли в растранжиривании государственных средств! Конечно, придется рассказать перед двумя-тремя подкомитетами некоторые подробности... Как, говорите, добывали сведения у княгини?

– К такой правде страна еще не готова, – ответил я мрачно. – Лучше оформить прибавку как полевые, таежные, сверхурочные. Будто не знаете, как это делается!

Он сказал задумчиво:

– Так делается, да? Гм... Надо в Академию Наук послать налоговую инспекцию... Марина, где же кофе?

Марина вошла раньше, чем оборвался его вопль. На подносе было четыре чашки, а бутербродов горка высотой с минитауэр. Кречет вскинул брови, я пояснил:

– Это я заказывал. На себя и на того парня.

Марина сказала сочувствующе:

– Может быть вам укол сделать?

– От столбняка? – я почувствовал, что в самом деле начинаю злиться. – Или, чтобы не взбесился? С вами взбесишься! Оставьте, пусть заживает. Платон Тарасович, я спер ноут-бук, пусть хорошенько покопаются. Пусть особых секретов там не будет, но многое можно понять и по косвенным данным.

– Расскажите, – попросил Кречет, – как все было.

После моего рассказа, на диво короткого и серого, он долго смотрел на меня задумчивым, совсем не генеральским взглядом:

– Не могу поверить, Виктор Александрович!

Я развел руками:

– Я тоже.

– Но вы... истребили всю охрану Покальчука!

– Ну, Платон Тарасович, это было частью удачей. Но страшновато другое.

Он насторожился:

– Что?

– Никаких угрызений совести, – ответил я медленно. Перед глазами встали картины схватки. По спине пробежал озноб, но не потому, что я стрелял в живых людей, а что меня самого могли убить или ранить. – И сейчас не чувствую. Помню, умер котенок... Я плакал, когда закапывал в саду. А сегодня пульс участился только из-за этого чертова автомата, что весит как гранатомет.

– Он и бьет как гранатомет, – утешил Кречет. – Только потому вы живы. На этих ребятах такие бронежилеты!.. Мы как-нибудь поговорим на такие умные темы, Виктор Александрович, но сейчас давайте работать. Одно скажу: мы стремимся вернуть те кодексы, когда человеку будет совестно не то, что выстрелить в другого человека, но даже сказать обидное слово.

– Тогда меня совесть загрызет.

Он развел руками, сомневался, что меня она даже укусит, еще раз с видимым удовольствием оглядел мой заплывший глаз, разбитую скулу:

– Вас еще не видели Яузов и Коган?

– Нет.

– Покажитесь, – посоветовал он.

– С чего ради?

– У них был трудный день. Я сорвался, наорал... Пусть хоть что-то будет радостное за день.

Остаток дня я доработал, а в лихорадке и суматохе нашей работы почти забыл про разбитую скулу. Тем более, что личный лекарь президента все-таки вколол мне какую-то гадость, жжение прекратилось, я ощутил себя бодрее, а заживление, как меня заверили, пойдет как на собаке. Да не породистой, те изнеженные, а на простом двортерьере.

Только когда поздно вечером я, почти ничего не соображая, выходил из здания к поджидавшей меня машине, меня догнал Чеканов:

– Вы уж простите, Виктор Александрович, что так случилось!

– Да ладно, – отмахнулся я. – Я же сам виноват, обязан был вам позвонить. Вы предупреждали.

– Но все же, – не сдавался он. – Я должен был предусмотреть все. И даже вашу ученую недисциплинированность, рассеянность... Но, честно говоря, вы нас всех повергли в шок, Виктор Александрович!.. Я слышал, что вы что-то вроде современного Ломоносова! Или Пифа... Пифагора, вот. Раз – и любая проблема у вас уже без одежки. Бери и пользуй.

– Мне далеко до Ломоносова, – сказал я скромно, – тот ломал по две подковы разом. А Пифагор так и вовсе трехкратный чемпион Олимпийских игр в кулачном бою!

Я чувствовал, как он смотрит вслед с открытым ртом. Похоже, этот бывший чемпион мира по боксу в самом деле великих деятелей науки и культуры представляет такими, какие те на школьных портретах! Зря я брякнул непотребную правду. Народ, как говорится, до нее не созрел.

ЧАСТЬ II

Глава 39

Кречет сказал очень серьезно:

– Виктор Александрович, я не могу вам приказывать, так как вам удалось отвертеться от армии... Много дали в лапу?.. А то бы призвал сейчас, одел бы погоны: встать-лечь, упал-отжался... Даже не могу просить какое-то время не выходить из дома. Понимаю, собачке надо гулять, вызывая справедливый гнев соседей своими кучками под их окнами... Но на некоторое время я пересажу вашего шофера за руль своего автомобиля. Черт, надо будет заказать еще хотя бы один...

– А в чем будете ездить вы? – удивился я.

– На танке.

– По Москве? – удивился я. – Прорвалось все-таки генеральское!

Он засмеялся:

– Здорово бы! Но пока только по танкодрому, затем – по ровному такому полю. Маневры! Надо посмотреть наши мускулы, сможем ли показать зубы НАТО... Пока только лаем, но пусть видят, что можем и куснуть, если загонят нас в угол. А они уже почти загнали... Нам нечего терять, как прозорливо сказал по этому поводу великий Блок.

– Надолго?

– Дней пять, не больше. А то и два-три. За это время, надеюсь, ничего не случится. Хотя, конечно, пахнет порохом... Не от границ, а из-под двери любого кабинета.

Я пытливо посмотрел ему в лицо:

– Вы полагаете, что мне настолько опасно оставаться? Тогда, быть может, отправиться с вами?

Он подумал, отрицательно качнул головой:

– Так будут учебные танковые бои... Правда, стреляют только холостыми, но грохота и дыма как на Везувии. Даже у меня потом с неделю в ушах как в Елоховской, а моя голова чугунная, хоть лоб и медный... Да и Мирошник пусть не сидит. А то оклад о-го-го, а неделю жить на халяву? Нет, пусть он и возит, а ваш Володя... у него оклад поменьше, пусть пока пошабашит к зарплате. Они все шабашат.

Глаза его оставались серьезными.

Кленовичичевский примостился на стульчике возле двери, терпеливо ждал Кречета. Марина принесла и ему чашечку кофе, он рассыпался в извинениях, не хотел мешать, просил не обращать на него ни малейшего внимания.

Команда трудилась за круглым столом, но небольшие столы появились и поехать и остаться? Мог ли опубликовать диссидентский рассказ, стихи, даже Коломиец умел попадать пальцем по клавишам, а Коган и Мирошниченко не расставались вовсе. Сейчас Мирошниченко сидел за самым дальним столом, загораживая спиной экран, что-то высматривал секретное, подсчитывал. На столе Когана два компьютера, он переводил взор с одного экрана на другой, сличал, хватался за голову, нервно колотил по клавиатуре.

Сказбуш писал, писал, наконец с отвращением отшвырнул листок:

– Черт... Нам так хочется победы русским, что черт знает за что цепляемся! Кулибин наш – всем Архимедам архимед – ладно, русские слоны – самые толстые на свете – пусть, русские часы – самые быстрые в мире – стерпим, но уже с восторгом говорим, что наша русская мафия заполонила Америку, Европу, что она самая крутая и жестокая, что теснит других подонков... Тьфу!

Краснохарев поднял голову от своих расчетов, затуманенные глаза медленно сходились в фокусе:

– Святая правда, Илья Парфенович!.. Раз приехал из России, значит – русский? Знаем, какие русские понаехали! Разрешение на выезд брали в Израиль, мол, на родину, а все как один оказались в Бруклине, там ослиной мочой бензин разбавляют, да мацу без сертификатов продают!

Коломиец услышал смешок, с недоумением поднял голову, понял, сказал с пафосом:

– Как вы правы, Илья Парфенович! Я, со стороны работника культуры скажу, что порнозвезды уже заседают в парламенте, дочери профессоров мечтают о работе проституток, гомосеки уже не просто тоже люди, а чуть ли не лучшая часть человечества, ибо ломают старую мораль общества... В кино миллионеры женятся на профессионалках-проститутках, наемные убийцы оказываются лучше и порядочнее, чем добропорядочные граждане... Бог мой, до чего же евреи довели мир!