День учителя - Александр Изотчин

— Тебе не кажется, что судить о перспективах США по продукции Голливуда не совсем правильно?

— Мне кажется, это также верно, как и предрекать крушение СССР по опечатке в энциклопедии.

Мирошкин был доволен тем, что «уел» однокурсника. Даже желудок отпустило! Куприянов молчал. Губы его кривились в знакомой усмешке, взгляд уперся в грудь девицы в смелом наряде, которая сидела за столиком позади Мирошкина. Но Андрей видел — его собеседник смотрит сквозь девичью плоть куда-то вдаль. Наконец Куприянов заговорил:

— Нет, меня такой прогноз не устраивает. И я не верю в то, что Россия обречена.

— Верю — не верю. Это, извини, Саня, из другой оперы. Твой прогноз о том, что нынешний режим продержится еще двадцать, если не тридцать, лет вообще ни в какие ворота…

— А я и не говорил, что он продержится двадцать лет. Я сказал, что революции не стоит ждать раньше, чем в следующем поколении. И это самое раннее — можем ведь и лет на семьдесят зависнуть! Глобальная смута при смене поколений не всегда случается. Но это не значит, что все так у нас и будет, как сейчас, еще двадцать лет.

— Так! У нас сегодня вечер прогнозов! И что же с нами будет в ближайшее десятилетие? — Происходящее Мирошкина забавляло.

— Все как обычно. Произойдет вытеснение детей перестройки новым поколением. Ну, назовем этот процесс «контрреволюцией», — тон Куприянова был серьезен, он произнес эту фразу, будучи, как видно, абсолютно уверен в том, о чем говорит.

— И кто же осуществит эту «контрреволюцию»?

— Ты не торопишься?

— Нет, минут двадцать у меня еще есть точно, — сказав это, Андрей Иванович прислушался к организму, подумав: «Не погорячился ли?» Но нет, газы не давили.

— Ну, что же, если тебе интересно, я расскажу, что думаю по этому поводу. У меня есть примерно столько же времени.

Сказав это, Куприянов отодвинул пустой стаканчик, посмотрел на часы, висевшие над входом в буфет, потом перевел взгляд на девицу в черном платье. Мирошкин понял, что на этот раз его собеседник смотрит именно на девушку. Судя по всему, она также смотрела на него. Затем он опять посмотрел на часы и обратился к Андрею Ивановичу. По первым услышанным фразам тому показалось, что речь Куприянова не дебют, где-то и кому-то он уже все это говорил. Уж больно четко Саня начал излагать.

— Ты, Андрюш, прекрасно знаешь, что я всегда ненавидел те изменения, которые происходят в нашей стране последние лет десять. И я долгое время ждал чего-то такого, к чему теперь стремятся Ходзицкий и ему подобные. Но несколько лет назад окончательно утвердился в мысли, что никакой революции у нас не будет. Лидеров нет, народ разложен и пассивен, у него нет иммунитета против мрази. Коммунисты к власти не придут, националисты — тоже. Да это и к лучшему. Распад России нам не нужен. Так что же дальше? Чем больше я наблюдал то, что творили с Россией Ельцин и компания, тем более устойчивая у меня возникала параллель между ними и большевиками 1917 года. По своей тяге к разрушению они действительно большевики. Мне иногда кажется, что независимо от того, под какими лозунгами подобные люди ставят свои общественные эксперименты, им всем присуща одна общая черта — в них сидит ген беспокойства, разрушения. Родись нынешние Чубайс, Немцов, Собчак, Старовойтова и прочие в начале века, они обязательно стали бы под красные знамена. Есть такой автор Григорий Климов, он считает людей подобного сорта одержимыми — бесами. Этим людям всегда хочется что-то разрушать. Часто это наследственное — ведь у всяких Лацисов и Гайдаров предки были ярые большевики. Говорят, и у Немцова дед — чекист. Действительно, что-то генетическое… И вот в семнадцатом году такие же большевики пришли к власти, разрушили государство, армию, флот, экономику, свели престиж России к нулю, превратили русских в людей второго сорта. Благородные белогвардейцы выступили против них, многие их поддержали, но они все равно проиграли — большинство пошло за большевиками. Они же обещали рай земной. И все погубили. Свалить большевиков наш народ не смог. Но после смерти Ленина и перерождения большевиков к власти пришел Сталин и под слегка скорректированными лозунгами восстановил страну и выполнил программу царской власти, победив немцев и японцев. И многие бывшие белогвардейцы примирились с Советской Россией. И сейчас, как ни крути, но большинство в силу разных причин поддерживает режим Ельцина. Психология у народа такая же, как и в семнадцатом, — вера в светлое, только теперь капиталистическое, будущее. И при этом до многих пока не дошло, что их обманули, так же как обманули народ большевики в Октябре 17-го.

В голосе Куприянова появилась «поясняющая» интонация:

— Да-да. Именно обманули. Перестройка началась под призывом поднять экономику, за мир, бороться с привилегиями, за законность. Где все это теперь?! Чего мы добились?! Экономика? Еще хуже. Ее просто нет! Мир? Даже говорить неохота. Мы проиграли холодную войну из-за своей глупости. А Чечня?! Что там еще? Привилегии! Теперь их еще больше. Власти больше и беззащитности больше. Законность? Люди в милицию-то обращаться боятся. Ни одна революция в истории, ни одно восстание ничего хорошего народу не дали. Многих сейчас все по большому счету устраивает — они боятся худшего, а потому возврата к старому не будет. И они уверены, что живут при демократии! Конечно, демократия, если их мнение совпадает с государственным и с ними не спорят. И при большевиках была такая же демократия выражать мнение власти, диктатуры пролетариата. На самом деле демократии сейчас нет никакой, у оппозиции — ни одного канала на ТВ, Ельцин спокойно может делать все, что угодно. Ясно: цивилизованным путем оппозиция в 2000 году к власти не придет. Выборы сфальсифицируют, а на организацию народного восстания КПРФ не пойдет. Значит, мы останемся с демократами до тех пор, пока Ельцин сам не умрет. Но любой его ближайший преемник, не первый, так второй президент после него, поймет — для того чтобы выжить, нужно восстановление. Вокруг Ельцина сейчас много таких. Время «климовских пациентов» — бесноватых — прошло. Пришло время Лужковых, Примаковых и Куликовых. Мне, например, очень симпатичен Лукашенко… Так вот: постепенно, вынужденный восстанавливать страну этот преемник станет Сталиным-Два. Будет такая же метаморфоза, что и после Октябрьской революции, в тридцатые. Этот Сталин-Два (все равно кто — Лужков, Куликов или еще кто-то, пока нам неизвестный, незаметный, как Сталин поначалу — сам бывший большевик и разрушитель) станет прикрываться идеями демократии, хотя демократом будет не большим, чем Сталин большевиком.

Мирошкин чувствовал, что газообразование в желудке возобновилось. Он даже поелозил на стуле — так его теперь распирало. Но встать и уйти было неудобно — ведь Куприянов ему в какой-то степени исповедовался. Надеясь перебороть неприятные физиологические процессы сменой деятельности — хватит сидеть молча, — Андрей Иванович попытался вклиниться:

— Маловероятно, что идеи нашей демократии смогут так долго обслуживать политический режим. Все-таки идеи большевиков продолжали оставаться популярными гораздо позднее революции, а то, что вдохновляло народ в августе 1991 года, теперь мало кого греет, — сказав, он слегка привстал с места и снова сел — давление газов усилилось настолько, что сидя сжимать руки в кулаки было мало — уже не помогало.

— Ну, что же, возможно, придется придумать новую идеологию, которая будет способна сплотить весь многонациональный народ России, — Куприянов откинулся на спинку стула, чем напугал Андрея Ивановича — казалось, собеседник приготовился к долгому разговору.

— Неужели такая идея возможна?! Надеюсь, это не марксизм?! — Мирошкин нервничал по одному ему известной причине, но Куприянову могло казаться, что тема всерьез волнует однокурсника.

— Нет, конечно, — у Сани как будто на все вопросы были готовы ответы, — зачем так повторяться. Хотя ты напрасно недооцениваешь коммунистическую идею. Она, как и всякая мечта о социальной справедливости, очень близка нам, русским. Как вспомогательная она еще может послужить. Такую же вспомогательную роль может сыграть популярное ныне евразийство. Но на роль суперидеи, способной сплотить и мобилизовать нацию, которая касалась бы всех рас, вероисповеданий, систем и убеждений, они не подходят. Это должна быть идея, которая бы волновала человека не на уровне потребности порассуждать о ней за праздничным столом. Она должна волновать постоянно, не давать спокойно спать, будоражить его воображение страшными картинами, сидеть в мозгу на уровне животного страха за свою жизнь и жизнь близких. Дать народу такую идею несложно. Да, да, несложно! Вот, например, экология! Точнее — идея неуклонно надвигающейся на человечество экологической катастрофы. Начать говорить об этом постоянно, везде и всюду. Два-три дня зомбирования по телевизору, и все — готово! «У человечества иссякают природные ресурсы, все покушаются на наши богатства, кто так не считает — враг». А раз все хотят захватить наши земли — необходимо мощное государство, враги те, кто вывозит сырье и капитал за границу. Так давайте вернем все, что они украли у народа! Самое главное — идея эта и безопасная, и привлекательная. Мало кто догадается, что из борьбы за зеленые листочки может вырасти нечто подобное.