Пляски с волками - Александр Александрович Бушков

госбезопасности третьего ранга, как разнес училищный «узун-кулак» – старый знакомец и бывший сослуживец нашего начальника. Колоритный был дяденька: два ромба в петлицах, шесть орденов, в том числе монгольский и тувинский, а уж знаки! К знаку «Заслуженный работник НКВД» мы привыкли – он был и у начальника, и у половины преподавателей из числа достаточно долго прослуживших. «Почетный работок ВЧК-ОГПУ», вручавшийся к пятнадцатилетию органов, встречался гораздо реже, я его видел только трижды, а некоторые из сокурсников не видели вообще. А вот такой же знак, но более ранний, к пятилетию ВЧК-ОГПУ, все мы узрели впервые в жизни. У приехавшего с инспекцией комиссара.

Но разговор не об этом… После того как все было закончено, по русскому обычаю начальник училища устроил небольшой банкет (по некоторым наблюдениям, инспекция не нашла у него недочетов и упущений). Стол в кабинете начальника сервировали наши училищные официантки из столовой – проверенные, с должными подписками. Однако потом роль официантов (точнее, ответственных за спиртное) досталась мне и Пете Смагину. Что мы приняли с большим воодушевлением: приносить вино такому комиссару – совсем не то, что практиканту из ФЗУ бегать за бутылкой бригадиру, совсем другой коленкор.

Очередные несколько бутылок вина принес не Петя, а я и стал их откупоривать за боковым столиком. Банкет уже продолжался часа два, разговоры стали громкими, и я, принеся вино, обнаружил, что речь зашла о каких-то странных операциях спецотдела ОГПУ в двадцатые годы – причем залетело мне в уши, операции эти не имели ничего общего с обычными делами ОГПУ. Так и прозвучало: «Чертей Глебушка ловил, что ли?» И реплика комиссара: «Не удивлюсь, если и чертей, мутный был человечек Глеб Иваныч…» Я, конечно, навострил уши – первый раз о таком слышал. Но они вдруг замолчали. Полное впечатление, будто кто-то кивнул на мою спину и то ли гримасу соответствующую скорчил, то ли сделал выразительный жест: мол, посторонний! Разговор переключился уже на обычные темы. Никто потом не наставлял держать услышанное в тайне – видимо, понимали, что курсант Чугунцов (я был на хорошем счету) и так не станет сплетничать среди товарищей о том, что услышал. Я и не стал, понятное дело.

Давно я эту историю не вспоминал, а вот теперь поневоле вспомнил и задумался: не совершить ли от безнадежности поступок, который прежде и в голову бы не пришел?

Согласно уставу, каждый военнослужащий имеет право в обход начальства обратиться с рапортом в вышестоящие инстанции, вплоть до Верховного главнокомандующего. Взять и написать рапорт на имя Абакумова: оказался свидетелем странных, необъяснимых событий, требующих вмешательства…

Кого? Чего? «Тех, кто в нашей системе занимается всякой чертовщиной»? Вот тут меня и потащат на спрос: а с чего ты, долбаный котофей, вообще взял, что такой отдел есть? Кто тебе рассказал и кому ты сам успел болтануть? И начнется такое…

Есть еще одно соображение, тоже насквозь практическое. Спецотдел может быть засекречен настолько, что подчиняется лично Самому, как это обстоит со Смершем – его существование не засекречено, но подчиняется управление Верховному лично. Генерал Абакумов может о нем и не знать: секретность – штука заковыристая. Мое положение и при таком раскладе будет печальным.

Может ли знать о спецотделе генеральный секретарь госбезопасности товарищ Берия? Может, в силу своего положения: он не только нарком внутренних дел, но и заместитель Председателя Совнаркома, то есть товарища Сталина, член Государственного комитета обороны. Но я служу в наркомате обороны, а не в НКВД, и обращаться к товарищу Берии у меня нет законных оснований. Ну а подать рапорт на имя Верховного, тем более по такому делу, у меня никогда не хватит духу, голова идет кругом при одной мысли об этом, и дыхание в зобу спирает…

Вот и получается, что наилучший выход из столь поганой ситуации – смирнехонько дожидаться возвращения Радаева и держать язык за зубами, благо отчета о поездке на мельницу никто и не требует. А поскольку заниматься нечем, нужно завтра взяться за Липиньского – не от безделья, а потому что самое время. Погулял на свободе, помучился неизвестностью, к чему тянуть? Не может он быть абсолютно ни к чему не причастен: и Эльзу распрекрасным образом приютил, хотя никакая она ему не родственница, и анонимка отчего-то его пристегивает к Кольвейсу…

Добрый доктор Айболит и золото

Утром оказалось, что моя задача облегчилась…

Не пришлось посылать за Липиньским ни Петрушу, ни кого-то еще. Зверь сам выбежал на ловца. Едва я пришел утречком в кабинет, позвонил дежурный. Липиньский со свертком под мышкой (допровская корзинка Кислярского?) ни свет ни заря заявился в комендатуру и объявил, что ему по неотложному делу «нужен тот офицер из военной контрразведки, что приходил ко мне с обыском». В комендатуре сталкивались и с более странными просьбами, а этой не удивились нисколечко и созвонились с нашими. К нам и отправили аптекаря – для пущей надежности в сопровождении автоматчика (слово «конвоир» пока что предусмотрительно не употреблялось). В дежурке его, как полагается, обыскали, но не нашли никакого оружия, даже паршивого перочинного ножика. И после краткого телефонного выяснения, за кем у нас странный визитер числится, вышли на меня. В свертке оказалась папка со «старыми бумагами», как определил это дежурный.

Ну, я и распорядился препроводить ко мне персонажа. А пока они с сопровождающим до меня шли, позвонил младшему лейтенанту Новицкому, и он (сидевший в этом же коридоре неподалеку от меня) пришел первым со своим раскладным столиком, бумагой и карандашами. Вот беседу с Липиньским я собирался с самого начала запротоколировать подробно…

Вышло так, что я его встретил при полном, так сказать, параде – хотя, разумеется, и не в честь его персоны. Просто перепачканную смолой форму я отдал в хозвзвод, чтобы отчистили скипидаром, постирали и зашили, а сам надел единственное, что было под рукой: синие суконные галифе, гимнастерку из чистой шерсти с золотыми, а не полевыми погонами. Вид стал – хоть командующему фронтом представляйся. Разве что награды не стал надевать – мы их, в отличие от армейцев, редко носили.

Едва Липиньский вошел, я убедился, что выбрал правильную тактику, дав ему погулять на свободе и не высказав никаких конкретных претензий, вообще не задав ни одного вопроса. С первого взгляда видно, что аптекарь пришел в нужное состояние легонького душевного раздрызга: старомодный галстук сидит криво, волосы и чеховская бородка не то чтобы взлохмачены, но пребывают в некотором беспорядке – во время нашего визита к нему он выглядел гораздо аккуратнее.