Брюхо Петербурга. Очерки столичной жизни - Анатолий Александрович Бахтиаров

У входов в балаганы – длинные хвосты публики, нетерпеливо ожидающей начала представления. Для наблюдения за порядком возле балаганов стоят верховые жандармы, приказывающие публике «честью осадить назад».

– Не стоять на дороге!

– Эй, проходи, проходи дальше!

В продолжение восьмичасовой игры, от 12 до 8 часов вечера, балаганы успевают дать от 8 до 10 и даже 14 представлений. Таким образом, за масленую неделю балаган дает от 80 до 100 представлений. За это время в каждом балагане перебывает от 50 000 до 100 000 посетителей.

В первые дни артисты играют робко, а потом, когда войдут в роль, игра идет как по маслу: успевай только подымать и опускать занавес. Едва отопрут двери балагана, толпа бросается стремглав, чтобы занять получше места, народ ломится, теснит друг друга, кое-где раздаются крики о помощи. Во время представления простонародье грызет подсолнухи и кедровые орехи.

Мастеровые, горничные и кухарки – большие охотники покататься на каруселях. Любители сильных ощущений качаются до тех пор, пока не появится головокружение. При каждом взмахе люльки кверху, на воздух, раздаются крики и взвизгивания прекрасного пола.

Чтобы вертельщики вертели поскорей, их ободряют обещанием на чай.

– Верти шибче, ребята!

– Нажаривай посильнее!

– Приналяг еще, еще! Ну! Ну!

– Здорово!

– Молодцы, ребята!

На каруселях деревенские молодухи распевают сентиментальные песни. Около одной из каруселей толпа зевак глазела на какую-то новгородскую девку, которая вот уже с полчаса как забавляет незатейливых слушателей своим пением. Хозяин карусели позволил ей качаться даром, в тех видах, что она привлекает публику.

– Ишь ты, как заливается!

– Соловей в клетке!

– …Вспомни, радость – мой,

Где гуляли мы с тобой.

Где гуляли, цветы рвали,

В Разумовском во саду,

Мяли шелкову траву! —

напевала девка.

На другой карусели обращал на себя внимание рожечник, наигрывающий на рожке пастушеские мотивы.

– Пастух какой в Питере появился!

– Из Костромы, должно быть!

– Вре! Это – ярославец!

– Ярославцы – песенники! Ярославцы – красавцы!

– Костромичи – козу сквозь забор пряниками кормили!

– А пошехонцы в трех соснах заблудились!.. – спорили между собою мужики.

– Веревью! веревью!

Веревьюшки, вьюшки, вьюшки —

На барышне башмачки!

Сафьяновые! —

под аккомпанемент шарманки напевала девочка лет семи.

Старик шарманщик, одетый в потертое, выгоревшее на солнце пальто, в старую порыжелую от времени войлочную шляпу, наигрывал на шарманке. Вокруг стояла толпа любопытных, не столько слушавшая музыку, сколько глазевшая на юную певицу. По временам,

в промежутке между пением, девочка подносила озябшие руки к губам, чтобы согреть их своим дыханием.

– Ишь ты, какая певунья!

– Пташка голосистая!

– Мала птичка, да коготок остер!

– Нужда – скачет, нужда – пляшет, нужда – песенки поет!

Публика возле балагана

Зазывала

Гулянье на Марсовом поле

Из публики подавали девочке медные гроши, а она тотчас же передавала их шарманщику, который, приподняв шляпу, всякий раз благодарил жертвователя. Иногда деньги клали прямо на шарманку.

Балаганный дед во время гулянья бывает героем дня; все – от мала до велика – идут его послушать. И дед поучает не на шутку: отпускает тяжеловесные сальные остроты, и толпа хохочет. Борода и усы деда – из серой пакли, на нем сермяжный заплатанный кафтан и старая ямская шляпа, на ногах – мужицкие лапти. Карусели с дедом всегда полны публикой. Дед болтает с балкона, и судя по голосу, он еще совсем молодой человек.

Набережная реки Мойки

– А вот, господа, разыгрывается лотерея: воловий хвост да два филея!.. Еще разыгрывается чайник без крышки, без дна, только ручка одна! Хорош чайник, а?

– Хорош! Хорош!

– А вот, господа, разыгрывается мое именье – на Смоленском кладбище каменья! Да еще дюжина батистовых платков – все из моих портков!

– Ха, ха ха!

– Что ж это я? – кричит дед, ударив себя по лбу, точно припоминая что-нибудь. – Своих благоверных-то вам и не представил!

Суетливо бросившись вовнутрь карусели, он выталкивает оттуда трех девиц.

У памятника Николаю I

Курносые, набеленные и разрумяненные, в коротеньких платьицах, в бархатных кофточках, отороченных серебряным позументом, и маленьких круглых шапочках, девицы, с веселой улыбкой на губах, бросали в толпу приветливые взгляды.

– Ишь ты, взглянула, что рублем подарила! – заметил кто-то из толпы.

– Какие красавицы! Ни в сказках сказать, ни пером написать!

Дед принялся бойко отплясывать с девицами кадриль, мазурку и прочие танцы, сопровождая их разными аллегорическими телодвижениями эротического свойства.

– Ай да дед!

– Старик-то расходился!

Поощряемый толпою, дед на время приостановился и, обняв одну из девиц, поцеловал ее в сахарные уста.

– У-у, старый хрен!

– Старый хрен-то крепче молодого!

– Вот они, мои милые, для сердца постылые! – рекомендует дед своих девиц, сев на перила балкончика, так что ноги его свешивались наружу.

У Нового Эрмитажа

– Вот эта очинно красива: нос, как булавочка, а под носом табачная лавочка… А вон та – маленько постарше, зато у нее глаз как алмаз, да уж и под носом табачный лабаз… Славно они у меня танцуют! Да и я же танцор! Перво-наперво французского Андрея, потом польку лям-лям, еще польку мазурика, а еще лянце на этом крыльце… Танцевал я прежде и галоп, да расшиб себе лоб, больше не танцую… А вот и третья жена. Эта у меня за повара состоит. И какой же она намеднись пирог удружила: снизу подгорело, сверху подопрело, с боков сырое тесто, а внутри пустое место… Пирог-то в печь сажали на дрожжах, а вытаскивать пришлось на вожжах…

– Вот пирог! го-го! го-го!

– Славный пирог! ха, ха! ха!

– Ахти! Я про часы-то и забыл! Надо их завести! А ты не засматривайся, рыжий, держи лучше руки к карманам поближе! – обращается дед к одному рыжеволосому парню – из толпы, который, сконфузившись, спрятался за спиной своего соседа.

Вынув из одного кармана жестяную коробку, а из другого кармана дверной ключ на веревочке, дед начинает вертеть ключом около нее, приговаривая:

– О двенадцати камнях, на трех кирпичах, из неметчины привез на дровнях… Гляди-ко, анкерные… – При этом дед прибавил такую рифму, которая «неудобь сказаема».

– Ха, ха, ха! Го, го, го! – последовал дружный взрыв хохота.

– Вот так часы!

– Глядите, я их буду заводить, а рыжий станет по карманам ходить! Эй, рыжий, не зевай!

– Чтоб тебе типун на язык