Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов) - Марк Твен

— Вот это дело! Наконец-то ты одумался, Том, — обрадовался я, — Киркой и следует рыть, а уж нравственно это или безнравственно, по мне, это и гроша медного не стоит! Когда я собираюсь выкрасть негра, или стащить арбуз, или книжку в воскресной школе, мне все равно, как это сделать, лишь бы сделано было. Мне нужен негр, или нужен арбуз, или нужна книжка — вот и все, и если киркой удобнее всего раздобыть негра, или арбуз, или книжку, то ее-то я и пущу в ход, без всяких разговоров, а что там подумают твои авторитеты — мне наплевать!

— Да, — отвечал он, — в подобном случае, пожалуй, извинительно воспользоваться киркою и сделать вид, будто это нож; не будь такой оказии, я бы ни за что не допустил нарушения правил. Тебе бы еще простительно было копать киркой, даже не делая вида, что это нож, потому что ты ничего не понимаешь, а мне не годится, ведь я кое-что смыслю. Передай-ка мне нож.

Возле него лежал его собственный нож, но я подал ему свой. Он швырнул его в сторону и повторил:

— Подай мне нож! Понимаешь? Нож!

Я встал в тупик, что мне делать, потом вдруг сообразил, пошарил в груде старых инструментов, вытащил кирку и подал ему, он взял ее и принялся за работу, не говоря ни слова.

Вот ведь какой чудак! Всегда горой стоит за принципы! Я, в свою очередь, взял лопату, и мы принялись трудиться вдвоем — только комки летели. Так продолжалось с полчаса, больше становилось нам невмоготу, зато все-таки вырыли порядочную яму. Когда я влез к себе наверх, я выглянул в окно — смотрю: Том из сил выбивается, чтобы вскарабкаться по громоотводу, да не удается ему с больными-то руками. Наконец он потерял терпение.

— Нет, — говорит, — нечего и стараться, не могу! Как ты полагаешь? Что мне делать? Не придумаешь ли чего?

— Да, — сказал я, — только боюсь, что это опять не по правилам. Войди наверх по лестнице и сделай вид, будто это громоотвод…

Он так и сделал.

На другой день Том стащил из дома оловянную ложку и медный подсвечник чтобы наделать перьев для Джима, да еще прихватил шесть сальных свечей; а я отправился бродить вокруг негритянских хижин и, воспользовавшись удобным случаем, прихватил три жестяных тарелки. Том нашел, что этого недостаточно, но я возразил ему, что никто не увидит тарелок, которые Джим будет выбрасывать, потому что они попадут или в собачью конуру, или в крапиву под оконцем, так что мы препроводим их ему обратно, и он может употребить их еще раз. Том успокоился.

— Теперь надо подумать о том, как бы доставить эти вещи Джиму, — сказал он.

— Передадим их в ту лазейку, которую пророем, — предложил я.

Он сердито взглянул на меня и пробормотал, что это нелепость. Наконец, он объявил, что придумал два-три способа, но покуда нет надобности решать, на котором из них остановиться.

В эту ночь мы спустились по громоотводу немного позже десяти часов, захватив с собой одну из свечей, и остановились прислушаться под оконным отверстием чулана: Джим храпел изо всей мочи; мы кинули туда свечу, но это его не разбудило. Тогда мы опять принялись работать киркой и лопатой; через два с половиной часа дело было сделано. Мы проползли под кровать Джима, выбрались в чулан, пошарили в потемках, отыскали брошенную свечу, зажгли ее и остановились поглядеть на спящего Джима: вид у него был здоровый и безмятежный. Мы потихоньку, осторожно разбудили его. Он так обрадовался нам, что чуть не расплакался: называл нас душеньками, голубчиками — словом, разными ласкательными именами, какие только мог придумать. Он было попросил нас раздобыть зубило, чтобы тотчас же снять цепь с ноги и дать тягу, не теряя времени. Но Том доказал ему, что так не годится, не по правилам, и тут же сообщил ему про все наши планы, прибавив, что мы можем изменить их при первой же тревоге, — впрочем, беспокоиться ему нечего, мы непременно освободим его. Джим на все согласился; мы сели и принялись болтать втроем. Том обо всем расспрашивал Джима, и когда он рассказал ему, что дядя Сайлас почти каждый день приходит молиться с ним, а тетя Салли тоже частенько наведывается, чтобы посмотреть, хорошо ли ему, сытно ли его кормят, и что оба очень добры и ласковы, Том воскликнул:

— Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы через них перешлем тебе кое-какие вещи!

— Не делай ты этого, — взмолился я, — это самая нелепая идея, о какой мне только приходилось слышать.

Но он не обратил на мои слова никакого внимания. Это его постоянная манера, когда он вобьет себе в голову какой-нибудь план.

Мы рассказали Джиму, как мы доставим ему веревочную лестницу в пироге, а другие вещи — покрупнее — через негра Ната, но он должен быть настороже, отнюдь не удивляться и не открывать их при Нате; что же касается мелких вещей, то мы положим их в карман дяде Сайласу, а уж он, Джим, должен их оттуда вытащить; кое-что мы привяжем к тесемкам тетушкиного передника или положим ей в карман, если нам удастся; кстати, мы сообщим, какие это будут вещи, на что они пригодны и как он должен вести дневник на рубашке своей кровью. Все это Том объяснил Джиму. Джим не мог понять, какой смысл во всех этих фокусах, но, принимая во внимание, что мы белые, решил, что мы лучше знаем, — остался доволен и обещался исполнять в точности все, что велел Том.

У Джима был достаточный запас трубок и табаку, так что мы провели время очень приятно; затем проползли обратно через прорытое отверстие и вернулись домой, в постель. Руки у нас были в таком жалком виде, словно их кто обглодал. Том был в отличнейшем расположении духа. Он говорил мне, что лучшей забавы он еще отроду не видывал: если б можно было, он продлил бы ее на всю жизнь и уже нашим детям поручил бы освободить Джима, так как он уверен, что сам Джим скоро войдет во вкус, когда немного попривыкнет. Таким образом, можно было бы растянуть дело лет на восемьдесят, вот было бы весело! Да и к тому же все мы прославились бы на веки вечные, — все, кто только участвовал в этом чудесном деле.

Утром мы распилили медный подсвечник на мелкие куски, и Том положил их себе в карман вместе с оловянной ложкой. Потом мы отправились к негритянским хижинам, и в то время как Нат отвернулся, Том сунул кусок подсвечника в ржаной хлеб, приготовленный для Джима, и мы сейчас же пошли вслед за Натом посмотреть, как это удастся. Удалось великолепно: лишь только Джим захотел откусить кусок хлеба, он чуть не поломал себе все зубы, — лучше и не могло удаться! Том говорит то же самое. Джим даже не показал виду, что удивился, вышло так, словно бы это случайно попался ему камешек, — известно, как это часто попадается в хлебе; но после этого он уж ничего не откусывал сразу, а сначала тыкал вилкой в кушанье в двух-трех местах.

В то время как мы стояли там в тусклом полумраке, смотрим: вдруг вылезает пара собак из-под Джимовой кровати, вслед за ними еще и еще собаки, покуда их не набилось в чулан одиннадцать штук! Экая досада: мы позабыли запереть дверь пристройки! Негр Нат только вскрикнул: «Колдовство!» — да как бросится на пол, да как начнет стонать, словно умирающий! Том распахнул дверь настежь, выбросил на двор кусок мяса из Джимовой порции, собаки кинулись на добычу, а вслед за ними выскочил Том, захлопнув за собой дверь, — я знал, что он замкнет и другую дверь. Затем мы принялись за негра, журили его, ласкали, уговаривали, расспрашивали — неужели ему опять что-нибудь померещилось? Он поднялся, пугливо озираясь: