Москва про Романовых. К 400-летию царской династии Романовых - Александр Васькин

В день открытия театра давали музыкальный спектакль в двух отделениях: пролог Е. Фомина «Странники» и балет-пантомиму Л. Парадиза «Волшебная школа». В прологе на сцену выезжал в колеснице бог Аполлон. Декорация изображала гору Парнас с лежащей у ее подножия Москвой, которая представлена была ярко выписанным новым зданием Петровского театра.

Репертуар театра складывался не только из опер и балетов, разбавлялся он и драматическими постановками. А в 1803 году труппа разделилась на драматическую и оперную, правда, весьма условно, ведь одни и те же артисты играли в постановках разного жанра. Часто артисты, выступавшие в опере, в другой раз играли в драматическом спектакле. Как, например, Михаил Щепкин. Впервые в труппе театра он сыграл в операх «Несчастье от кареты» и «Редкая вещь». А Павел Мочалов выступал в опере А. Верстовского и одновременно играл Гамлета.

Медокс платил труппе жалованье более 12 тысяч рублей в год. И лишь один актер Померанцев получал так называемый старший оклад в 2 тысячи рублей. Его называли предтечей самого Мочалова. Играли здесь актеры Волков, Лапин, Залышкин, Ожогин, Плавильщиков. Одним из самых модных актеров был Сила Сандунов, первый русский комик. Он с успехом исполнял роли во французских комедиях, где главным героем становится шельмоватый слуга при незадачливом хозяине. Про него говорили, что, разговаривая с кем-либо, он видел собеседника насквозь, чтобы затем изобразить его на сцене.

Московский старожил С.Н. Глинка рассказывал: «Медокс существовал одними только сборами, а содержал труппу многочисленную и давал представления блистательныя. Но еще страннее покажется, когда я скажу, что весь репертуар Медокса ограничивался тридцатью пиесами и только семидесятью пятью спектаклями в год. Он смотрел на театр не как на простую забаву, а как на училище, в котором народ мог почерпать свое образование. Порядок приема пиес был следующий. Когда сочинители или переводчики доставляли в дирекцию пиесу, то Медокс составлял совещательный комитет из главных актеров. Если на этом комитете большинство голосов решало принять пиесу, содержатель театра удалялся, предоставляя каждому актеру, с общаго согласия, выбрать себе роль по силам и таланту. Потом он опять возвращался с вопросом: во сколько времени пиеса может быть поставлена на сцену? Срока, определеннаго артистами, он никогда ни убавлял, а иногда даже, смотря по пиесе, увеличивал его.

Устройство тогдашняго театра походило совершенно на нынешнее устройство парижских театров. Подле самаго оркестра, стояли табуреты, занимаемые обыкновенно присяжными посетителями театра. Многие из этих любителей сцены имели свои домовые театры, которые тогда были в большой моде в Москве. Медокс часто руководствовался их советами. Он всегда приглашал их на две генеральным репетиции новой пиесы. Каждый имел голос, и дельное замечание охотно принималось артистами и директором»[194].

Как следует из антикварного альбома, выпущенного московской университетской типографией в 1797 году, «Планы и фасады театра и маскарадной залы в Москве, построенных содержателем публичных увеселений англичанином Михаилом Маддоксом», театральный зал вмещал в свои стены более полутора тысяч человек – восемьсот в зале и столько же в галерее. С расположенного под углом партера открывался прекрасный вид на возвышавшуюся перед зрителями на полтора метра сцену. Театр имел «старую маскерадную залу в два света и карточную в один свет», «дамский уборный кабинет» и т. д.

В 1797 году к театру пристроили обширный, увешанный зеркалами, зал (40 метров) для маскарадов и балов «Ротунда», освещавшийся 42 хрустальными люстрами. В лучшие дни здесь одновременно собиралось до 2-х тысяч человек! Вход был разрешен только зрителям, пришедшим в маскарадных костюмах. Платили за вход рубль медью.

Михаил Пыляев в книге «Старая Москва» будто на правах очевидца делится впечатлениями от посещения театра зажиточными москвичами, выкупавшими для своих семей целые ложи, обычно на год. Они получали не только ключ от ложи, но и имели право обклеивать ее стены обоями по своему вкусу, ставить там понравившуюся мебель и освещение. Хотя освещение тогда было одно – свечное. Те зрители, что не участвовали в абонементе, могли купить билет в партер за рубль, а за два рубля – для дам, кресла для которых были установлены перед сценой.

Нельзя сказать, что Медокс разбогател на своем театральном деле, не помогло ему и продление привилегии еще на десятилетие, до 1796 года. Дело в том, что за привилегию он должен был вносить в Опекунский совет до 10 % в год от всех сборов. Но даже этих денег он не платил. Когда Медокс обратился к московскому главнокомандующему князю Прозоровскому с просьбой о финансовой помощи, тот дал антрепренеру суровую отповедь: «Фасад вашего театра дурен, нигде нет в нем архитектурной пропорции; он представляет скорее груду кирпича, чем здание. Он глух потому, что без потолка и весь слух уходит под кровлю. В сырую погоду и зимой в нем бывает течь сквозь худую кровлю, везде ветер ходит и даже окна не замазаны, везде пыль и нечистота.»[195]. Кажется, что главнокомандующий слишком сгустил краски, вероятно, имея на Медокса зуб.

Кончилось тем, что имущество Медокса было продано. Императрица Мария Федоровна отблагодарила антрепренера, повелев выплатить ему единовременно 10 тысяч рублей и назначить пенсионное содержание в 3 тысячи рублей ежегодно.

Прогорел не только Медокс, сгорело и его детище. 22 октября 1805 года в историю театра вновь вмешивается огненная стихия – очередной пожар уничтожил Петровский театр со всеми декорациями, машинами и гардеробом. В афише объявлено было, что в этот вечер будут давать оперу «Днепровская русалка», но «в четыре часа пополудни по причине гардеробмейстера Карла Фелкера, бывшего с двумя свечами в гардеробе, вышедшего оттуда и оставившего оные там с огнем, сделался пожар, от которого весь театр сгорел»[196].

А на утро «Петровского театра как не бывало, кроме обгорелых стен, ничего не оста-лось»[197], – писал современник. Утверждают, что огонь чудесным образом не коснулся дома, где с семьей жил Медокс. Интересно пишет об этом Глинка: «С судьбой театра, построенного Медоксом, решилась и его судьба. Одни голые станы остались от великолепного здания; но Медокс не мог с ними расстаться. Он прилепился к ним душой и телом, как улитка к своей раковине, и до конца жизни жил в небольшой, деревянной пристройке к театру».

До 1806 года почти вся труппа Петровского театра состояла, за небольшим исключением, из крепостных актеров А.Е. Столыпина (прадеда М.Ю. Лермонтова). Крепостных актеров от свободных артистов отличали тем, что на афишах не ставили буквы «Г.», т. е. «господин» или «госпожа», да и обращались с ними тоже не особенно любезно. Так, С.П. Жихарев рассказывает: