Россия – наша любовь - Виктория Сливовская

ошибке трактуется как обозначение определенного, да еще и единого, поколения. Как раз в этом смысле „шестидесятников” – не было. „Шестидесятники” – это псевдоним самого по себе времени, объединявшего своими надеждами, допустим, и старика Паустовского, и фронтовика Окуджаву, и дитя войны Евтушенко»[123].

Я написал обо всем этом длинный текст (Эссе? Статью? Отчет? В любом случае не репортаж, поскольку я сосредоточился исключительно на литературных отношениях, то есть я охарактеризовал писателей, их произведения и реакцию различных к в на это новое явление, тесно связанное с настроением оттепели тех лет). Он был отправлен дипломатическим путем в «Пшегленд Культуральны» и был опубликован тогдашним редактором Густавом Готтесманом в двух номерах этого еженедельника. Это был неожиданный плод моих изысканий в области чеховедения. Кажется, не обошлось без осуждавшей публикацию интервенции советского посольства.

Среди многих упомянутых писателей и критиков, которые привлекли мое внимание, я был особенно очарован Станиславом Рассадиным и Виктором Конецким. Первый писал много и смело, но представить польскому читателю мне захотелось именно Конецкого.

Тем временем я продолжал ждать новостей из Варшавы. Вот уже приближаются и Рождество, и Новый год, а там гробовая тишина. Впервые с 1949/1950 года я должен буду провести этот сентиментальный вечер и ночь в разлуке. Но Ольга и Борис Стахеевы были внимательны ко мне. Звонили вновь и вновь и приглашали к себе. Видя или, скорее, чувствуя мою тоску, они отвезли меня на празднование Нового года к Жене Липкес, которая тогда работала в польском посольстве, и ее мужу Алексею Якушеву, который занимался философией (оба эмигрировали из Польши в 1969 году). Помимо нашей пятерки, были здесь еще московские друзья хозяев с их дочерью Наташей «фортепьянной» ученицей Надежды Матвеевны Виноградовой, невысокой брюнеткой, явно скучавшей. Ужин был исключительно вкусный, что меня в обычных условиях привело бы в хорошее настроение. Затем начались танцы. В объятиях выпускницы средней школы, очень и очень красивой девушки, я говорил о своих московских впечатлениях, страстных дискуссиях об Аксенове и его «Звездном билете»… Это длилось долго, слишком долго, по мнению родителей, которые неожиданно засобирались домой. Меня тоже тянет на Воробьевы горы, где я жду звонка из Варшавы. Я эмоционально прощаюсь с хозяевами и их гостями. Срывается и «фортепьянная» ученица, и на улице я оказываюсь в глупой ситуации. Продолжение мне совершенно не интересно. Милая девушка прощается со мной более чем холодно. У меня в голове нет никаких амурных мыслей. У меня свои Горы. Телефонный звонок. Паспорт, все готово, осталось только заказать билет, и мы будем вместе.

* * *

Поезд теперь идет без пересадок в Бресте. Какое-то время занимает таможенный контроль, чуть больше – замена колес вагонов для более широкой колеи. Еще немного и «Полонез» прибывает на Белорусский вокзал.

Я не успеваю сделать и шагу как оказываюсь в объятьях Ренэ. Мы едем на такси до общежития. Наша комнатка, уменьшенная на раскладушку, во всех отношениях подготовлена. Чисто, все аккуратно разложено. Я устраиваю небольшой бардак, но потом стараюсь не нарушать порядок. Наконец-то вместе. Теперь мы будем работать вместе в библиотеке и архивах, сидеть в ЦДЛ, обедать там и пить кофе. Работа, отдых и встречи. Постоянные встречи. Я знакомлюсь с соседом, учеником профессора Вацлава Серпиньского. Он занимается теорией чисел. Это мне ничего не говорит, но я верю ему, что это увлекает. У нас тесные дружеские отношения. Мы будем переписываться еще много лет…

На десятом этаже польская семейная пара привлекает внимание студентов всех мастей. Власти заигрывают с жителями бывших колоний – ныне стран третьего мира. А они ведут себя высокомерно, требуют то одного, то другого, без тени застенчивости. Им положено. Есть жители и других стран. С нами подружился красивый афганец, хорошо одетый, мы явно пришлись ему по вкусу. Он знал языки. Позже, уже в Польше, мы получили от него большую панорамную открытку из Швейцарии.

Длинными историями мучает нас смуглый Гомес, латиноамериканец. Он открытый, явно милый, но невыносимо болтлив. Кроме того, он очень слабо знает русский, поэтому не все из сказанного мы понимаем. Но мы его любим, всегда долго раскланиваемся при встрече. Однажды нас удивляет его унылое настроение, а еще больше серо-зеленый вместо обычного медного цвет лица. «Гомес, – спрашиваем, – что случилось?» Гомес глубоко вздыхает и только через мгновение говорит: «Плохо мешать, мешать плохо…». Что «плохо мешать»? Ну, водку с вином, пиво с портвейном и вдобавок еще какой-то ликер… Оказывается, его пригласили в комнату русских, где его угостили большим количеством спиртного, а закуска была скудной: несколько селедок, которые, к его изумлению, были завернуты в «Правду». Он торжественно заверяет, что никогда никакого алкоголя мешать не будет…

Однажды мы заходим в нашу библиотеку, чтобы занять место и начать читать, и в коридоре напротив главного входа висит огромный плакат с изображением пары улыбающихся граждан Страны Советов на фоне морского пейзажа, а подпись гласит: «Советский человек имеет право на труд и на отдых!». Смотрим: кто-то что-то дописал черными чернилами. Мы читаем: «и на прописку». Нас трогает эта горькая ирония – как оказывается, мы не одиноки в своих бедах. Неоднократных, впрочем. При оформлении документов для наших гостей, мы уже знаем, что на них должна стоять большая печать, вдобавок круглая! Без нее никакой документ не будет одобрен когда-то советским, а теперь российским чиновником.

* * *

Как я уже говорил, в то время Польша была в моде, поэтому нас передавали буквально с рук на руки. Телефоны разрывались. Позже круг наших знакомых тоже расширялся довольно легко, потому что в шестидесятые и семидесятые годы мы часто бывали в СССР. Мы использовали все возможности для поездок, какие давало сотрудничеством в области науки, а также высылаемые нам частные приглашения. Другие наши поездки – во Францию и Бельгию, а также в Венгрию и Чехословакию, также осуществлялись благодаря полученным стипендиям или приглашениям от семьи и друзей или университетов, как, например, полугодовая стажировка в качестве professeur associé в Сорбонне; участие в конференциях в Париже, посвященных хоть Бакунину или Евреинову, также приносили радость для глаз и чувств, но главное, что они были связаны с Россией и русскими. Мы устанавливали контакты со многими выдающимися русскими, расширяли наши знания, сидели в библиотеках и архивах.

Конечно, мы занимались сбором материалов для кандидатских, а позже докторских диссертаций, но как-то это происходило между делом. Мы относились к этому как к нашей обязанности, тем более что мы не считались со сменой места работы. В то же время продолжалось постоянное обучение – мы вбирали в себя все, что от