Корни сталинского большевизма - Александр Пыжиков

Как мы сказали, украинское «нашествие» происходило под знаменем тотального усиления партийного аппарата. И все же, главным был, конечно, вопрос о культе личности Сталина. От того, как советское общество приспособится к новому состоянию, зависело дальнейшее развитие страны. Уже в 1953 году, то есть сразу после смерти вождя, «староверческая партия» наметила способ выхода из этой непростой ситуации. Имя и образ Сталина продолжали присутствовать в публичном пространстве 1953–1955 годов. Однако до XX съезда были пересмотрены основные политические дела послевоенного времени, связанные с репрессиями, включая «ленинградское»[1198]. Набирали силу новые процессы во внешнеполитической сфере, в экономике, сельском хозяйстве и т. д. Иными словами, перемены происходили без привлечения внимания к вопросу о культе личности, в условиях которого страна прожила длительное время. Однако этот сценарий не устраивал Хрущева, так как он нуждался в ресурсах для борьбы за первенство. И он пошел на публичное развенчание Сталина; личные выгоды перевесили риски и негативные последствия этого шага. Знаменитый доклад XX съезду партии фактически расколол советское общество, однако Хрущев добился главного: выведя вопрос о культе личности в публичное пространство, он победил «староверческую партию», которая намеревалась решать эту проблему с минимальными издержками для общества. По нашему глубокому убеждению, действия Хрущева не просто неэффективны, они граничат с преступлением. В пользу такого вывода свидетельствует случай Дэн Сяопина, присутствовавшего на XX съезде в качестве члена китайской делегации. Оказавшись через два десятилетия перед подобным выбором, он не пошел по пути Хрущева, не решился раскалывать страну и устраивать политическое шоу по свержению «великого кормчего Мао». Фактически «Великий Дэн» использовал сценарий, который пытались реализовать Маленков, Булганин и др.

Хрущевский поступок во многом предопределил поражение «староверческой партии». Правда, Маленков еще в 1955 году был вынужден уступить должность председателя Совмина СССР, оставшись заместителем близкого ему Булганина. Но разгром «антипартийной группы» в июне 1957-го стал переломным моментом. Полем битвы явился пленум Центрального Комитета КПСС, превратившегося в хрущевскую вотчину, где большинство уже выступало за него. Причем Хрущев искусно привлек на свою сторону и двух видных членов «староверческой партии» – Н. М. Шверника и М. А. Суслова. Оба были сильно обижены на Маленкова за то, что после смерти Сталина он не позаботился о них должным образом. Шверник на посту председателя Верховного Совета СССР (он занимал его с 1946 года, после смерти М. И. Калинина) был заменен Ворошиловым и отправлен снова руководить профсоюзами. Хрущев же предложил ему пост главы Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, на что Шверник сразу согласился. Суслову, уроженцу Хвалынского уезда Саратовской губернии (выходцу из спасова согласия) сам Сталин прочил большую карьеру, но после кончины вождя он оказался не у дел. На помощь опять-таки подоспел Хрущев, возвратив его в Президиум Центрального Комитета. Именно Суслову Хрущев поручил атаковать «антипартийную группу» на июньском пленуме ЦК. Любопытно, что тот не справился с поручением: по стенограмме заметно, с каким трудом он говорит. В результате Хрущев был вынужден перехватить инициативу, фактически прервав невнятное выступление Суслова[1199]. Итоги пленума зафиксировали смещение центра власти в сторону партийного аппарата. Если ранее в Президиуме ЦК из одиннадцати членов семеро были из руководства Совмина, то теперь в Президиуме, состоявшем из пятнадцати человек, десять, включая самого Хрущева, представляли партаппарат; из девяти кандидатов в члены Президиума таковых было семеро.

1957–1960 годы – судьбоносный период советской истории. В это время из руководства была устранена практически вся «староверческая партия». Своих постов лишились Маленков, Булганин, Первухин, Сабуров, Зверев, Казаков, Бенедиктов, Малышев (умер), стареющий Ворошилов, а также Каганович и др. Именно после этой кадровой революции украинские кадры потоком хлынули на вершину власти. В отличие от устраненных руководителей, они строить ничего не жаждали: их привлекало общесоюзное «хозяйство», создаваемое преимущественно трудом русских. В этом нет ничего удивительного: на рубеже 1950-1960-х годов в элитах уже появились признаки разложения, а на некоторых советских окраинах оно шло полным ходом. Выдавливание из центра тех, кто ставил интересы государства превыше всего, не могло пройти бесследно. Например, Среднеазиатские республики целиком погрузились в коррупцию и разворовывание фондов, поступавших из Москвы[1200]. Однако, если партийные тузы Средней Азии или Закавказья расхищали то, что им доставалось, и никоим образом не претендовали на раздел общесоюзного пирога, то с украинскими деятелями дело обстояло сложнее. Правда, до поры до времени и они тоже не мечтали об этом, но Хрущев сделал невозможное возможным, и украинцы устремились к новым горизонтам. Эти люди руководствовались заботой о благополучии – собственном и родной им Украины. (Именно в такой последовательности! К сожалению, данное обстоятельство пока недостаточно осознано.) Да и своего благодетеля они никогда до конца не понимали. Помимо разных наклонностей[1201], Хрущев обладал чертой, которая раздражала его украинских сподвижников: он страстно желал выглядеть архитектором коммунизма, заменив в этом качестве Сталина. Конечно, ничего, кроме недоумения, это не вызывало, поскольку для них стремление к общественному благу имело чисто ритуальный характер, а все, что не укладывалось в мещанскую прагматику, воспринималось как граничащее с идиотизмом. В конце концов, хрущевские выдвиженцы устали от его неугомонности и отправили строителя светлого завтра на отдых.

С приходом Л. И. Брежнева номенклатурные верхи СССР оказались в пучине украинского влияния. Достаточно взглянуть на состав Центрального Комитета, избранного XXV или XXVI съездом партии: секретари обкомов (независимо от географии), министры, высшие чины аппарата Центрального Комитета и Правительства – такого количества украинских кадров в стране не было, наверное, с конца XVII – первой половины XVIII века, когда теми нашпиговывалась романовская элита. Им досталось неплохое наследство. Динамика, которую изгнанная «староверческая партия» придала советской экономике, оказалась весьма устойчивой: шла масштабная индустриализация, появлялись новые отрасли, под них создавались научные школы. Фундамент, заложенный в 1950-х годах, позволил брежневской элите прекрасно себя чувствовать вплоть до конца 1970-х. Да и выросшие цены на нефть значительно поддерживали советскую экономику. Однако к этому времени модернизационная логика потребовала перехода к новому – постиндустриальному циклу развития, что и происходило в западном мире. Но украинизированный советский истеблишмент, живущий «от застолья к застолью», не собирался напрягаться. «Застой», куда погрузилась страна, стал прямым следствием украинского засилья в партийно-государственных верхах. Их потребительское отношение к стране разлагающе подействовало на все советское общество, лишив его внутреннего иммунитета. И если по поводу хрущевской «оттепели» говорили: «о работе стали думать меньше, а о разных жизненных благах больше»[1202], то теперь все чаще начинали размышлять уже не просто о благах, а о том, как бы «расфасовать» великую страну, созданную трудом титульной нации, уже по-крупному.

Произошли и серьезные идеологические подвижки. Прежде всего в забвении оказалась утвердившаяся с середины 1930-х годов концепция «русского народа, как старшего брата, как самого передового». Очевидно, что людей, оккупировавших власть в Москве, подобная идеология очень раздражала. Поэтому были срочно реанимированы наработки Н. И. Бухарина последнего периода его жизни, прошедшего на посту главного редактора «Известий»; причем без упоминания об авторстве. Напомним: в противовес концепции о русском народе он выдвигал идею «единой общности – советского народа», в котором все национальности как бы растворяются. Это действительно была находка, поскольку украинский акцент при этом переставал слышаться; более того, привлекать к нему внимание отныне считалось дурным тоном. С пропагандой советского народа, как единой общности, хорошо знакомы старшие поколения в нашей стране.

Еще одна важная новация по сравнению с хрущевским периодом касалась церкви, той самой, которую именуют Русской православной. Сталин счел выгодным реанимировать этот религиозный институт, рассчитывая на его влияние, в первую очередь, на международной арене. Но то, что происходило в послевоенные годы заставляет задуматься: декларировалось возрождение Русской православной церкви, а по сути получилось – украинской. Данные таковы: на начало 1947 года в РПЦ насчитывалось свыше 13 тыс. приходов: из них почти 9 тыс. располагались на Украине, еще 1100 – в Белоруссии и Молдавии, а на всю огромную территорию России оставалось менее 3 тыс. храмов[1203] (причем около половины их находилось в Южном и Черноземном регионах, с традиционно сильным украинским влиянием и сильными позициями никонианства). Для открывающихся церквей требовались священники, и поставляли их опять-таки духовные заведения Украины. Вполне закономерен вопрос: соответствует ли название Русской православной церкви тому, что она представляла собой в действительности? Нельзя забывать и об одном довольно щекотливом моменте: значительная часть приходов на Украине и в Белоруссии возникли во время оккупации этих территорий гитлеровцами. Немцы открыли около 7,5 тыс. церквей, пытаясь заручиться поддержкой местного населения. (Что, кстати, стало одной из причин поворота Сталина к РПЦ: невнимание к этому обстоятельству он посчитал неким риском). Вождь распорядился сохранить открытые врагами приходы, но не забывал об этом. Когда решался вопрос, где размещаться патриархии, то Сталин, к ужасу предстоятелей РПЦ (они собрались в Новодевичий монастырь), предложил отвести для этих целей особняк в Москве (Чистый переулок, 5), где до войны находилась резиденция немецкого посла Шуленбурга![1204] Правда, этим малоприятным намеком в отношении церкви вождь предпочел ограничиться[1205]. А вот Хрущев инициировал масштабную антирелигиозную кампанию. Судя по всему, это не вызывало энтузиазма у его украинских сподвижников: не случайно после его отстранения ситуация вокруг РПЦ быстро стабилизировалась, и при Брежневе церковь могла себя чувствовать достаточно спокойно. Выпады хрущевской поры уходили в прошлое, сменяясь сочувствием или, точнее, скрытой до поры до времени тягой к церкви.