Соленый клочок суши - Джимми Баффетт

В первый же день его внимание привлекла очаровательная молодая вдова, которую представил ему командующий военно-морской базы Ки-Уэст. К концу бала тлеющие угольки обоюдной симпатии уже превратились в горящие искры. На следующее утро капитан Патрик Хайборн зашел к миссис Мидор и впервые увидел Клеопатру. Они решили воспользоваться великолепной погодой и отплыли на острова Маркесас-Киз, где устроили пикник под пальмами. Крошечная Клеопатра гонялась за мелкими рыбешками и смастерила парусник из кокосовой скорлупы и пальмовых веток.

Вскоре после этой встречи жизнь Клеопатры изменилась навсегда. Новый век принес нового отца.

Хайборны из Ки-Уэст происходили из клана лоялистов, не желавших принимать участие в американской революции, и после поражения британцев у Йорктауна решили выбраться из Доджа. Летом 1783-го они отправились на остров Абако на Багамах.

Жизнь на островах была напрямую связана со стихиями, и периоды благополучия и отчаяния чередовались как извечные приливы и отливы. В 1821-м по нижним широтам пронесся ураган. Когда он приблизился к Абако, молодой судостроитель Огастэс Хайборн сделал все необходимые приготовления. Он укрыл свою маленькую шхуну «Королевская раковина» в глубокой бухте, окруженной мангровыми зарослями, опустошил резервуар для дождевой воды под своим домом и, прихватив фонарь, пишу и воду, укрылся в прохладном темном подвале, чтобы переждать шторм.

После долгих часов свистящего ветра и проливного дождя он увидел голубое небо. Поначалу Огастэс предположил, что это только «око бури».[140] Но в итоге сквозь его утомленный непогодой мозг профильтровалось следующее: он увидел небо наверху потому, что дома там больше не было.

Выбравшись из подвала и оглядевшись, он увидел свой дом в целости и сохранности. Правда, в сотне футов от того места, где он его построил.

Огастэс принял это как знак с небес. Через несколько дней он поднял свой дом на палубу «Королевской раковины», попрощался с друзьями и семьей и проложил курс на Ки-Уэст.

Огастэс решил, что настало время сменить широты. Как и его предки, он отправился в погоню за мечтой о лучшей, более безопасной жизни. Но в случае Огастэса мечта сбылась. Ки-Уэст вырос на руинах индейской деревни, покрытой столькими скелетами, что испанцы прозвали его Кайо-Уэсо – остров Костей. В семи милях от берега вдоль условной границы Гольфстрима лежит одна из наиболее коварных рифовых систем в мире, еще со времен Колумба и конкистадоров предъявившая права на сотни кораблей и смешавшая кости моряков и пассажиров с костями местных индейцев.

Не успел Огастэс Хайборн перенести свой дом на остров, как на риф сел корабль. К нему сразу же направилось множество лодок, но Огастэс на быстроходной «Королевской раковине» был первым, и вся добыча досталась ему. Недолго думая он воспользовался своим судостроительным талантом и начал проектировать суда, которые бы обгоняли соперников. Кроме того, он строил грузовые шхуны, соединявшие Ки-Уэст с Гаваной.

Верфь Хайборна процветала. Вскоре к ней присоединилась грузовая компания, перевозившая пассажиров и провизию с Ки-Уэст в Гавану и на острова к югу.

Огастэс отошел в мир иной в семьдесят шесть лет и оставил состояние своим одиннадцати детям. Управлять семейным бизнесом в итоге стал младший сын Патрик, унаследовавший отцовскую деловую хватку.

Патрик защищал и расширял семейный бизнес, а также ответил на призыв родины – и вот, весной 1900 года он обзаводится семьей. А значит, ему нужен дом.

Лукреции не понадобилось много времени, чтобы найти то, что она хотела. Первое Рождество нового века Хайборны отпраздновали в своем новом доме в конце Спунбилл-лейн, одного из самых высоких мест на острове – шесть футов над уровнем моря. Они назвали его Хайборн-Хилл.

Дом и окружавший его чудесный сад были отрадой только Лукреции: ее муж и дочка были влюблены в море. Вскоре выяснилось, что Лукреция не может больше иметь детей, так что Клеопатра стала центром внимания и единственной гордостью и радостью своих родителей. Мать всеми способами пыталась удержать девочку на берегу, но Клеопатра рассматривала дом исключительно как место, где она ела и спала, когда не находилась на «Королевской раковине».

К тому времени как ей исполнилось пять, Клеопатра уже вовсю путешествовала с отчимом на его шхуне, набираясь знаний, которые будут служить ей верой и правдой почти целый век. Испанский она выучила, разговаривая с домработницами в Хайборн-Хилл, а местный патуа – с портовыми грузчиками на пристанях далеких портов, Фор-де-Франса и Порт-оф-Спейна. Патрик Хайборн учил дочь рыбачить, прокладывать курс, читать карту и ориентироваться по звездам – к недовольству матери, всеми силами пытавшейся заинтересовать Клеопатру учебой в школе и светской жизнью Ки-Уэст.

Жизнь Клеопатры резко изменила курс на семнадцатом году жизни, когда мать заболела. Несмотря на героические старания Патрика найти лекарство, Лукреция Кэннон Мидор Хайборн умерла от туберкулеза. Ее похоронили на семейном участке кладбища Ки-Уэст, примыкающем к мемориалу «Мэна».

Патрик Хайборн сдержал слово, данное умирающей жене, несмотря на протесты дочери. Клеопатра отправилась в школу-интернат во Франции. Правда, удача улыбнулась ей, и она вернулась на Ки-Уэст уже через полгода, спасаясь от конфликта в Европе, в итоге приведшего к Первой мировой войне.

Клеопатра вернулась к прежней жизни и вышла в море. Несколько лет она работала первым помощником капитана у своего отца на «Королевской раковине». Странное это было зрелище – в портах Карибского моря не часто увидишь прекрасную девушку, управляющую судном. Клеопатра Хайборн быстро заслужила уважение находившихся у нее в подчинении моряков.

В то утро, когда Клеопатре исполнилось восемнадцать, «Королевская раковина» мягко покачивалась на якоре в маленькой гавани Ле-Труаз-Иле по другую сторону залива от Фор-де-Франса. Когда именинница спрыгнула со шконки в крошечной каюте и поднялась наверх выпить чашку кофе, она увидела отца – тот сидел на леере прекрасной старой шхуны, пришвартованной рядом. Клеопатра в изумлении смотрела на великолепное судно, еще пахнувшее свежим лаком, краской и сосной. Она спрыгнула с палубы «Королевской раковины» на причал и направилась к отцу.

– Предыдущий владелец называл ее «Нептуния», но я пока не стал прибивать доску с названием, – сказал отец Клеопатры. – Это работа капитана. Сдаем рождения!

И он поведал ей историю о том, как «Нептуния» оказалась в бухте Гаваны в ночь ее появления на свет.

– Как ты ее назовешь? – спросил отец.

Слезы заструились по щекам Клеопатры, и она бросилась в объятия отца.

– «Лукреция», папочка. Я хочу назвать ее в честь мамы.

На следующее утро «Лукрецию» и «Королевскую раковину» провожали пушечные залпы. Они отплыли из Фор-де-Франса и помчались в Америку наперегонки – пятнадцать сотен миль к северу. Плавание завершилось за небывалый срок – восемь дней, – и когда на южной оконечности Ки-Бискейн показался маяк Кейп-Флорида, на финише их разделяли только тридцать секунд.

– Я выиграла, но я уверена, папа мне поддавался. Вот так я получила эту шхуну, – сказала мне Клеопатра. – После этого проносились мимо волны, штормы… и годы. Где-то по пути я вдруг поняла, что забыла осесть, выйти замуж, обзавестись семьей – но было уже слишком поздно. Кроме того, я была замужем за океаном. Иногда, конечно, я думаю, какова была бы моя жизнь, если б я осталась на берегу в Ки-Уэст. Но это не моя судьба. Может быть, я старуха, но чувствую себя маленькой девочкой в долгом путешествии.

В парикмахерской наступила тишина; затем с меня сняли мокрое полотенце, кресло скрипнуло и сложилось. Облако пудры окружило мою голову, и парикмахер принялся обмахивать меня кисточкой.

Клеопатра стояла рядом и улыбалась.

– Ты не против, если я посижу в этом кресле? Ты ведь уже закончил?

– Разумеется, – ответил я.

Она сидела и смотрела на потускневшую картину.

– Она тускнеет от времени – прямо как я.

Клеопатра оглядела парикмахерскую еще раз и снова перевела взгляд на картину.

– Я рада, что на стене висела не Елена Троянская. Не могу представить, чтобы меня звали Еленой. А теперь давай махнем в город, Талли.

На закате мы поужинали mojitos[141] и чили в баре отеля «Англетер», а потом отправились на бейсбольный стадион, чтобы увидеть истинную причину нашего приезда – финальную битву без пуль в постреволюционной Кубе.

Эль Коэте, подачами которого грезила Клеопатра, стоял на насыпи питчера в составе «Гавана Индустриалес». Противниками были не Колумб или испанские конкистадоры, как в моем сне, а ненавистные «Сантьяго де Куба». Миллионы американских долларов звали Эль Коэте с другой стороны Гольфстрима в надежде, что он дезертирует и станет играть в то, что кубинская пресса называла pelota esclava – «рабский бейсбол». Но Эль Коэте остался дома. Тысячи газетных статей были посвящены его решению, но на самом деле никто из репортеров не знал, почему он остался на Кубе.