Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Именно. Не удовлетворившись тем, что я очнулся, врач, как я окрестил его про себя, светил мне фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачков на свет. Закончив с этим, он поднялся с корточек, отвернулся от меня и кратко доложил о состоянии моего здоровья всем заинтересованным.

Честно говоря, мне было настолько хреново, что я даже не вслушивался в его слова. Перед глазами все плыло, в голове шумело, знаете, как будто вода в уши залилась после купания. Короче, чувствовал я себя не ахти. Будь моя воля, я бы пролежал еще некоторое время в бессознательном состоянии, свинтив хоть таким образом из этого странного мира.

Долго отдыхать на полу мне не дали. Охаживающие меня сапогами умельцы подошли с двух сторон, и резко подняли на ноги, отчего мой мозг, такое ощущение, всколыхнулся в голове. Поддерживаемый, я подошел к столу, на котором по-прежнему лежала расстеленная карта. Хозяин кабинета, будучи чрезвычайно последовательным, не стал представляться, или уговаривать меня, он просто снова произнес:

— Показывай.

Хотел бы я сейчас снова упасть в обморок, и чтобы запасы нашатыря у врача иссякли, хотел бы еще каким-то образом избавиться от навязанного мне общества, да что там, вообще меня бы сильно устроило просто не попадать сюда, в это здание, и в этот мир. Вот только от моего желания уже ничего не зависело. Можно было упереться еще разочек и выхватить снова, однако я не был уверен, что выдержу, когда ко мне начнут применять реальные пытки. Да и что я терял, в конце концов? Информацию, которую рассчитывал продать подороже? Блин, а что может быть дороже моей жизни?!

— Лебеди, деревня. Только мне надо показать на местности, — выдавил я из себя, вполне вероятно не совсем правильно строя фразы. Мне было не до того. Хорошенько подташнивало, и пол плавал подо мной, ходил ходуном с такой силой, что не держи меня сейчас — стопудово свалюсь.

Слава богу, вопросов ко мне больше не было. Офицеры уткнулись в карту, а я с облегчением прикрыл глаза и в полном смысле слова повис на бойцах.

Плавно покачиваться в темноте было гораздо приятнее, нежели созерцать обстановку этого кабинета.

Судя по всему, я обломался со своими выкладками. В который уже раз полез с привычным аршином, совершенно не приспособленным для нынешних реалий. А они просты: никто и никогда не будет торговаться со мной за знания, которые можно просто выбить. Никто, никогда и ничего не даст мне здесь по доброй воле, а вот поиметь с меня будет рад каждый. Пожалуй, теперь я буду считать данное умозаключение аксиомой.

Вот только это ни в коем случае не означало, что я спекся. Каждый удар, нанесенный мне, каждое унижение, которое я вынужден был выдержать, делало меня… нет, не сильнее. Злее. И когда-нибудь эта чаша зла переполнится, ведь она не может быть бездонной и бескрайней. Я не принадлежу этому миру, и место, отведенное мне здесь, меня не устраивает кардинально. Рабом, бессловесной скотиной, орудием труда я быть не желаю. И с установленным здесь положением вещей не смирюсь. Никогда.

— Это покажется абсолютным бредом, но мы из будущего, — в очередной раз присваивал я себе лавры киногероев. Смешно, конечно…

Мои потуги уже начинали отдавать маразмом. Почему-то я вынужден был все свои истории рассказывать людям, которым это было совершенно неинтересно. Смущал и антураж — уже третий раз я повествовал о том, что я представитель будущего, в камере. Узенькой такой комнатушке, где размещались лишь нары, и ведро для справления естественных нужд.

— Будущего? — подстегнул меня к откровениям офицер, удобно расположившись напротив меня на принесенной для него бойцом табуретке. Тот самый немец, что привез меня в город, а затем сопровождал в не слишком удачном посещении администрации.

— Будущего, — кивнул я, чувствуя внутреннюю тоску, и будучи совершенно не расположен к откровениям. Мои рассказы лично мне не приносили ничего, кроме неприятностей, и даже рассчитывать на то, что я кого-то смогу удивить своими историями, я уже перестал.

— Будущего, где Советский Союз победил и жил долго и счастливо. Пока не распался в 91-м году, — не было никакой охоты говорить хоть о чем-то. Болела голова, и к тому, как меня воспримут, как будут трактовать мои показания, я был совершенно равнодушен.

— Это не будущее, — поняв, что больше я ничего не скажу, уверенно ответил офицер. — Такого будущего быть не может. Советы проиграли войну, и этого государства уже нет. Откуда ты? Почему знаешь язык?

Солдат, взятый, судя по всему, в качестве охраны, выступил вперед с явным намерением добиться от меня правдивых ответов. Я взглянул на него с откровенным равнодушием. Не рисуясь — мне действительно было уже плевать.

— Вы мне просто пробьете сейчас чердак, вот и все. Мне, конечно, ровно, но вы многого не узнаете из того, что будет вам полезно.

Нет, ну, конечно, я не был совсем уж отмороженным. И смерти боялся, и побоев, но, знаете, наверное, уже вплотную подошел к той черте, после которой два варианта — да или нет. Или валите меня в самом деле, или оставьте в покое, потому что говорить я все равно не буду.

На несколько секунд в камере воцарилось молчание, разбавляемое разве что звуком надсадного, видимо, простуженного дыхания охранника. Я, прикрыв глаза и сложив руки на груди, откинулся спиной на холодный камень стены, аккуратно приложился к ней затылком. В конце концов, рано или поздно мы все умрем. И дело даже не в том, что бьют, и не в том, что унижают, дело в том, что любые мои попытки хоть что-то сделать, как-то устроиться в этом мире натыкаются на стену непонимания. Я будто бьюсь о кирпич, нанося себе новые и новые травмы, но стена от этого тоньше не становится.

Судя по всему, мы с Боном выбрали неправильную модель поведения. Что-то не срабатывает, если мы никак не можем приспособиться к этой жизни. Мне нужна была передышка. Хотя бы небольшая, которая позволила бы пораскинуть мозгами и придумать что-то новое взамен неэффективного старого способа.

Услышав движение, я лениво открыл глаза, наблюдая, как офицер поднимается с табуретки, а охранник подхватывает ее, забирая. Вы можете не верить, но мне действительно было все равно. Я был готов и к очередному избиению, и к тому, что они вот так тихо свернутся. Просто устал уже просчитывать варианты, какие-то модели поведения, составлять прогнозы, которые в любом случае не сбываются. У меня ничего не получалось предугадать… наверное, Бон был прав в своих полупанических размышлениях. Мы здесь чужие. Чужие, и точка.

— У меня есть просьба. Пожалуйста, дайте мне учебник истории этого мира, — не делая попытки переменить позы, произнес я вслед немцам. Ни один из них не обернулся, офицер вышел первым, за ним охранник с табуретом. Закрылась дверь, и щелкнул засов, запираясь снаружи.

Я вдоволь наелся и, извиняюсь за откровенность, собирался «до ветру». В этот очень ответственный миг я услышал, что снаружи кто-то зашебуршал замком. Ругнувшись про себя, я быстро отошел от угла, в котором было расположено ведро, выполнявшее роль туалета.

Дверь меж тем открылась, впустив в камеру уже знакомого мне охранника. Следом за ним вошел неизвестный мне офицер, средних лет, моложавый, с искренне брезгливым и высокоинтеллектуальным лицом.

В руках охранника ничего не было. Офицер стоял за рядовым, и его рук мне видно не было. Однако я с большой долей вероятности мог предположить, что и он заявился сюда отнюдь не с целью подкормить меня. Не считая нужным скрывать свое разочарование, скривившись, я сел на кровать. Никакой расположенности к общению у меня сейчас не было. Судя по всему, кто-то этого не понимал.

— Ты умеешь читать, «иван»? — поинтересовался немец. В его голосе прозвучало столь надменное удивление, что я практически сразу завелся. Посмотрел на него, прикрытого телом настороженного охранника, и, совершенно не соизмеряя опасность и риск для себя, ответил:

— Умею. И читать, и писать, у меня вообще высшее образование. И диплом красный. И работа престижная. Была.

Тирада моя не произвела никакого впечатления на немца. Он даже выражения лица не переменил. Только передал охраннику что-то, что тот, в свою очередь, сделав шаг вперед, бросил мне на колени. Через секунду я, опустив глаза, изучал надпись готического шрифта, выдавленную на темно-коричневой обложке.

— К завтрашнему утру прочитаешь четырнадцатую главу, — оповестил меня офицер, — прочитаешь, запомнишь и перескажешь мне основные тезисы главы, ее смысл и выводы.

Глаз на него я не поднимал. Все смотрел на книгу, и на губах кривилась принужденная ухмылка. Пожалуй, немец действительно нашел мне развлечение получше, нежели просто читать учебник истории. С его точки зрения.

Посетители ушли. Хлопнула дверь, лязгнули запоры, а я все так и сидел с книгой на коленях. Не открывая, проводил пальцами по рифленым буквам и ловил себя на странных, противоречивых чувствах.