Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков

Но не обидел его, а наоборот, обдал странной нежностью.

Такая вот прелесть этих укромных мест!

Солнечный свет падал сквозь листву на землю, потревожив в ямке тягучего шмеля. Он медленно пошевелил борцовскими лапами и уполз под сухой желтый лист.

А Сережа таиться не мог. Его тянуло куда-то, и он пошел в сторону ручья, что шумел за покосившимся забором.

Полуоткрытая калитка вросла в землю. Крапива и лабазник заплели ее с двух сторон зелеными косами.

Крупными камнями был выложен спуск к воде. Недалеко от берега хлюпал, будто бежал по волнам, оторвавшийся и полузатонувший куст калины. Она была в цвету! Венчики белых лепестков дрожали на тонких ветках, клонившихся все ниже и покорнее к бурной холодной воде.

Калина цветет обреченно, – с этой строчкой Сережа вернулся в дом поэта.

– Ты о чем? – удивился Паша.

– От берега куст отнесло!

Зоя Михайловна поняла, о чем идет речь. И это было почему-то неприятно.

– Его еще весной подмыло. Вода холодная, цветы долго не распускались.

– В холодной воде не остыла, – Сережа запнулся, катая звук «но», – но только… напрасно цвела…

– Все напрасно, все зазря! – сказал Паша сердито, однако с удовольствием отложил выдергу. – Опять эта русская классическая напраслина!

– Романтическая тоска! – вступилась за гостя Зоя Михайловна, но сказала опять не то.

– А нет, чтобы вытянуть куст на берег, – ратовал Паша за реализм. – Выкопать ямку и посадить его снова!

Поклонница опального поэта глянула на Сережу с юношеским азартом: ну-те, отвечайте за всех поэтов!

– Но если она цветет в неурочное время?.. – Сережа помедлил, будто приоткрывал им тайну сочинительства стихов.

– И что?

– Это значит…

– Значит, календарь изменят, – верховодил Паша в споре, – для вас, романтиков, постараются!

Зоя Михайловна сидела на стуле меж ними и поднимала красную шаль-занавес, давая ответное слово.

Сережа не сдавался:

– Значит, это продлит кому-то воспоминания!..

– Вполне! – поддержала хранительница музея, и не стала опускать руку, требуя продолжения, мол, влюбленные должны побеждать.

– Может, калина цвела так же во время ссылки.

«Муравского!» – осенило Сережу соединить два разных времени, два разных человека и одно одинаковое (хотел сказать: вовеки веков, но промолчал) чувство.

– Может, может. – Паша взял молоток и выбил гвоздь из доски. – К чему это теперь?

А Сережа уже не мог остановиться:

– Поэт тоже думал: что жизнь прошла, что все ушло! А потом встретил…

Паша удивленно посмотрел на мать:

– Кого он встретил?

– Он скучал по женщинам своего круга, – авторитетно произнесла она. И добавила загадочно: – Но наши женщины его тоже посещали!

– Да-а? – воскликнули оба студента, радостно чувствуя свою молодую дружбу.

– По крайней мере, когда созревал можжевельник.

– Когда созревал можжевельник! – нараспев произнес Сережа. – Это уже не стихи, это начало большого романа!

Опять хотелось иди в сад, гулять по берегу ручья, ловить и составлять строчки стихов, которые летают по миру, как тонкая сверкающая на закате паутинка. Ему не терпелось задеть опять, воровски или молодецки, здешнюю струну покоя!

– В саду у него рос можжевельник, – спокойно, но как-то внутренне собранно, произнесла хранительница. – Женщины просили у него шишки для стряпни, а девушки для косметики.

– А что, в лесу можжевельника не было? – усомнился Паша.

– В лесу его мужики обирали: шишки еще на пиво идут.

С улицы донеслось протяжное мычание теленка, похоже, он выспался в тени во время жары и теперь просился домой.

– А хорошо бы сейчас пивка. – Паша глянул на друга, ища поддержки. – Я схожу за банками.

Сережа посмотрел ему вслед:

– Неужели Муравский не влюбился здесь ни в кого?

– Кто знает… – Зоя Михайловна досадовала на себя за то, что не остановила сына. – Но я думаю: свой знаменитый романс он сочинил именно здесь! «Я вас не ждал…»

– Тот самый? – перебирал студент в памяти знакомые слова.

– «Я ждать устал другую!»

– Это его?! – Он выразил на лице удивление, а потом грусть, как это сделала бы его мама, страстная поклонница романсов. – Моя мама пела! Правда, редко. Слова путала.

Однажды по радио исполняли этот романс, и мама слушала, прильнув ухом. Потом подбежала к дивану, где сидели муж и сын, встала перед ними, закрыв телевизор, заранее переводя в шутку то, что ее порыв не поймут, и пропела, подражая низкому цыганскому голосу с тягучим надрывом: «С та-аскою прэжных днэй!..»

Сереже стало неловко, будто он выдал семейную тайну. А Зоя Михайловна пообещала сегодня же дать ему рукописи поэта:

– Там есть другие слова! Вернее сказать: все слова! – Она смотрела на юного поэта с робостью и надеждой, как человек, давно уже опоздавший сам что-то сказать или сделать.

– Это было возможно только здесь, в этом доме… Когда он перебирал свою жизнь, когда уже все понимал… Я думаю, что это был итог! Это… – Сережа вспомнил свое признание перед телефонисткой и улыбнулся.

Хранительница разочарованно произнесла:

– Это все только догадки!

11

Вечером Сережа опять сидел на месте старшего брата.

И опять всем казалось, что в семье воцарились мир и покой.

– Гена собирался к ужину прийти. – Петр Степанович поставил в центр стола четыре стакана, сжав их широкими ладонями с такой аккуратностью, с какой устанавливают бильярдные шары.

Потом добавил с легкой обидой:

– С братом хочет повидаться! Мол, родителей и так часто видит…

– Кепку сними! – крикнула мужу из кухни Зоя Михайловна.

– Всегда в одной кепке! – Паша водрузил на стол трехлитровую банку с пивом. – Три костюма имеет, и ко всем эта кепка подходит!

– Занят он, – оправдывал отец старшего сына. – Пишет что-то.

– Серега вон тоже пишет. – Паша придушил горло банки, снимая капроновую крышку, похожую на гриб волнушку. – Однако к пиву не опаздывает!

Пиво он пил медленно, смакуя по-городскому. Отец же махнул стакан залпом и даже устыдился своей поспешности. Он огляделся по сторонам, будто хотел найти себе какую-нибудь работу.

– Чего тянешь? – заметила ему Зоя Михайловна. – Подкашивать нужно на бугре, там трава быстро желтеет!

– Ночью дождь будет, – отмахнулся хозяин и пододвинул к сыну пустой стакан.

– Толстый месяц – ведро не повесить! И дождя не будет! – Жена положила локоть между стаканом и Пашей.

– Будет! Парило седня! – настаивал муж. – Нахваталась почем зря всяких бредней!

Он подождал, пока сын изловчится налить пива:

– Верит в бабкины сказки!

– Вы обещали мне рукопись дать, – напомнил Сережа.

– Это народный фольклор! – сказала она, чувствуя, куда клонит муж.

Петр Степанович повернулся к гостю, уже заранее улыбаясь тому, что собирался рассказать. Улыбка его была добротная, с деревенским достоинством, мол, могу так вспомнить, могу эдак:

– Была у нас собака – кур драла! Пес молодой, игривый. Не углядишь день, и опять придушил! Напасть… Так вот, бабка-соседка научила