Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства - Владимир Михайлович Зензинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гражданин, ваше оружие!
– Мне мой револьвер дорог как память – я не хотел бы с ним расставаться…
– Нам сейчас оружие нужнее. Дайте ваш адрес – вот вам мой адрес. Когда револьвер нам больше не будет нужен, вы его получите обратно.
В этот первый день нигде не было столкновений – не было ни запаха пороха, ни крови.
Шли митинги. Большие народные митинги были назначены и на 8 декабря. В 5 часов вечера был назначен митинг в театре «Олимпия» на Садовой. Огромный зал залит электричеством. Над эстрадой красуется огромная надпись: «Земля и воля». Театр битком набит народом. Выступают ораторы от социалистов-революционеров и социал-демократов. Они призывают к немедленному выступлению, к вооруженному восстанию. В толпу с эстрады бросают «летучки». Возгласы «Умереть или победить!» встречаются толпой с восторгом.
Публика наэлектризована, но не столько речами ораторов, сколько ожиданием, что вот-вот что-то должно произойти на улице. Оттуда толпа перешла в находившийся неподалеку, тоже на Садовой улице, загородный сад «Аквариум»[42], там вечером должен был состояться новый митинг. И там говорили наши товарищи. От нашей партии там должен был выступить Бунаков. В «Аквариуме» собралось не меньше 5000 человек. Не тронув днем митинга в «Олимпии», полиция, очевидно, решила расправиться с этим собранием.
Поздно вечером мы получили в комитете сведения, что митинг в «Аквариуме» окружен войсками. Затем стали поступать новые и все более тревожные сведения. В «Аквариуме» была наша боевая дружина во главе с ее начальником, Александром Яковлевым (кличка Тарас Гудков) – 20-летним студентом. Дружина решила прорваться сквозь кольцо войск, началась стрельба… Новое сообщение: к «Аквариуму» никого не подпускают близко, там слышны ружейные залпы… Очевидно, собравшихся расстреливают…
Итак, началось! Наши гибнут. Дружинникам, конечно, несдобровать. Но погибнут, разумеется, и все остальные наши товарищи…[43]
Спешно созываем комитет из наличных членов. Двух мнений нет – на удар нужно ответить ударом! Постановлено: на расстрел митинга в «Аквариуме» ответить взрывом охранного отделения. Это поручение дается мне. Два товарища вызываются добровольно выполнить его – оба из числа наших партийных дружинников. Наша химичка, Павла Андреевна, молодая красивая брюнетка с голубыми глазами, берется спешно приготовить две 15-фунтовые бомбы с фитилями – запас динамита у нас был большой. Я уславливаюсь со всеми тремя. Решение принято в 11 часов вечера – мы назначаем друг другу свидание на окраине города в знакомой рабочей квартире на 2 часа ночи.
До глубокой ночи продолжают поступать сведения об «Аквариуме». По одним сведениям, митинг расстрелян (даже к нам оттуда доносятся выстрелы), по другим – некоторым из наших товарищей удалось каким-то чудом через заборы, по крышам, оттуда вырваться. Но никто не знает, что стало с дружинниками, с организаторами митинга, с партийными ораторами, с Гудковым, с Бунаковым…
Ровно в 2 часа ночи я на назначенной квартире. Это маленькая и темная квартира рабочего. Его самого дома нет – нас принимает его жена, которая доверчиво на нас смотрит; за печкой двое детишек – они протирают глаза и с любопытством следят за всем происходящим. Если бомбы взорвутся, то и от них ничего не останется… Оба товарища, предложившие свои услуги в качестве метальщиков бомб, меня уже дожидаются. Оба они еще совсем молоды – между 18 и 20 годами.
Один из них – повыше ростом, художник из Строгановского училища, по имени Оскар, другой – блондин, небольшого роста, с горящими глазами; его зовут Борис, он приказчик галантерейного магазина. На извозчике приезжает наша химичка, Павла Андреевна, – с ней два тяжелых четырехугольных пакета, которые мы осторожно принимаем. Тут же зашиваем их в темный ситец. Каждый снаряд окручен бикфордовым шнуром, рассчитанным на одну-две минуты. Химичка обстоятельно разъясняет, где расположен конец зажигательного шнура, зажечь его можно закуренной папиросой. Бросить снаряд надо как можно дальше от себя, но опасности непосредственного взрыва нет – взорваться он должен только от зажженного фитиля. Мы совместно разрабатываем план. Мы хорошо знаем, где находится охранное отделение – в Гнездниковском переулке на Тверской улице. Я знаю и самое помещение, куда могут быть брошены снаряды: шесть месяцев тому назад, когда я был арестован, меня возили туда на допрос – и я сидел в комнате, матовые окна которой выходили прямо на тротуар, у них не было даже решеток, и окна были низкие; я еще тогда подумал: не убежать ли?.. Таких окон, как я хорошо помнил, было в комнате несколько. Самый дом, примыкавший к дому полицеймейстера, выходившему на Тверской бульвар (там на приеме был убит этим летом нашим товарищем, Петром Куликовским, московский градоначальник граф Шувалов), был старым двухэтажным зданием.
Вся диспозиция нами подробно обсуждена. Чтобы, на всякий случай, не было недоразумения, мы ее несколько раз повторяем. Оскар и Борис идут не торопясь, один за другим. Расстояние между ними – десять шагов. В зубах у каждого зажженная папироса. Под мышкой у каждого снаряд. Когда оба будут у окон, один из них дает сигнал – они зажигают папироской, не вынимая ее изо рта, бикфордовы шнуры, и оба одновременно бросают через окна, разбивая стекла, снаряды. Затем бегут назад на Тверскую, откуда пришли. Время они должны рассчитать так, чтобы быть на месте не позднее половины четвертого. Обоим я даю адрес нашего общего приятеля – Михаила Андреевича Ильина (Осоргина); у него мы трое должны встретиться, если все сойдет благополучно… Мы трое крепко обнимаемся при прощании.
Ночь была тихая. Падал мягкий снег. Я медленно шел по улице, сжимая инстинктивно горячую ручку браунинга в кармане. Все время я старался быть неподалеку от Тверской. Выстрелы, несшиеся от «Аквариума», давно замолкли. Что с моими товарищами? Что с Бунаковым? Как должна была сейчас себя чувствовать несчастная Амалия?.. Сердце сжималось от жалости и жаждало мести. И где сейчас Оскар с Борисом – сумеют ли они выполнить это
