Хранители пути - Карина Сарсенова

— Где моя дочь? — распаленная неуместным разглагольствованием дьявола, выпалила Анника.

— Ах, твоя дочь… — голос абсолютной тьмы приобрел задумчивое выражение. — Как ты знаешь, она здесь. Ты думаешь, я бы доверил ее Дамбалле? Да этому проходимцу ничего нельзя доверить. Он сам с собой не в силах справиться! Но ничего, с ним я разберусь потом. А с тобой сейчас.

— Я тебя не боюсь! — металлические нотки страха, от безысходности превратившегося в ярость, врезались в окружающий Аннику мрак.

— Конечно, не боишься, — иронично согласился Самаэль. — Однако остерегись путать драйв ненависти или гнева с истинным бесстрашием. Чем ты мне докажешь, что не боишься меня? Потому что если ты меня обманываешь, то не выйдешь отсюда никогда. Как, впрочем, и твоя дочь.

— Я готова отдать за ее душу все, что угодно! — охваченная жаждой борьбы, выкрикнула девушка.

— А, вот и торговаться начали! Всегда одно и то же, — Анника аж присела от изумления, услышав разнесшийся по абсолютной тьме смачный зевок. — Скучно с вами, смертными. Вечно вы повторяетесь. Ничего нового. Никакого творчества. Чего удивляешься? Я есть Ничто и могу стать всем, чем пожелаю. Тобой, твоей дочерью. Твоим миром. Твоей любовью. Твоей ненавистью. Мне подвластно в точности воспроизвести любую форму. Так чем ты хочешь, чтобы я стал? У каждого своя цена. У одного она прячется в страхе, у другого — в желании…

— Я готова отказаться от своей вечной жизни ради нее! — впившись светящимися пальцами в тьму перед собой, вонзила в нее свой крик Анника.

— Зачем мне твоя жизнь… Да к тому же вечная… Возись с ней потом… Вечно… Программы судьбы Он писать не дает, а подчиняться Ему мне уже невмоготу… — устало вздохнув, так что по мраку пошла ледяная дрожь, изрек Самаэль. — И так везде перенаселение. Разумеется, я бесконечный, но все же вас слишком много… Суета, беготня… Просьбы, клятвы… А как отрабатывать полученное — так в кусты. Тащи потом вас за шиворот, цепляющихся за собственную глупость. Надоело. И почему вы все время думаете, что вам все сойдет с рук? Или что заплатит кто-то другой?

— Потому что ты внушаешь эти мысли! — безуспешно шаря в ускользающей из-под пальцев тьме, выкрикнула Анника. Задыхаясь от бессильной ярости, она пыталась хоть за что-нибудь ухватиться в этой наполненной смертельной пустотой говорящей бездне… Бросив взгляд на свои ладони, она с недоумением воззрилась на заметно потускневшую белую световую линию вокруг них…

— А, ну вот, теперь спорить начнем, препираться… Яйцо курицу учит… Что вы там можете соображать с вашим ограниченным сознанием? Дальше своего носа ничего не видите.

— Это ты учишь нас, как жить! — схватившись за занывшее ледяной болью сердце, зашипела девушка. — Это ты подначиваешь нас ко злу! Это ты науськиваешь нас друг на друга и на самих себя!

— Я?! — изумленно вопросил сверхнизкий бас. — Полно, девочка. Твоей душе не более трех тысяч лет, а мне… Ладно, не буду тебя грузить излишними цифрами, у женщин часто плохо с математикой… Но, к твоему сведению, я никого не подначиваю. Я — всего лишь отражение того, что есть в вас. В тебе, в твоей дочери. В твоей матери… Я — то, что создал Он. И все претензии, пардон, к Нему.

— Что с моей матерью? — мрачная пустота, ледяной волной хлынувшая в душу израненного сердца, лишала сил. Безвольно осев на невидимую во тьме твердь, Анника в тихой панике всматривалась в свои почти слившиеся со тьмой ступни.

— С твоей матерью… — снисходительно усмехнувшись, лениво отозвался Самаэль. — А ничего особенного. Впрочем, я устал отвечать на твои глупые вопросы. Вот твоя мать, спроси у нее сама.

Пробежавшая по пространству легкая дрожь остановилась прямо перед замершей на месте Анникой.

— МАМА!!! — закричала девушка, бросившись к возникшему из мрака женскому силуэту. Едва видимый в обступающей его черноте, он был подсвечен тусклым белесым светом. Но и без него Анника узнала бы свою мать. Света в ее собственном сердце оказалось достаточно, чтобы сохранить глубинную взаимосвязь с родными ей людьми.

— АННИКА… — не убрав с лица длинные седые волосы, выглядевшие грязными и безжизненными, женщина с трудом подняла глаза. «Ей легче смотреть в пол, чем вперед себя!» — неизвестно откуда взявшаяся мысль обожгла Аннику вспышкой сопровождающего ее острого сочувствия. Боль, застоявшаяся в давно не видевшем света взгляде этой женщины, переполняла глаза и растекалась по глубоким морщинам, избороздившим ее некогда безусловно красивое лицо.

— МАМА! — схватив женщину за безвольно опущенные руки, в лицо ей прокричала Анника. Дрожь, недавно пробежавшая по абсолютному мраку, казалось, вся собралась в темном пятне на ее душе. Сотрясаясь в ледяном ознобе, дочь крепко прижала к себе иссушенную фигуру матери. — Что случилось? ЧТО?!!

Словно стремясь уйти от приговаривающего ее ответа, старуха снова опустила голову. Тщетно пытаясь освободить ее лицо от беспрестанно налипающих волос, Анника разрыдалась. Она не могла совладать с желанием матери скрыть в себе то решение, которое она считала самым важным в своей жизни.

— Твоя мать приняла на себя ответственность за убийство твоей дочери, — внезапно вмешался в их одностороннее общение Самаэль. При звуке его сурового голоса Аннику обдало порывом ледяного ветра. — Чтобы спасти тебя, она села в тюрьму. Разве ты этого не знала?

— Знала… — закрыв лицо руками, прошептала девушка. — Но не все…

Не успев утереть высохшие от ледяного касания жгучие слезы, она снова взяла безжизненную и холодную старушечью руку.

— Мама, но почему? Ты тогда поставила меня перед фактом… — пытаясь заглянуть женщине в глаза, она протянула ладонь к седым прядям ее волос. И вскрикнула от испуга, встретившись с твердым и прямым материнским взглядом. Перехватив руку Анники, женщина убрала с лица скрывавшие его седые пряди.

— Дамбалла сказал, что ты должна петь. Что в этом твое счастье и твоя судьба. Что ты погибнешь без возможности творить, — спокойно глядя на Аннику, произнесла она.

— ДАМБАЛЛА? — попятившись, но не сумев освободиться от железной хватки матери, повторила Анника. — Мама, ты знаешь его настоящее имя?

— Теперь знаю, — отпустив руку дочери, грустно вымолвила мать.

— Но, постой… — растерянность на лице Анники боролась с недоумением. — Ты же сделала доброе дело. Ты пожертвовала собой ради… меня. Почему же ты в аду?

Пустота, разлившаяся в абсолютной тьме, возродилась в то мгновение, когда пожилая женщина вновь опустила глаза в пол.

— Потому что твоя мать, не выдержав своей и твоей боли, покончила с собой в тюрьме, — громовым раскатом голос Самаэля разнесся по абсолютной тьме. — Разве ты не знаешь, что любая жертва означает принятие чужой боли в свою душу? Твоя мать прожила твою боль за тебя. Но у каждой души есть свой предел. И предел жизни твоей матери наступил потому, что ты согласилась на ее жертву. Ты приняла ее. Ты отдала свою боль твоей матери. И твоя слабость, твой отказ от своей ответственности, непрожитая тобой боль убила ту, которая дала тебе жизнь. Да, ты не убивала свою дочь. Но, приняв жертву своей матери, ты убила ее.