Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

Среди всех этих неотложных дел князь Феодор не забыл поговорить с дядькой и о том, что пора бы узнать, куда во время новгородской смуты бежал тиун Яким со своим двором, да возвратить его обратно на Городище. Такой помощник и опытный управитель в хозяйстве, как Яким, был в эту пору нужен как никогда. Княжий тиун потерялся, словно растаял, вскоре после того, как на исходе того злополучного 6736 года (начало весны 1229 г. от P. X.) юные княжичи с Феодором Даниловичем и переславскими воями бежали из Новгорода и пересекли рубежи новгородской земли, возвращаясь восвояси. С тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. Мысль молодого князя дядьке понравилась. Феодор Данилович уже было хотел пойти распорядиться, чтобы снарядить поиски Якима по волости. Но молодой князь, к его удивлению, сам изъявил желание заняться этим вопросом и уговорил дядьку остаться за него на день-два на Городище и взять управление всем хозяйством на себя. Добавил еще, что, возможно, догадывается, где искать Якима, и быстро удалился, чтобы собраться в дорогу.

Уже более двух лет прошло с той поры, как Феодор впервые скакал в сопровождении своих верных гридей Родослава и Судимира по дороге на Липну. Не раз потом ездил он этой дорогой и осенью и зимой, и многое было ему знакомо здесь. Но сердце молодого князя колотилось, наверное, еще сильнее, чем тогда, когда он впервые скакал по этой дороге во весь опор, разбрызгивая осеннюю грязь.

Через несколько часов путники достигли Липны. Всадники объехали слободку стороной и двинулись по дороге на знакомое село. Сердце Феодора затрепетало, когда он увидел знакомые и дорогие ему места свиданья с любимой. Но усадьба тиуна Якима оказалась пуста и разорена. Феодоровы гриди долго расспрашивали сельских смердов и старосту, куда переехал тиунов двор, но те или действительно не знали, или молчали, спасая от разбоя и гонений своего господина. Лишь когда Судимир зашел в знакомый ему двор на окраине села к хозяину, в бане которого когда-то и происходили свидания молодого князя со своей остудой, тот узнал знакомого переславского гридя. Судимир, в свое время поил его не один раз медовухой и платил ему серебром за молчание о том, о чем тот и сам не подозревал. Только при этой встрече гридю удалось выяснить кое-что. Со слов хозяина двора, обоз тиуна ушел по дороге на юг — в сторону Руссы. Услышав это известие, молодой князь помрачнел ликом и затосковал. В полном молчании всадники отъехали от села к слободе. Смеркалось. Вдали глухо и тоскливо лаяли и выли собаки. Дул холодный северный ветер. Придя в себя по дороге и все обдумав, Феодор обратился к гридям. Он спросил их, смогут ли они продолжать далее одни путь на юг и разыскать тиуна и весь его двор, как бы далеко ни пришлось ехать. Судимир и Родослав отвечали, что при наличии денег, кое-какого провианта, при оружии и в кольчугах они доберутся хоть на край света. И действительно, молодым и крепким девятнадцатилетним воям не хотелось сидеть сиднем в Городище близ Новгорода или нести сторожевую службу на стенах и на заставах у дорог. Странствия, дороги и поиски были более им по сердцу. На этом и порешили.

Возвратясь на Городище, гриди поспали несколько часов. Накормили коней, взяли на дорогу в торока сала, хлеба, пшена, вздели кольчуги, приторочили к седлам шеломы, взяли луки со стрелами, повесили на пояса мечи в ножнах, оделись потеплее. Утром рано Феодор принес им увесистый кожаный кошель с серебряными новгородскими кунами и, отозвав в сторону Судимира, снял с шеи свой нательный литой крест с изображением Спасителя и святого Феодора Стратилата и передал ему. В обстановке полной таинственности он велел гридю сразу после того, как тот найдет тиуна Якима, тайно увидать Неле и передать ей княжий нательный крест со словами, что Феодор ждет ее и страстно жаждет увидеться. Понятливый Судимир весело улыбнулся, кивнул головой и обещал исполнить все в полной тайне так, как велел князь. Через десять минут через воротную вежу Городища в открывшиеся ворота выехали два всадника и, пришпорив коней, поскакали, звеня копытами по скрипучему снегу, по зимней дороге на юг.

Лихой была та зима конца 6738 года, а еще хуже была весна 6739 (1231 г. от P. X.). Князь Ярослав, собиравший войска для похода в Черниговскую землю, не забывал и о Новгороде. Выведывал, где по залесским городам и большим селам продавался хлеб, хотя бы и втридорога. Но нигде хлебом не торговали. Посылал купцов в Коломну и другие рязанские города, скупал там муку, рожь по большой цене и отправил несколько обозов в Новгород под охраной конных воев. Но всего этого было недостаточно. Новгородский черный люд умирал от голода. В Новгороде стали известны случаи, когда доведенные голодом до безумия люди пытались питаться человеческою мертвечиною, другие убивали и ели собак и кошек, а потом сами умирали в страшных муках от боли во чреве, «ово их огнемъ жгоша». Стали известны случаи убийства людей и людоедства. Но всякий раз, как только появлялось об этом известие, князь Феодор или дядька посылали туда, откуда пришли известия кметей во главе с детским, а те вели розыск. Если слух подтверждался, то виновных вязали и везли на княжеский суд в Городище. Действительно, слухи о людоедстве не были выдумкой. Молодым князьям Феодору и Александру не раз пришлось видеть убийц, вкусивших человеческой плоти. По законам того времени им урезали языки и отрубали длани рук.

Но оголодавший народ продолжал искать пищу и есть непотребное. Одни забивали и ели лошадей, другие сухой мох, третьи мололи и ели липовую кору. Весной вновь стали случаться разбои, убийства и грабежи. Люди ожесточились сердцем. «Брать брату не сжалящеться, ни отець сынови, ни мати дщере, ни сусед суседу не уломьляшеть хлеба; не бысть милости междю нами, но туга беаше и печаль, на улице скорбь другь съ другомъ, тоска, зряще детей плачюще хлеба, а другая умирающе», — сетовал летописец. Мертвецы лежали по улицам, по великому мосту и по торгу, изъедаемые псами. И не было людей, кто бы мог их похоронить. Однако приближалась весна. По велению владыки Спиридона чернецы отогрели кострами мерзлую землю и вырыли две большие скудельницы. Одну — в конце Чудинцевой улицы, а другую на Колоне за храмом Святого Рождества. Затем ими же были собраны и свезены к скудельницам все покойники. Мертвых уже никто не считал. Над покойными совершили обряд отпевания, наполнили ими почти до верха обе скудельницы, а потом засыпали землей. Сверху поставили большие кресты.

Страшные известия приходили и из Смоленска. Там за голодную зиму и весну погибло и было предано земле тридцать две тысячи человек.

Пасха в тот год была ранней — 23 марта. И встречали ее в великой печали под заупокойные молитвы. Однако Господь, попускавший великие испытания, слышал и внимал молитвам тысяч праведных и страждущих. И как только стало пригревать солнце, стал сходить снег, потекли ручьи, людям стало немного легче. Вскоре по дворам из-под тына или на задворках у овинов и амбаров полезли молодая крапива, щавель и лопухи. Люди стали делать отвары и потихоньку отпаивать детей, больных и оголодавших. Из окрестных сел запасливые смерды по просыхающим дорогам повезли в город остатки пшена, муки, овса — все то, что еще можно было продать за большие деньги. Сделали свое дело и купцы, посланные зимой в устье Наровы и во Псков. Они привлекли множество немецких гостей, что погнали по вскрывшимся рекам муку и хлеб в Новгород из-за Варяжского моря. Немецкие насады и шнеки из моря входили в Неву, а оттуда по Ладожскому озеру добирались до устья Волхова, а затем по Волхову приходили в Новгород. Хлеб на новгородском торгу упал в цене, и новгородский люд стал оживать.

Как миновало Вознесение Господне, 3 мая случилось дивное и страшное явление в Смоленске, Новгороде, Пскове и других городах Северо-Западной Руси. В полдень затряслась и задрожала земля под ногами у людей. В испуге одни стали стенать, другие — вставали на колени, обращаясь к Богу с молитвой о прощении, третьи — в испуге выбегали из домов и бежали, куда глаза глядят. Сотряслись и задрожали мелкой дрожью каменные храмы и воротные вежи градов. В кладке каменных стен прошли трещины. Сами собой качнулись и ударили языки колоколов и, ударившись друг о друга, зазвенели и запели бронзовые и латунные била на звонницах. После нескольких сотрясений земли покосились кровли многих изб, теремов и клетей. В домах с поставцов попадали иконы, со столов посыпалась и побилась глиняная посуда. Залаяли и завыли дворовые псы, заржали лошади, замычали коровы. Но спустя немного времени все опять пришло в порядок. Однако народ долго не мог прийти в себя, и старухи да женки все судачили на перекрестках улиц о том, что это недоброе предзнаменование.

Несмотря на весь этот бурный круговорот жизни князь Феодор не на один день не забывал о своих переславских гридях Судимире и Родославе и ждал вестей от них. Прошло уже более трех с половиной месяцев после их отъезда, но те не показывались. Молодой князь извелся от ожидания. Как-то за неделю до Троицына дня в полдень он вышел на высокое гульбище городищенского терема. Был холодный, но солнечный майский день. То ли с Ладоги, то ли с Варяжского моря северный ветер гнал рваные облака, порой закрывавшие солнце. Феодор опустил глаза на дорогу и вдруг увидел двух верховых, подъезжавших к княжескому двору по бревенчатой мостовой. Сердце молодого князя дрогнуло. Немедля он спустился во двор. И к радости своей увидел, что это были его доверенные гриди. Те въехали в раскрытые ворота двора, сошли с коней, и, отдав поводья конюху, поспешили навстречу князю. Феодор увидел их сильно исхудавшие, но уже успевшие покрыться первым загаром, улыбавшиеся лики, обросшие большими русыми бородами. Увидел их голубые глаза, светившиеся радостью ожидания и встречи, и догадался, что все хорошо.