Очерки истории цивилизации - Герберт Уэллс

Но не только неурядицы тех дней направляли мысль Платона в этом направлении. Во времена Перикла Афины основывали множество заморских поселений, и это приучило людей к мысли, что сообществу не обязательно разрастаться вширь, его также можно основать на новом месте.

Очень близок с Платоном был один молодой человек, который впоследствии также основал школу в Афинах и дожил до еще более преклонного возраста. Это был Исократ. Его, говоря современным языком, можно было бы назвать публицистом, скорее писателем, чем оратором; свою главную задачу он видел в развитии идеи Геродота об объединении Греции, как средства противодействия низости и неразберихе ее политики, запустению и разорению ее междоусобиц.

Политический кругозор Исократа был в некоторых отношениях шире, чем Платона. В свои поздние годы Исократ стал склоняться к монархии, в частности к македонской монархии Филиппа, более способной обеспечить единство Греческого государства, чем демократия полисов. Такой же уклон к идее единовластного правления мы наблюдаем и у Ксенофонта; о его книге «Анабасис» мы уже упоминали. В старости Ксенофонт написал «Киропедию» («Воспитание Кира»), «оправдание как в теории, так и на практике абсолютной монархии, показанное на примере организации Персидской империи».

Платон учил в основанной им Академии. К нему, уже в его преклонные годы, пришел некий молодой человек из Стагир в Македонии. Аристотель, сын придворного врача царя Македонии, был человеком совершенно иного склада ума, чем великий афинянин. От природы он скептично относился к силе образа и с огромным уважением — к возможности постижения установившихся фактов. Позднее, уже после смерти Платона, Аристотель основал школу в Ликее (отсюда «лицей»), неподалеку от Афин, и учил там, достаточно жестко критикуя Сократа и Платона. В те дни тень Александра Великого уже легла на Грецию, и в учении Аристотеля заметно благожелательное отношение к рабству и монархии. Прежде Аристотель несколько лет был наставником юного Александра при дворе Филиппа Македонского.

Мыслящими людьми в то время владело отчаяние; их вера, что человек в силах сам создавать те условия, в которых хотел бы жить, постепенно исчезала. Больше уже не было Утопий. Та стремительность, с которой развивались события, говорила не в пользу того, что их возможно осуществить. Легко было думать о переустройстве человеческого общества, когда само это общество — не более чем полис в несколько тысяч граждан.

То, что в действительности происходило вокруг, походило на мировую катастрофу. Это был политический передел всего известного мира, процесс, в который даже тогда было вовлечено около ста пятидесяти миллионов человек. Это была перестройка, масштабы которой человеческий разум пока что не был способен осознать. Мысль снова оказалась отброшена к представлениям о вездесущей и неумолимой Судьбе. Люди в те времена цеплялись за все, что могло обеспечить хоть какую-нибудь стабильность и единение.

Монархия, несмотря на все свои очевидные недостатки, казалась вполне приемлемой формой правления для миллионов, по крайней мере, действенной. Она навязывала свою руководящую волю там, где коллективная воля была бессильна. Эта перемена в общем умонастроении вполне сочеталась у Аристотеля с неизменным уважением к установившемуся факту. Если, с одной стороны, что-то заставляло его одобрять монархию, рабство и подчиненное положение женщин, то, с другой стороны, он еще более старался понять эти факты и приобрести упорядоченное знание этих реалий человеческой природы, которые теперь с такой очевидностью восторжествовали над творческими мечтами предшествовавшего поколения.

Аристотель отличался огромной эрудицией и здравомыслием и был очень требователен в своем самоотверженном энтузиазме. В своем понимании важности организованного знания Аристотель предвосхитил Ф. Бэкона (1561–1626) и современную науку.

Он сам принялся за систематизацию знания. Аристотель стал родоначальником естественной истории. Другие до него рассуждали о природе вещей, но он с теми молодыми людьми, которых сумел приобщить к этой задаче, взялся за классификацию и сравнение вещей. Платон в сущности говорил: «Давайте возьмем жизнь в свои руки и перестроим ее»; его более трезвомыслящий преемник — «Давайте сначала побольше узнаем о жизни, а пока послужим на благо царю». И это не столько противоречие, сколько комментарий к словам его учителя.

Своеобразные отношения Аристотеля с Александром Великим позволили ему обеспечить свою работу средствами, которые и многие века спустя оставались недоступны для научных изысканий. Он располагал сотнями талантов (талант равен 26,2 кг золота) для своих расходов. Одно время он имел в своем распоряжении тысячу человек во всех уголках Азии и Греции, которые собирали материал для его естественной истории. Конечно же, это были совершенно неподготовленные собиратели, однако, насколько нам известно, ничего подобного не предпринималось и даже и не мыслилось до Аристотеля. С этого началось не только естествознание, но и политическая наука. Ученики Ликея под его началом сделали анализ почти всех политических образований своего времени.

Это был первый опыт организованного научного исследования о мире. Ранняя смерть Александра и распад его едва сложившейся империи положили конец материальной поддержке подобных изысканий на две тысячи лет. Только в Египте, в Александрии еще продолжались научные исследования, да и то на протяжении всего нескольких поколений. Об этом нам вскоре предстоит говорить. Но уже через пятьдесят лет после смерти Аристотеля Ликей полностью утратил свое былое значение.

Мысль заключительных лет IV столетия в. до н. э. не склонялась больше к Аристотелю, к усердному и последовательному накоплению упорядоченного знания. Вполне возможно, что без материальной поддержки со стороны царя Аристотель остался бы в интеллектуальной истории лишь одной из малоприметных фигур. Он смог опереться на эти средства и в полную силу раскрыть возможности своего блестящего разума.

Простой человек предпочитает выбирать легкие пути и упрямо не хочет ничего слышать о том, что легкие пути приводят в конце концов в тупик. Когда выяснилось, что поток событий слишком сложен, чтобы его можно было направить в желаемое русло, большинство философов предпочло придумывать прекрасные и утешительные способы для бегства от этой жизни.

Возможно, это сказано слишком несправедливо. Но давайте послушаем, что профессор Гилберт Мюррей думает по этому поводу:

«Киников заботила только добродетель и отношение души к Богу; мир, его ученость и почести они почитали за ничто. Стоики и эпикурейцы, такие далекие на первый взгляд, были очень похожи в своих конечных целях. Что для них в действительности было значимым, так это этика — как на практике следует человеку распорядиться своей жизнью. Конечно же, оба эти течения не были чужды науке, эпикурейцы — физике, стоики — логике и риторике, но только как средству, должному привести к намеченной цели. Стоик пытался завоевать умы и сердца людей утонченностью абстрактных аргументов и блистательной возвышенностью мысли и выражения. Эпикуреец был настроен дать человечеству возможность идти своим путем, без подобострастия перед капризными и непостоянными богами, не жертвуя своей свободной волей. Его убеждения уложились в четыре максимы: «бога не стоит бояться; смерть нельзя почувствовать; благо можно завоевать; все, к чему мы стремимся, может быть взято силой».

А поток событий продолжал свое течение, не обращая внимания на философию.

Если современный человек обратится к греческим классикам, надеясь извлечь для себя пользу из чтения, он должен учитывать их традиции, их возможности и ограниченность. Восхищаясь, мы склонны все преувеличивать. Большинство классических текстов очень искажены; все они создавались людьми, испытывавшими свои трудности, жившими во времена такого дремучего невежества и косности, что наш собственный век в сравнении с ними может показаться периодом невиданной просвещенности.

То, что мы теряем, без привычной почтительности обращаясь с этими трудами, мы должны восполнить симпатией, сочувствием к этим обеспокоенным, растерянным и очень по-современному мыслящим людям. Афинские авторы, безусловно, были первыми современными людьми. Они обсуждали то, что и мы не перестаем обсуждать, они начали бороться с теми великими проблемами, которые стоят перед нами сегодня. В их поисках, в их работе — заря нашей эпохи.

К. Г. Юнг[28] в «Психологии бессознательного» очень хорошо показал различие между древним (доафинским) и современным мышлением. Первое — это мифологическое мышление, мышление в образах, сходное со сновидениями. Второе — это мышление в словах и понятиях. Древность до первых греческих мыслителей оставила нам в наследство мифологию. Наука же — это способ организации логического мышления.