Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

– Анни! – вспыхиваю я. – Это невежливо.

– Вовсе нет, – отрезает Анни. – Я просто спросила.

Я украдкой смотрю на Гэвина, а он перехватывает мой взгляд и подмигивает так, что я, кажется, слегка краснею.

– Да, Анни, я иудей. А что?

– У меня совсем нет друзей-иудеев, – объясняет она. – А теперь, когда я узнала, что сама, типа, иудейка, мне просто интересно поговорить про это, ну как, иудейство.

– Это называется иудаизм, а не иудейство, – поправляю я. – Кроме того, ты не иудейка, Анни. Ты католичка.

– Да знаю, – морщится она. – Но я могла бы быть и тем и другим. Ну, как Мами. Мами – и то и другое.

И Анни снова поворачивается к Гэвину.

– Ну и вы, типа, ходите каждую неделю в иудейскую церковь?

Гэвин улыбается.

– Она называется синагога. И я не хожу туда каждую неделю, хотя, наверное, надо бы. Иногда по субботам я работаю, а в другие субботы просто бываю очень занят. Не очень-то это хорошо, да?

Анни дергает плечиком.

– Даже не знаю. Мы, типа, тоже не ходим в церковь или еще куда-то.

– А завтра я как раз собирался пойти, – продолжает Гэвин. – Смотри, раз тебе интересно, Анни, можешь пойти со мной. Если, конечно, мама не против.

Анни смотрит на меня с мольбой.

– Мамочка, можно мне пойти?

Я сомневаюсь и переглядываюсь с Гэвином.

– Ты уверен?

– Абсолютно, – уверяет он. – А то я всегда хожу один. Здорово, если появится компания. Вообще-то речь идет о синагоге в Хайаннисе. Так что, если ты собираешься навещать бабушку, я могу на обратном пути подбросить Анни до больницы, как раз к концу времени посещения.

Анни сияет, и я решаюсь.

– Я не возражаю. Если, конечно, ты уверен, что тебе это не в тягость.

– Вовсе нет, – говорит Гэвин. – Значит, завтра ближе к вечеру я заеду. Договорились?

– Круто, – радуется Анни. – Круто принадлежать, типа, к двум религиям сразу.

Я с минуту смотрю на нее, пытаясь понять.

– Что ты сказала?

У дочки смущенный вид.

– Я только имела в виду, что это как бы другая сторона меня, понимаешь?

Она ждет, а когда я ничего не отвечаю, закатывает глаза.

– Господи, мам, я знаю, что я католичка. Не психуй.

– Да нет же, – трясу я головой. – Я совсем не то имела в виду. Я вообще о другом: ты дала мне идею, как еще мы можем найти Жакоба.

– Как? – спрашивает Анни. Они с Гэвином оба смотрят на меня заинтригованно.

– Межконфессиональные организации, – торопливо поясняю я. – Жакоб во время войны доверил другу-христианину отвести любовь всей своей жизни в мусульманскую мечеть, а это значит, что он, по меньшей мере, уважает чужие верования, так?

Гэвин кивает, а Анни пока не поняла.

– И что с того? – интересуется она.

– Можем мы предположить, что, приехав в Штаты, он остался таким же? И стал членом какой-нибудь межконфессиональной организации?

– А что это такое? – осведомляется Анни. За меня отвечает Гэвин:

– Мне кажется, твоя мама имеет в виду, что Жакоб мог вступить в организацию, где люди трудятся вместе, добиваясь взаимопонимания между разными религиями. Примерно так, как люди разных религий в Париже сообща помогли спасти твою прабабушку.

Анни, похоже, не прониклась этой идеей.

– Ну, не знаю, – с сомнением тянет она. – Звучит как-то глупо. Но попробовать можно.

– Давай я прямо сегодня свяжусь с некоторыми такими организациями, – предлагаю я.

– Я обзвоню несколько синагог, – подхватывает Гэвин. – А вы, девочки, попытайтесь узнать, когда родился Жакоб, идет?

Мы с Анни одновременно киваем. Гэвин благодарит Анни за пахлаву, улыбается мне и поворачивается, чтобы уйти.

– Звякните мне, если что-то узнаете, ладно? – говорит он уже от дверей. – До завтра!

– Пока! – щебечет Анни и машет ему рукой.

– Пока! – эхом вторю я. – Удачно доехать. Он снова улыбается и выходит из кондитерской.

– Он такой классный, – заключает Анни, когда мы остаемся одни.

– Ага, – соглашаюсь я. Откашливаюсь и принимаюсь за уборку. – Действительно классный.

Анни сегодня ночует у Роба. Посетителей в кондитерской почти нет, и я посылаю ей эсэмэску, чтобы не приходила мне помогать после школы – нынче я и сама легко справляюсь с уборкой. Едва добравшись на автобусе до дома отца, Анни сразу же перезванивает мне и с восторгом сообщает, что нашла записку от Роба. Он пишет, что сегодня они проведут вечер вдвоем, и спрашивает, в какой ресторан она желает пойти поужинать.

– Это просто здорово, детка. – Я и правда рада. Похоже, Роб старается показать дочери, что она для него важна. Может, все, что я высказала ему на днях, не пропало втуне.

– Когда будешь в больнице, скажи Мами, что я передаю ей привет и приеду к ней завтра, ладно? – просит Анни. – На всякий случай, вдруг она слышит?

– Обязательно, родная, – обещаю я.

Закрыв кондитерскую, я заезжаю домой за Аленом, и всю дорогу до больницы мы с ним оживленно болтаем. Такое утешение, что он здесь, рядом – в последнее время я частенько об этом думаю. Ален просто идеально вписался в нашу жизнь. Иногда он помогает мне в кондитерской, в другие дни сидит подолгу у кровати Мами, а иногда – вот как сегодня – остается дома и удивляет меня тем, что вовсю хлопочет по хозяйству. На днях, вернувшись домой, я обнаружила, что картины в рамках, которые до сих пор валялись на чердаке, развешаны по стенам. Сейчас – новый сюрприз: в кладовке и холодильнике, где прежде было буквально шаром покати, не просто наведен идеальный порядок – они под завязку набиты продуктами.

– Это самое малое, что я могу для вас сделать, – ответил Ален, когда я кинулась к нему с упреками, – сущие пустяки. А из супермаркета я ехал на такси.

В больнице у постели Мами мы сидим рядом, и Ален держит меня за руку. Он подолгу шепчет ей что-то по-французски. А я, как обещала, передаю слова Анни, хотя и не верю, что бабушка слышит меня сквозь пелену комы. Ален и Анни убеждены, что Мами еще здесь, с нами, а вот у меня такой уверенности нет. Своими сомнениями я с ними не делюсь.

Я ловлю себя на мысли, что размышляю о Гэвине, пока Ален шепчется с Мами, и не могу понять почему. Наверное, потому что он так много помогает нам, а мне сейчас одиноко как никогда.

Наконец Ален откидывается на спинку стула, он, очевидно, закончил свой рассказ. Мами продолжает спать, ее узкая грудная клетка ритмично движется – вверх, вниз.

– У нее такой спокойный вид, – замечает Ален, – будто она попала в какое-то более счастливое место, чем здесь.

Я киваю, стараясь не расплакаться. Она правда кажется спокойной и умиротворенной, но, на мой взгляд, это говорит лишь о том, что она уже ушла, и слезы выступают у меня на глазах.