Святослав. Болгария - Валентин Гнатюк

Едва ромейские кашевары, уже раз крепко напуганные нежданным ночным появлением Святославичей, отправились к Дунаю за водой для утреннего варева, как на берегу столкнулись с выплывающими из тумана конными русами. Вмиг поднялся крик и шум, обозники и кашевары в ужасе бросились прочь, кто куда. Керкиты подали сигнал тревоги. Огромное войско, уже привыкшее к ночным вылазкам русов и болгар, быстро пришло в движение и облачилось в боевые доспехи. Стрешня борзо вывел из верболоза свою конницу, и по твёрдой земле она вихрем ускакала обратно, опрокинув и разгромив по пути хозяйство греческих кашеваров, как совсем недавно это сделали морские воины Притыки.

Цимисхес вначале повелел позвать к себе друнгария флота Льва и напустился на него, обвиняя, что он снова проспал лодьи россов, а значит, по его вине большая часть воинов осталась без утреннего варева. Но Лев поклялся Богом Христом, осенив себя несколько раз крестным знамением, что ни одна лодья россов на воду спущена не была. Греки так и не поняли, откуда взялся конный неприятель в тылу войска и куда он исчез потом.

Ничего не поняли и осаждённые, когда на рассвете во вражеском стане вдруг поднялся нешуточный переполох, а потом у берега начали выстраиваться фаланги греков. Однако защитники града с удивлением узрели, что копья и щиты тех фаланг обращены не к Доростолу, а, напротив, к собственному лагерю. Потом всё утихло, но в этот день греки так и не решились идти на приступ града.

– Разузнай, брат Ворон, что за странности деются в стане ворожьем, кто их всполошил, как кур на насесте? – озадаченно молвил князь.

– Нынче ночью узнаю, княже, – как всегда кратко, ответил главный изведыватель.

Однако ему не пришлось идти за очередным греческим языком. Изведыватели уже собирались тихо спуститься по верёвке со стены, когда начальника Тайной стражи окликнул запыхавшийся Ярослав:

– Дядько Ворон, князь тебя кличет!

– Что сталось, не ведаешь? – озабоченно спросил тот.

– Ведаю, там воин Киевской тьмы к нам приплыл, как я тогда.

– Добре, значит, с походом к грекам погодить надо, – молвил собратьям Ворон.

Темники и полутемники, число которых значительно поредело, расположились за широким столом в княжеской гриднице. Тут же сидел незнакомый Ворону молодой муж в одной мокрой рубахе и портах, коего дружинники нетерпеливо расспрашивали о делах киевских.

– В Киеве отпраздновали Купалу, дожидаются дня Перунова. Только тихим было празднование, мало веселья теперь на Руси, – устало отвечал воин.

– А что на Торжище киевском, – спросил пожилой темник Васюта, – византийцы торгуют по-прежнему, несмотря на войну?

– И византийцы, и варяги, и немцы, и нурманы, и арабы, кого только нет. Греки, после того как их церкви были разрушены, тайно люд киевский в христианство зовут, и кто принимает крещение, тому дают монету серебряную, на которую целого быка купить можно. А иные гости те монеты на куски рубят и на них тиснут быка, коня или рыбу. И у кого таких рублей много наберётся, тот может жить безбедно до старости. И многие люди рекут, как хорошо с греками торговать и собирать серебро да золото. Вон-де бывший боярин Блуд с людьми торговыми дружбу водит и завсегда у них в чести.

Качали головами воины на те слова, и мрачнел князь Святослав. Он первым наедине расспросил гонца про дела в Киеве и про своих сыновей. И услышал, что Ярополк, княжич киевский, звероловством увлечён и во многих охотничьих премудростях преуспел. Олег послушен, правит в древлянском Овруче. А Владимир в Нов-граде, хоть и млад ещё, любит старшими помыкать, забавы всяческие устраивать – особливо на драки глядеть до крови да за голыми бабами на реке подглядывать, опять же игрища шумные предпочитает научению.

«Мало уделял я внимания сыновьям, – думал князь, – не так хотел их воспитать. Да не мог отнять внуков у матери-Ольги после того, как она, по сути, лишилась меня, Святослава. Всю жизнь меж нами была тень разделения, и выходит, что отдал я матери сыновей, как жертву за себя самого. По-своему надеялся воспитать Мечислава, но… Ничего, вернусь, возьмусь за них крепко, – решил князь. – Опять же Предслава затяжелела, будет ещё один наследник древнего соколиного рода ободритов-одринов». От сих мыслей Святославу сделалось легче.

– Давайте, братья, решать, как лепше воинам боярина Стрешни пробиться в град, – обратился он к военачальникам, пресекая праздные разговоры.

– Может, так же, как сегодня утром, только одновременно, он оттуда, а мы со стороны Доростола поддержим? – предложил молодой полутемник Збимир, занявший место своего павшего собрата Зверобоя.

– Сейчас нельзя, греки встревожены, по всему берегу конные разъезды рыщут, а ночью и того более, – рассудительно молвил Притыка.

– А может, и вовсе нет нужды Стрешне к граду пробиваться? – по обыкновению негромко молвил Ворон.

Темники и воевода Свенельд удивлённо воззрились на главного изведывателя.

– Я к тому, братья, – продолжал он, – что из-за сегодняшнего шума, что возник в стане ворожьем после попытки Киевской конницы к граду пробиться, греки не решились даже на приступ пойти.

– Опасались, что им в спину во время приступа ударят, – молвил Свенельд.

– А коли почнёт, братья, наш боярин по их тылам хаживать да обозы с припасами громить? Пусть посидят спесивые византийцы без еды день-другой да пусть побудут меж двух огней, не ведая, откуда этой ночью смерть-Мара нагрянет, – заключил главный изведыватель.

– Верно речёшь, брат Ворон, греки привыкли доброе вино пить да сладко и досыта есть, а без того не станут они яро сражаться! – пробасил Притыка.

У князя загорелись очи.

– Добре, – решительно хлопнул он широкой дланью по столу и повернулся к мокрому воину. – Передай, гонец, боярину Стрешне мой наказ. Пусть погуляет по земле Болгарской, да так, чтоб ни припасов съестных, ни снарядья воинского более к Цимисхию не попадало в изобилии, как доселе было. А коли удастся, так и полки, идущие из Византии или тут набранные, чтоб урон несли.

– Думаю, обозы и пополнение лепше всего на горных перевалах да в ущельях бить, – снова подал голос Ворон.

– Да уж в горах Стрешне привычно воевать, он ведь из Альказрии был отозван, – молвил посыльный. – Всё передам, княже, – приложил он руку к сердцу.

Ворон с Притыкой проводили посланца через потайную калитку к реке, где на узкой полоске каменистого берега стояли вытащенные из воды лодьи.

– Можем тебе лодчонку малую дать, ночью спустишься вниз по течению, где тебя свои поджидают? – предложил морской темник.

– Нет, вплавь вернее, греки за рекой глядят во все очи, да и в воде я как рыба, – улыбнувшись, ответил посланец, осторожно ступая босыми ногами по крупной гальке. Вот его крепко скроенное тело без плеска опустилось в дунайскую волну и будто растворилось в ней, не издав ни звука.

И зачал боярин Стрешня свои быстрые, как удар сокола, наскоки на фуражные обозы, пополнение греческое, да на тех вельмож ромейских и болгарских, что помощь Цимисхесу оказывали.

Унылыми нестройными рядами шли по разбитой в пыль многими конскими копытами и колёсами бесчисленных возов дороге к уже близкому Доростолу болгарские новобранцы. Оторванные от сохи землепашцы с тоской глядели на недожатые поля, а бывшие рукомысленники с тревогой думали о той проклятой работе, что уготовили их умелым рукам «заботливые» византийцы. Бежать из длинной колонны в несколько тысяч человек было невозможно, потому что ромейские охоронцы, ехавшие по обеим сторонам на своих сытых конях, зорко следили и быстро могли нагнать любого, кто решится на побег. Нескольким особо ловким удалось ускользнуть во время ночёвки, но теперь до Доростола рукой подать, значит, следующая ночёвка будет уже в лагере, где им выдадут оружие и наскоро обучат воевать, а потом пошлют, в общем строю, на приступ непокорного града, и там уже либо смерть от обороняющихся, либо от византийцев. Тяжкие мысли ещё более сгустились, как предгрозовые тучи, когда впереди показался конный отряд.

– Глядите, нас даже встречают, какая честь! – крикнул таксиарх своим воинам.

Но резво скакавшие навстречу были облачены не так, как лёгкая конница ромеев, и уж совсем не походили на тяжёлых катафрактов. На них были кольчуги, округлые и островерхие шеломы, а также варварские штаны, несмотря на жару.

– Наверное, это мисяне, что служат в войске императора, – предположил один из воинов.

Скакавший впереди крепкий воин с бритым подбородком и длинными усами, оглянувшись на своих молчаливых воинов, что-то крикнул, и те стали обтекать колонну новобранцев с обеих сторон, а длинноусый, обнажив обоюдоострый меч, ринулся на токсиарха и двух ехавших рядом кентархов.

«Молодой безумец, – промелькнуло в голове опытного в боях ромейца, прежде чем их клинки скрестились, – сейчас ты почувствуешь, нежданный наглец, на себе руку настоящего…» Таксиарх не успел додумать свою мысль, потому что противник, даже не прикрывшись щитом, легко отразил его удар, продолжил движение навстречу и закончил его, пронзив шею грека зажатым в левой руке скрамасаксом. Несчастные новобранцы не могли понять, что творится вокруг. В один миг сонный и пыльный зной разбитой дороги огласился звоном клинков, рычанием яростных воинов, стонами умирающих в пушистой пыли, смешавшейся с кровью. Кто-то из новобранцев ударил в пах византийского коня, и он, отчаянно заржав, рванулся прочь, унося ничего не понимающего седока. Где-то десяток рук уже стаскивал с седла греческого всадника, потом другого. Недолгий, но жестокий бой закончился.