Суверенитет духа - Олег Матвейчев

М. Эпштейн, однако, прав, когда упрекает русский язык в некой застойности и бюрократичности. Это говорит и об отсутствии поэтов (при обилии со-чинителей, которые как попугаи освоили технику рифмоплетения. перенятую у великих) и об отсутствии движения русского бытия именно как русского бытия. Социальные революции и изменения есть, но вместе с чужими феноменами приходят и чужие слова. Слава Богу, что универсальности русского языка достаточно, чтобы впитывать их в неограниченном количестве, оставаясь собой.

В своей предшествующей книге М. Эпштейн вводит понятие «противомыслия», которое иллюстрирует примером Маркса: «Учение Маркса содержит в себе сильнейшие доводы в пользу историко-экономического детерминизма ― и одновременно сильнейший упор на необходимость активной и сознательной подготовки пролетарской революции. Как насмешливо заметил Сергей Булгаков, Маркс похож на астронома, предсказавшего неизбежность солнечного затмения и одновременно заклинающего человечество объединить все силы, чтобы это затмение все-таки произошло… Но если рассмотреть марксизм как форму мыслимости, нельзя не обнаружить, что детерминизм и революционизм расходятся из одной точки собственно марксовой мысли как две ее альтернативные возможности, предполагающие друг друга, и что именно соединение этих противоположно направленных ходов мысли может произвести на читателя Маркса сильный катартический эффект…»29

В этом смысле, книга М. Эпштейна «Знак пробела. О будущем гуманитарных наук» тоже заражена противомыслием или как он еще говорит, противозовием. Один зов ― из укорененного в конечном счете в ницшеанстве и трансцендентализме философии Нового времени постмодернизма (в диалоге с проблематикой которого и прошла большая часть творческой жизни автора), другой зов ― из феноменологии, почти доходящей до хайдеггеровской. Один зов ― из прошлого, другой из будущего (если Ницше говорил, что его философия ― «на ближайшие три столетия», то Хайдеггер как раз отмечал, что «его начнут понимать через триста лет»). Один зов из «философии возможного», которая ограждает от встречи с Событием, например, всего лишь с горем, как это делает страховка («философия возможного», в приложении к экономике, или «продавая другие возможности» дает гарантию, что ты в лучшем случае получишь, но именно их, а ничего иного), другой зов ― от решимости даже умереть, но дойти до сути, от решимости встретиться с Неизвестным, с тем, что будет за «поворотом», что никак не включено в пул возможностей, которые купил, или от которых застраховался. Один зов из американо-российской стереоскопичности, другой ― из российской открытости вещам, «нефутлярности», один из «пост-», другой из «прото-». Наличие этого противомыслия гарантирует читателю огромный катарсический эффект!

«Новое мышление» позднего Хайдеггера30

Еще Гегель в предисловии к «Феноменологии духа» отмечал двусмысленное положение, в котором оказывается автор любого предисловия. Что можно сказать такого о книге, что не скажет лучше сама же книга? Что можно сказать лучше об авторе, что лучше не скажет сам автор? Начало какого–либо мыслительного предприятия всегда поверхностно и пусто, а результаты, взятые в отрыве от самого пути их достижения часто бездоказательны. Поэтому никакие «предисловия» и «резюме» не заменят чтение самого текста…

Но кто сказал, что они должны его заменять?

Миссию предисловия надо видеть в том, чтобы вызвать у потенциального читателя интерес к дальнейшему чтению. Предисловие ― это, если хотите, хорошая реклама, это интрига, манящая загадка, это некая провокация, вызов читателю и его устоявшимся взглядам. Если это так, презентация книги Мартина Хайдеггера «Что зовется мышлением?» могла бы начаться следующими словами:

Вы держите в своих руках уникальную книгу. Это последняя изданная при жизни книга последнего великого философа Запада и возможно, первого философа «нового начала» нашей истории.

Здесь все противоречит привычным представлениям: кем доказано, что Хайдеггер величайший мыслитель? Не есть ли это всего лишь частное мнение автора предисловия и почему мы должны этому верить? Но даже если Хайдеггер и великий мыслитель, то почему последний? Были и после него, будут и еще… Сколько мы видели разных глашатаев «конца истории»? И что? Их нет, а история идет… Наконец, что это за странная фраза о «новом начале» нашей истории? Если уж что–то началось, то его нельзя начать еще раз, начало всегда одно… И так далее. Скептическим возражениям нет числа.

И тем ни менее, дальнейший ход предисловия, будет попыткой доказать исходный тезис. Если это хоть в какой-то мере удастся, значит, поставленная цель, заинтриговать читателя и побудить его прочитать книгу будет достигнута.

Начнем, с формальных «количественных показателей». Даже те, кто слышат имя М. Хайдеггера в первый раз, и склонны со скепсисом относиться ко всем заявлениям о чьем–либо «величии», должны быть удивлены, по крайней мере, двум обстоятельствам.

Во-первых, Хайдеггер ― автор 100 томов сочинений, причем эти тома наполнены не популярными злободневными статьями, не беллетристикой, а сложнейшими скрупулезными, на нескольких языках комментариями к текстам великих философов и поэтов.

Во-вторых, количество комментариев и материалов в мире, посвященных самому Хайдеггеру больше, чем количество материалов посвященных любому другому философу в истории человечества, несмотря на то, что Хайдеггер умер всего 30 лет назад, а например, о Фалесе или Лао Цзы пишут уже скоро три тысячи лет.

Влияние, которое Хайдеггер оказал на философию и культуру 20 века огромно, но это влияние все возрастает. Сам Хайдеггер предсказал эту ситуацию и прогнозировал пик популярности и начало подлинного понимания проблем, которые он ставил, не раньше, чем в ближайшие 300 лет31. Именно тогда, угаснут импульсы, которые были приданы культуре и истории мышлением Гегеля, Маркса, Ницше. Сейчас мы живем в мире «созданном и понятом» этими тремя великими философами. И хотя влияние Хайдеггера огромно, настоящее «время Хайдеггера» еще не наступило. Сейчас его вписывают в рамки Гегеля, Маркса и Ницше, тогда как настоящее понимание будет, если трех последних будут понимать из Хайдеггера. И он сознавал и подчеркивал свою несвоевременность. Книгу же, которую вы держите в своих руках, постигла самая злая судьба, ее выход, в отличие от ранних хайдеггеровских работ, заметили только те, кто уже испытал влияние Хайдеггера, но не широкая публика. Конечно, «Что зовется мышлением?» это не последнее, что Хайдеггер написал, но это последняя книга, которая вышла при его жизни. Таким образом, мы имеем дело со своего рода «завещанием»32.

Но прежде, чем переходить к содержанию «завещания», передачи «дела жизни» стоит коротко остановиться на самой жизни, на биографии.

Энциклопедии и словари подают биографию философа Мартина Хайдеггера довольно скандально. По сути, всю ее сводят только к тем трем месяцам, когда Хайдеггер занимал пост ректора Фрайбургского университета. Это было в момент прихода к власти фашистов. Отсюда и скандал. Однако, если рассматривать биографию в целом, то окажется, что по большему счету, она не содержит ничего примечательного, экстравагантного и эпатирующего. В отличие от биографий всевозможных звезд и культурных персонажей, которые то получают премии, то отказываются от них, то конфликтуют с властью, то служат ей, то сидят в тюрьме, то хулиганят на воле…. Ничего сократовского, диогеновского, есенинского, сартровского, казанововского, пастернаковского или фуковского в биографии Хайдеггера нет.

В то же время, для тех, кто не утратил способность удивляться, найдет, что именно эта непримечательность как раз в наше бурное время и необычна. Футуролог Брайн Ино как-то предсказывал, что в далеком будущем, журналисты будут специально выискивать неэкстравагантных людей, поскольку экстравагантность станет нормой, а значит, будет скучна. Хайдеггер ― как раз тот случай, случай необычной обычности, он и в этом смысле ― человек будущего.

Он родился в 1889 году в одном из самых живописных уголков Земли, в провинциальном городке Мескирх, недалеко от Боденского озера и истоков Дуная, у отрогов Альп окруженных величавым Шварцвальдским лесом в семье церковного причетника. Всю жизнь Хайдеггер хранит любовь к родным местам. Лишь несколько раз, и то по настоятельной просьбе друзей, он побывает за границей. Только отсутствие в Мескирхе каких–либо образовательных учреждений и работы, заставит его учиться в Констанце, Фрайбурге, преподавать в том же Фрайбурге и Марбурге, выезжать с лекциями... Но он решительно отклонит несколько предложений работать в Берлине, что было равнозначно отказу от трона «короля мировой философии». Хайдеггер сам строит в горах небольшую хижину и прячется там от мира при каждом удобном случае. Обладая мировой известностью, он с большой неохотой дал всего лишь два интервью журналам, и одно из них разрешил публиковать только после смерти. Вряд ли можно найти человека, который бы столь настойчиво избегал любой славы и популярности. Он стал одним из первых эскапистов в 20 веке и всегда будет ассоциироваться не с нацистской кафедрой, а со старой скамейкой возле могучего дуба в своем родном городишке. В Мескирхе Хайдеггер и умер и был похоронен в 1976 году в возрасте 87 лет... До сих пор местные жители не понимают, почему к ним периодически приезжают какие-то чудаковатые поклонники и странные профессора. Если бы не необходимость принимать их, то они бы даже не сделали ни памятной доски, ни небольшого музейчика. В их памяти остался брат Мартина ― Фриц, который был примечателен хотя бы тем, что заикался…Глубочайшая провинциальность этих мест всю жизнь сквозила и из самого Хайдеггера, которого первокурсники или случайные посетители университета, где он преподавал, принимали за истопника. Он думал, писал и говорил, как крестьянин, он одевался чудно как сельский «интеллигент». И это тоже удивительно, ведь до него философия была тождественна «образованности», в ней видят даже пик, квинтэссенцию цивилизованности, культуры.