Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О чем?
— А об его поведении «там»? Ежов не без злорадства усмехнулся.
— Да что ж, Иосиф… Как мы ждали, так, пожалуй, оно и вышло. Так и вышло. Ну, конечно, при ловкости нашего маршала, до сих пор у меня еще нет точных следов его темных делишек, но не это важно.
— А что?
В ответ Ежов развернул свою папку и вынул оттуда кипу иностранных и русских газет.
— На мой взгляд, не то важно, что сам Тухачевский делает или думает, а то, что ПРО НЕГО думают, как о нем отзываются и какую роль навязывают ему наши враги. В этом отношении у меня уже есть немало ценных материалов. Вот, прежде всего, иностранная пресса. Она, в общем, встретила нашего маршала очень хорошо, как представителя «новой струи» советской жизни. Оно и верно: никому, даже нашему Максиму[40], не сыграть такой барской роли, как Тухачу. Он, как когда-то Чичерин, можно сказать, совсем обворожил иностранную публику. Что и говорить — представительность, красивая морда, деликатное обхождение, языки, манеры. Верно, дамам ручки целует, — картинка, загляденье… Ну, ясно — не нам, пролетариям, чета: гвардеец, голубая кровь, барин… «Представитель Новой России», эволюционировавшей в сторону истинной демократии. Ха-ха-ха… «Российский Фуллер»[41]. «Новое поколение революционной России». «Создатель мощной русской армии». «Человек воли и размаха». «Россия вступает в ряды нормальных демократических государств». «От революционного хаоса — к твердому государственному режиму». «Молодой вождь самой молодой армии». «Новые силы, вышедшие на смену старым революционным фанатикам». Ну и так далее. Все это заголовки иностранных газет. А белогвардейские — так они и еще яснее высказались. «Последние новости» (это крупнейшая эмигрантская газета в Париже) так прямо и назвали Тухача «надеждой Новой России», «залогом эволюции и нормализации русской жизни». А то вот еще «Знамя России» в Праге так прямо и говорит о заговорах в армии — любезно сигнализирует нам, хи-хи-хи. Ну, спасибо, спасибо… Мы и сами с усами. Даже если и нет заговоров — если нужно, мы их сами создадим! Хи-хи-хи… Дальше младоросские газеты (есть и такая любопытная там партия — «Царь и Советы» — хи-хи-хи). Так они еще круче завернули: «Вся власть армии». «Коммунизм отступает под напором национальных сил». «На смену большевизму идет Новая Россия». «Тухачевский — гордость и надежда новой российской армии». «Все наши симпатии на стороне новой армии и ее молодых вождей». «Сталинская власть — пленница Красной армии». Ну и так далее. Понятно?
Сталин криво усмехнулся.
— Чего уж яснее? Тащат нашего Михаила в советские Наполеоны. Только… «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела»!
Ежов подобострастно захихикал.
— А то вот еще кое-что любопытное. Есть среди белой эмиграции писатель — белый офицер, корниловец. Написал немало книг о советских вождях. И знаешь, Иосиф, — игриво усмехнулся докладчик, — право же, совсем не плохих для нас книг. Совсем не плохих! У-ва-же-ние к нам поднял немалое! Выходит, что все мы люди не то, чтобы сволочи, но этакие бяки, а впрочем, в рот нам пальца не клади, — мы никакие не Керенские!..
Оба собеседника засмеялись.
— Ну, что ж… Если мы графов Толстого и Игнатьева, да Куприна для нашей славы приспособили, может быть, нам и этого писателя «освоить»? Как его там?
— Роман Гуль, он же Крылов. Выпустил недавно одну книжку и о нашем маршале. Заметь — за год до его первой поездки за границу! Ну и вот что он там про него пишет: «Сорвется или не сорвется блестящая карьера Тухачевского — Бог весть. Тухачевский бьет в историю дальнобойным прицелом»… «Красный Бонапарт»… «В чемпионате советских полководцев у Тухачевского нет соперника по влиянию и славе». И дальше: «Тухачевский — это запад Советов»… «Что же выберет в дальнейшем судьба для сумасшедшего по смелости и блестящего по талантливости красного маршала? Что-нибудь да выберет»… Ну и так дальше. Разве не ясно, как на ладошке?
Ежов умолк и выжидательно посмотрел на Сталина.
— Н-н-да, — потер тот черный, в синеву, крутой подбородок. — Это и любому юному пионеру ясно… А из-за границы о его личной там деятельности сведений еще не поступало?
— Жду вот-вот… Конечно, Михаилу нашему скорее в Москву приехать, чем нам о нем секретные сводки получить. А я, признаться, очень боялся… Очень боялся…
Ежов как бы в нерешительности остановился и провел языком по губам. Сталин вопросительно взглянул на него.
— Как бы… славный наш маршал не остался там совсем… Невозвращенцем. Вот была бы история с географией!
— Но семья-то его здесь?
— Да что семья, — презрительно протянул Ежов. — Не больно-то он охоч до своей семьи. Сколько жен, законных и незаконных, сменилось у него за это время?.. Плевать ему на все, что по дороге к его карьере встренется. Такой ведь железный человек!
Сталин нахмурился и с минуту молчал. — Ладно. Когда Тухачевский приедет в Негорелое, позвонишь мне. А теперь давай дальше. Как у тебя со шкафом Ягоды? Глаза Ежова блеснули торжеством.
— Нашли, товарищ Сталин. Нашли… На его личной секретной квартире у одной девочки. Только потом попотеть пришлось очень даже немало. Ясное дело, что мы Ягоду открывать шкаф не просили, — знаем сами, что тогда с документами будет. Я все лучшие наши инженерные силы мобилизовал. Так и сказал: ежели при открытии шкафа бумаги будут сожжены или газом потравлены, или там адская машина, — все, кто живые останутся, в подвал пойдут… Ну, мое слово они все уже знают. Постарались… Что уж там они делали, инженеры-то мои, чорт их знает, а только достали бумаги в целости. В полной целости!..
— Ты их уже просматривал?
Сталин в упор посмотрел на начальника политической полиции. Тот вильнул глазами в сторону.
— Так, товарищ Сталин, — нехотя ответил он. — Пока что — только мимоходом, чтобы только-только знать, что там такое…
— «Ми-мо-хо-дом»? — переспросил значительно Сталин и его маленькие черные глаза сверкнули зловещим огнем. — Доставь немедленно эти все бумаги ко мне, Николай, и смотри, чтобы ничего не пропало по дороге… «Мимоходом»! Я не люблю этого. Смотри.
— Я понимаю, товарищ Сталин, — ответил тихо, не поднимая глаз, Ежов.
— Ну, тем лучше. А насчет самого Генриха — все готово?
Страшные люди понимали друг друга с полуслова, по полутону.
Ежов оживился.
— Я думаю, уже можно.
Сталин удовлетворенно кивнул головой.
— Ладно. Арестуй его через пару недель совсем незаметно, где-нибудь вдали от Москвы.
— Чтобы, «как корова языком слизнула?» — хихикнул Ежов. — Слушаю, товарищ Сталин.
— Потом я дам тебе дальнейшие указания. А как… с Аллилуевой?
Ежов сделал серьезное лицо. Жена Сталина уже была отравлена медленным, незаметно действующим ядом и нужно было только ждать неизбежного результата. Но об этом между двумя кровавыми людьми не было произнесено даже намека.
— Я советовался с профессором Плетневым. По его мнению, здоровье товарища Аллилуевой совсем скверно. Какая-то такая болезнь… Как ее?.. Плетнев сказал мне ее мудреное название, но я, признаться, запамятовал… Но словом — плохо дело. Плохо дело!..
Начальник тайной полиции многозначительно поглядел на
диктатора. Тот молча угрюмо кивнул головой.
* * *Большая терраса была залита солнцем, ярким горным солнцем Альп. За перилами, на много сотен метров вниз уходила пропасть, а вдали сияющие снегами поднимались отроги баварских Альп. Горный замок Гитлера — Берхтесгаден — был похож на орлиное гнездо, на гнездо хищника, недоступное охотникам, откуда германский орел готовил удар своим хищным железным клювом по мирной Европе.
На террасе сидели в шезлонгах ближайшие соратники Гитлера: массивный, задыхающийся от своей толщины Геринг; худой, почти горбатый Геббельс; уверенный в себе, с постоянной — умной и спокойной — улыбкой на красивых губах, генерал-фельдмаршал фон-Браухич и всегда ехидно улыбающийся тонкими губами, с глазами, спрятанными за стеклами очков, Гиммлер. Все они внимательно слушали доклад начальника русского отдела Гестапо — Вернера.
Когда сухой и точный доклад был закончен, долгое время на террасе царило молчание. Легкий и свежий зимний ветерок шевелил бумагами и разбивал кольца сигарного дыма, которые задумчиво пускал кверху Геринг.
Гитлер первый нарушил молчание.
— Значит, герр Вернер, маршал Тухачевский не ответил вам ни да, ни нет на ваш намек? Понял ли он вас?
— Абер зихер, майн фюрер, — согнулся Вернер. — Это же несомненно умнейший человек. Он НЕ МОГ не понять, что мы ему предлагаем личный союз и помощь в государственном перевороте.
— Что же, он надеется САМ что-либо сделать? Гм, гм… А у тебя, Генрих, — повернулся Гитлер к Гиммлеру, — какие сведения об активности Тук… Тукхатчеффски… чорт бы побрал эти славянские имена! Язык сломать можно.