Ночная дорога - Кристин Ханна

Они долго вели ее по разным коридорам и наконец пришли к маленькой комнате без окон. Когда открылась дверь, на Лекси пахнуло мочой и гнилью, она запаниковала, хотела отвернуться.

— Слишком поздно, — сказала одна из надзирательниц и толкнула ее внутрь.

Железная койка, застеленная грубым серым одеялом, матрас и подушка из бесформенной резины. Единственное отверстие в двери размером с телевизионный пульт. Через него подавали еду.

Лекси постояла в темноте, охваченная внезапной дрожью, хотя холодно не было. От зловония в камере у нее начали слезиться глаза.

— Посиди здесь, — сказала надзирательница. — Будет тебе урок.

Дверь с лязгом захлопнулась, и Лекси осталась в темноте.

Она продолжала стоять, чувствуя холод изнутри. Открыла ладонь. Нащупала в темноте таблетки. Положила в рот и проглотила без воды. Подействовали они не сразу, но покой в конце концов пришел. Лекси закрыла глаза и позабыла разом о фальшивом пении Мии, об обещании Зака любить и тихом плаче Грейс. Она опустилась на резиновый матрас и уставилась в никуда, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, просто растворилась во времени, которое оказалось бесконечным.

Часть вторая

«Пусть то, что встарь сияло и слепило,В моих зрачках померкло и остыло…Прочь дух унылый!Мы силу обретемВ том, что осталось…»[14]

18

На сторонний взгляд, семейство Фарадеев вроде бы оправилось от горя. Майлс, известный хирург, снова занимался тем, что у него лучше всего получалось, и если он проводил в операционной слишком много времени, то это было объяснимо — он спасал человеческие жизни. Зак удивил всех, кто его знал, быстро пройдя курс колледжа нижней ступени и отучившись в университете Вашингтона, и все за три года, после чего поступил на медицинский факультет на год раньше. Теперь он учился на втором курсе, показывая выдающиеся результаты. Он снял домик на острове и занимался только учебой и дочкой, видимо, нимало не расстраиваясь, что в его жизни не осталось времени для развлечений с друзьями. Жители острова говорили о нем с гордостью, решив, что трагедия сформировала его и он отлично справляется с отцовством.

Но была еще Джуд.

На протяжении нескольких лет она пыталась стать той женщиной, какой была до смерти дочери. Она исполняла все, что от нее требовалось, что от нее ожидали. Посещала врачей, группы поддержки. В разные периоды принимала определенные антидепрессанты. Сначала спала слишком много, потом слишком мало. Сильно похудела. Но главное, она узнала, что существует боль, которую нельзя излечить, или проигнорировать, или заглушить.

Время не затянуло ее раны. Какая же это ерунда, та затертая фраза. Банальность, которую говорят счастливчики другим людям, менее везучим. Те же самые счастливчики думали, будто могут помочь разговорами о горе, так что им ничего не стоило бросить на ходу: «Старайся жить дальше».

В конце концов она перестала ждать, что ей станет лучше. Именно тогда она нашла способ жить. Она не могла контролировать свое горе, свою жизнь, да и все остальное (теперь она в этом убедилась), но зато могла управлять своими эмоциями.

Она стала осторожной. Расчетливой.

Это самое главное. Она превратилась в антикварную фарфоровую вазу, которую разбили, а потом с большими трудностями склеили. Вблизи была видна каждая трещинка, этот хрупкий сосуд требовал нежнейшего обращения, но на расстоянии, если смотреть через всю комнату и при правильном освещении, ваза выглядела целой.

Джуд следовала строгому распорядку; она пришла к выводу, что ее может спасти только расписание. Список необходимых дел на день направлял ее жизнь в определенное русло. Проснуться. Принять душ. Приготовить кофе. Оплатить счета. Съездить за продуктами в магазин, на почту, в химчистку. Заправить машину.

Так она и передвигалась весь день. Она подстригала и укладывала волосы, хотя ей было все равно, как она выглядит; она пользовалась косметикой, тщательно одевалась. Иначе люди, хмурясь, наклонялись к ней и спрашивали: «А на самом деле ты как?»

Проще выглядеть здоровой и активной. В большинстве случаев это срабатывало. Она просыпалась и проводила в заботах весь день. По будням она кормила внучку завтраком и отвозила в садик. Через несколько часов она забирала Грейс и отвозила в группу продленного дня, чтобы дать Заку возможность заниматься.

Джуд пришла к выводу, что если сосредоточиться на сиюминутных делах, то можно удерживать горе на расстоянии.

Во всяком случае, почти всегда. Сегодня, однако, ее не могло защитить никакое притворство.

Завтра исполнялось шесть лет со дня смерти Мии.

Джуд стояла в своей дизайнерской кухне, уставившись на плиту с шестью конфорками. Сквозь окно проникали косые лучи послеполуденного солнца, заставляя гранитную стойку сиять бронзовыми искорками.

Подошел Майлс, поцеловал ее в щеку. Он весь день не отходил от Джуд.

— Зак и Грейс придут сегодня на ужин, — напомнил он жене.

Она кивнула. Ее осенило, но слишком поздно, что она могла бы повернуться в его руках и тоже поцеловать мужа, но, как теперь часто бывало, она медленно соображала. И потому смотрела теперь, как он уходит от нее, увеличивая расстояние между ними. С недавних пор она стала видеть лишь пустое пространство.

Она знала, что муж разочарован ею, их браком, но в то же время она знала, что он по-прежнему ее любит. Или хочет любить, а для Майлса желание и реальность были одним и тем же, потому что он всегда добивался своего. Он все еще верил в них обоих. Каждый день просыпался и думал: «Сегодня…» Сегодня она вспомнит, как сильно любит его.

Джуд направилась к холодильнику, достала говяжий и свиной фарш и занялась успокаивающим делом — приготовлением тефтелек. Следующий час она целиком посвятила стряпне: нарезала овощи, лепила тефтельки, выкладывала их на сковородку. Через какое-то время в доме запахло томатным соусом на красном вине и пряными тефтельками с тимьяном. На плите все кипело, наполняя воздух ароматным паром. Она прикрутила огонь под соусом и приготовила салат. Закрывая дверцу холодильника, услышала, как к дому подъехала машина.

Джуд заправила волосы за уши, ощутив под пальцами жесткие пряди пробившейся седины — напоминание о ее потере. Когда она приблизилась к гостиной, Майлс увидел ее и пошел навстречу, обнял за талию.

В залитый солнцем холл вошла Грейс. В брючках капри с бабочками и розовой широкой блузочке, с шелковистыми светлыми волосами, выбивающимися из съехавшего набок хвостика, она напоминала маленького эльфа. Но если вглядеться внимательнее в маленькое личико с острым подбородком и тонким носиком, сразу становилось ясно, что в этом серьезном ребенке не было ничего от волшебных обитателей леса. Она редко улыбалась, а если смеялась, то тихо, прикрыв ладошкой рот, словно стыдясь своего смеха.