Белый туман - Жаклин Рединг

– Да, это так. Он не похож ни на одного из тех мужчин, которых я знала раньше.

Леди Херрик улыбнулась.

– В таком случае позвольте мне поздравить вас, леди Данвин, с тем, что вам удалось избежать той тюрьмы, которой является для женщины брак без любви. Ваша нежная привязанность к мужу очевидна для каждого, кто смотрит на вас.

Чувствуя, что ей пора уходить, Элинор поднялась с кресла.

– Благодарю вас, леди Херрик, за то, что вы нашли время для откровенного разговора со мной. Я перед вами в долгу.

– А я перед вами.

Они вместе направились к двери.

– Не могу ли я дать вам маленький совет, леди Данвин?

Элинор утвердительно кивнула.

– Не судите поступки вашей матери или брата слишком строго. Оказавшись в весьма трудном положении, они делали то, что считали нужным ради вашего блага. Френсис уже так настрадалась, что хватило бы не на одну, а на три жизни. Независимо от того, что произошло между нами двадцать лет назад, я бы не хотела причинять ей боль.

– Благодарю вас, миледи. Я уверена, что если бы моя мать знала о вашей заботе, то оценила бы ее по достоинству.

Графиня в ответ кивнула, в ее глазах промелькнула печаль:

– Но, как мы обе понимаем, этого не произойдет никогда. Некоторых ран лучше не касаться, пока они не зажили.

Попрощавшись с вдовствующей графиней, Элинор забрала свои вещи у дворецкого, который отправил одного из лакеев Херриков с поручением нанять для нее экипаж, чтобы доставить домой.

Пока Элинор стояла в ожидании на тротуаре, ее первой мыслью было вернуться в их городской особняк и тихо провести всю вторую половину дня вместе с Гэбриелом и девочками. Рядом с ними она чувствовала себя такой счастливой, такой защищенной. Однако когда Элинор уже забралась в экипаж и откинулась поудобнее на подушки, она вдруг вспомнила, что осталось еще одно место, где ей необходимо побывать.

– Куда прикажете вас доставить, миледи? - осведомился кучер.

– В Гайд-парк, пожалуйста.

Френсис, леди Найтон, была женщиной чрезвычайно пунктуальной в своих привычках. Она просыпалась каждое утро в пять часов, чтобы умыть лицо холодной водой с лавандовым мылом, после чего ровно в шесть часов съедала завтрак, состоявший из жареного хлеба и чая. Она добавляла в чай молоко вместо сливок и никогда не клала в него сахара. Хлеб она предпочитала намазывать клубничным вареньем, хотя в последнее время все чаще заменяла его джемом из крыжовника.

По утрам она обычно читала в тишине гостиной, и если позволяла погода, каждый четверг в десять часов утра, когда большая часть лондонского высшего света еще спокойно нежилась в своих постелях, пешком проходила три небольших квартала в сторону Стенхоп-гейт, ворот, ведущих в Гайд-парк.

Она садилась каждый раз на одно и то же место - третью скамейку по правую сторону от входа, неподалеку от аллеи Влюбленных, частично заслоненной от нее огромным дубом с раздвоенным стволом. Там она проводила около часа, бросая хлебные крошки птицам и белкам, пока большой город вокруг нее пробуждался ото сна, а солнце медленно ползло по небосклону к зениту.

В то утро погода была холоднее, чем в последние дни, пронизывающий ветер нес с собой легкий морозец, поэтому Френсис взяла с собой плед, чтобы накрыть им колени. Это было толстое шерстяное покрывало, сотканное для нее женами арендаторов в Скайнеголе, шотландском поместье ее сына Кристиана и его жены Грейс. Темно-красные, зеленые, черные и белые нити образовывали узор в косую клетку, по краям плед был отделан бахромой. Ей очень нравилась эта вещица.

Френсис приходила сюда каждый раз, когда бывала в Лондоне, в течение двадцати лет подряд. Это был тихий уголок парка, находившийся в стороне от наиболее оживленных мест для гуляния, и она всегда обретала здесь тот душевный покой, то утешение, которое человек может ошутить, лишь оставшись наедине с природой. Ветер шелестел осенней листвой, свиристели щебетали в кронах деревьев над ее головой, однако на сей раз прогулка в парк не принесла ей ни покоя, ни утешения, только тревожные мысли о ее пропавшей дочери, Элинор.

Любуясь белочкой, собиравшей желуди у ее ног, Френсис в который раз думала о том, как жаль, что она не может чудом перенестись в прошлое, чтобы исправить ошибки, совершенные ею много лет назад. В то время она была еще так молода и наивна, одержима мечтами покорить весь мир. Ее чувства к Уильяму казались ей чем-то настолько возвышенным, что до недавнего времени она отказывалась признать, что у них не могло быть будущего вместе. Но тогда их любовная связь только подлила масла в огонь, заставив пойти на открытый бунт.

Родители Френсис не осмелились отвергнуть предложение сына и наследника герцога Уэстовера, как бы она ни молила их изменить решение. Кристофер с самого начала знал, что сердце ее было отдано другому, однако искренне верил в то, что сможет сделать ее счастливой и что ему стоит только осыпать ее подарками, драгоценностями и обильными знаками внимания, чтобы в один прекрасный день ее чувства к нему из обычной дружбы переросли в страстную, безнадежную любовь, которую он сам питал к ней. Но в конце концов даже дружба ушла бесследно, не оставив после себя ничего, кроме горечи и обиды - на Кристофера, на родителей и больше всего на общество, которое превратило ее в беспомощную жертву.

Больше всего от ее ошибок пришлось страдать детям, Кристиану и Элинор, и ни одна мать, у которой в сердце осталась хотя бы капля сострадания, не пожелала бы своим ни в чем не повинным отпрыскам столько горя. Кристиан уже в девять лет превратился из ласкового, добросердечного мальчика в хозяина имения, человека, который нес на своих плечах такое бремя, под тяжестью которого сломались бы и многие более сильные люди. С тем, чтобы обеспечить сестре защиту имени Уэстоверов, Кристиан отдал свою жизнь в полное распоряжение деда, старого герцога, позволив этому ожесточившемуся с годами старику решать его судьбу за него. Френсис знала, что мальчик пошел на это ради нее, иначе бы ее изгнали из общества как прелюбодейку, и ей оставалось только согласиться с таким поворотом событий из страха за своего еще не родившегося ребенка.

О, если бы она могла изгладить из памяти ту ужасную ночь много лет назад, когда она вынуждена была сообщить мужу о том, что, вполне возможно, носит под сердцем ребенка от другого мужчины!

Кристофер молча принял эту весть, уставившись на нее с таким выражением, какого она никогда прежде за ним не замечала. Глаза его выглядели пугающе безучастными, словно остекленевшими, кожа на лице стала мертвенно-бледной. Только потом Френсис поняла, что он знал правду еще задолго до того, как она ему обо всем рассказала.