Пыточных дел мастер (Книги нового солнца, Книга 1) - Джин Вулф

Глава 31

Тень палача

A обязанности наши входит и долгое стояние на эшафоте в ожидании пациента - без плаща, в маске, с обнаженным мечом в руках. Некоторые говорят, будто таким образом палач служит символом вездесущего правосудия, но я полагаю, причина - в толпе. Ей просто нужно нечто, фокусирующее внимание и внушающее ощущение значительности того, что должно вскоре произойти. Толпа - это никак не сумма индивидуумов, составляющих ее. Скорее, она - особого вида животное, лишенное дара речи и даже настоящего сознания, рождающееся, когда люди собираются вместе, и умирающее, стоит лишь им разойтись. Эшафот перед Залом Правосудия был окружен кольцом димархиев с пиками наперевес, а их офицер с пистолетом, пожалуй, мог бы убить пятьдесят или шестьдесят человек, прежде чем у него вырвут оружие, собьют с ног и затопчут. И все же лучше предоставить толпе некий всем понятный символ власти, точку фокуса, притягивающую взгляд. Люди, собравшиеся поглазеть на казнь, вовсе не были в большинстве своем бедны. Кровавое Поле - один из лучших кварталов города, и я видел в толпе довольно много красного и желтого шелка и лиц, вымытых с утра душистым мылом (мы с Доркас умывались в колодце на дворе). Подобная публика не так легка на подъем, как бедняки, но, будучи раздражена, становится гораздо более опасной - этих людей не ошеломить демонстрацией силы, да к тому ж они, что бы там ни утверждали различные демагоги, куда как храбрее. Так, я стоял на эшафоте, положив руки на эфес "Терминуса", вглядываясь в толпу, и тень моя падала на заранее установленную нужным образом плаху. Хилиарха видно не было - позже я обнаружил, что он наблюдает за процедурой из окна. Я поискал в толпе Агию, но не нашел. Доркас стояла на ступенях Зала Правосудия - бей-лиф по моей просьбе зарезервировал для нее местечко. Толстяк, подстерегший меня накануне, подобрался к эшафоту насколько мог близко - острие пики едва не уперлось в его брюхо. Женщина с голодными глазами стояла справа от него, а седовласая - слева. Данный ею платок я заткнул за голенище сапога. Низенького, что дал мне азими, и тусклоглазого, так странно говорившего заики не было видно нигде. Я поднял взгляд к крышам - оттуда им, несмотря на маленький рост, было бы все прекрасно видно - и, хотя не смог отыскать их, они скорее всего были именно там. Четверо сержантов в высоких парадных шлемах привели Агилюса. Вначале толпа раздалась, точно воды Птичьего Озера перед носом Хильдегриновой лодки, затем показались алые плюмажи, блеснули доспехи, и, наконец, я увидел его темные волосы и скуластое запрокинутое (цепь сковывала его руки за спиною так, что лопатки соприкасались) лицо. Я вспомнил, как элегантен был он в доспехах офицера Дворцовой Стражи, с распластанной на груди золотой химерой. Мне сделалось очень жаль, что конвоируют его не Серпентрионы, для которых он был в каком-то смысле своим, а простые исколотые-изрубленные солдаты, закованные в обычную - пусть и отполированную до блеска - сталь. Да, с него сорвали все его великолепное облачение, а я ждал его на эшафоте в той же гильдейской маске цвета сажи, в которой накануне дрался с ним... Глупые старухи верят, будто Всевышний Судия дарует нам победы в награду и карает за грехи поражениями - вспомнив об этом, я почувствовал, что награда моя далеко превосходит ту, которую я заслужил. Миг, другой - Агилюс взобрался на эшафот, и краткая церемония началась. Потом солдаты поставили его на колени, и я поднял меч, навсегда заслонив Агилюсу солнце. Если клинок должным образом наточен, а удар нанесен верно, ощущаешь лишь легкую задержку при разделении надвое спинного хребта, а затем лезвие тяжко врубается в плаху. Я мог бы поклясться, что почувствовал запах крови Агилюса во влажном, выполосканном ливнем воздухе еще до того, как голова его упала в подставленную корзину. Толпа отпрянула назад и тут же рванулась вперед, к самым остриям пик. Я явственно слышал сопение толстяка - точно такие же звуки он издавал бы, потея в конвульсиях оргазма над телом какой-нибудь наемной женщины. Где-то вдалеке раздался крик - то был голос Агии, узнанный мной безошибочно, точно лицо, озаренное вспышкой молнии, и тембр его был таков, будто она не видела смерти брата, но почувствовала ее наступление. Трудности палаческого ремесла не завершаются после свершения казни. Порою после казни как раз и начинается самое хлопотное. Голову, подняв ее за волосы и показав толпе, можно бросить обратно в корзину. Но обезглавленное тело (способное, кстати, истекать потоками крови еще долго после того, как прекратится работа сердца) следует убрать прочь достойным, но притом и позорным образом. Более того, убрать его следует не просто куда-нибудь, но - в определенное место, где оно будет ограждено от посягательств. Экзультанта, согласно обычаям, можно положить поперек седла его собственного коня и тут же передать семье. Однако персону низкого ранга надлежит убрать в какое-либо место упокоения, недоступное пожирателям мертвечины, и при этом - по крайней мере, пока вокруг имеются сторонние наблюдатели, тащить волоком. Палач не может выполнить эту задачу сам - он и без того обременен головой казненного и своим оружием. Из прочих официальных лиц - солдат, судейских и им подобных - редко кто добровольно вызывается выполнить сей ритуал. (В Цитадели это делали двое подмастерьев, так что затруднений не возникало.) Хилиарх, истинный кавалерист по выучке и, несомненно, душевной склонности, решил эту задачу, приказав привязать тело длинной веревкой к седлу вьючной лошади. Однако согласия животного при этом спросить позабыли, и лошадь, будучи скорее рабочей, чем боевой, испугалась крови и ринулась было бежать. Словом, время, понадобившееся, чтобы доставить беднягу Агилюса в квадратный дворик, освобожденный от публики, оказалось для нас весьма и весьма насыщенным. Я принялся чистить сапоги, но тут ко мне подошел бейлиф. Завидев его, я подумал, что он принес мне мой гонорар, но он сказал, что хилиарх желает уплатить мне лично. Я ответил, что не ожидал такой чести. - Он видел все, - сказал бейлиф, - и остался очень доволен. Велел также передать, что ты и женщина, путешествующая с тобою, можете переночевать здесь, если пожелаете. - Мы уйдем с наступлением сумерек, - отвечал я. - Так будет безопаснее. Бейлиф на миг задумался и кивнул, выказав ума более, чем я ожидал. - Да, у этого негодяя, должно быть, имеются друзья и родные, хотя ты вряд ли знаешь о них больше, чем я... Но, надо думать, с подобной опасностью тебе приходится сталкиваться часто. - Меня предупреждали о ней более опытные члены нашей гильдии, ответил я. Да, я сказал ему, что мы уйдем с наступлением сумерек, но на самом деле мы ждали, пока совсем не стемнеет - отчасти ради пущей безопасности, отчасти же ради того, чтоб поужинать в казармах перед уходом. Конечно, мы не могли сразу же отправиться к Стене и покинуть город ворота (о местоположении коих я, кстати, имел лишь самое смутное представление) были заперты на ночь. Вдобавок все наперебой предупреждали нас, что между Стеной и казармами нет ни гостиниц, ни постоялых дворов. Итак, нам предстояло затеряться в городе и найти место для ночлега, откуда назавтра можно будет быстро добраться до ворот. Бейлиф подробно объяснил мне дорогу, и все же мы заблудились, но поняли это не сразу, а в путь отправились в самом радостном настроении. Хилиарх хотел было отдать мне плату из рук в руки, вместо того чтобы швырнуть деньги наземь, как того требует обычай, и мне пришлось отговорить его - ради его же собственной репутации. Я в подробностях рассказал Доркас о происшедшем (инцидент, надо заметить, порадовал меня не меньше, чем огорчил). Стоило мне закончить, она с чисто женской практичностью спросила: - Значит, он хорошо заплатил тебе? - Услуги одного подмастерья стоят вдвое меньше. Я получил плату мастера! И, конечно же, кое-какие чаевые, связанные с церемонией. Теперь у меня, несмотря даже на все, потраченное с Агией, денег больше, чем тогда, когда я покидал нашу башню, понимаешь? Пожалуй, ремесло нашей гильдии вполне прокормит нас в дороге! Доркас плотнее закуталась в накидку. - Я надеялась, что тебе никогда больше не придется прибегать к нему. Ну, разве лишь изредка... После казни тебе было так плохо, и я тебя понимаю. - Нервы... Боялся, что что-нибудь пойдет не так. - Тебе было жаль его. Я видела. - Наверное. Он был братом Агии и, пожалуй, отличался от нее только полом... - Ты тоскуешь по Агии, правда? Она так нравилась тебе? - Я знал ее всего день - гораздо меньше, чем знаю тебя. И, выйди все, как она хотела, я был бы мертв. Один из тех двух авернов наверняка прикончил бы меня. - Но лист вонзился в тебя, а ты не умер. Я до сих пор часто вспоминаю, каким тоном она это сказала. И сейчас, закрыв глаза, снова слышу ее голос и ощущаю потрясение, которое почувствовал, осознав, что именно этой мысли избегал с того самого момента, как вновь поднялся с земли и увидел Агилюса с цветком в руке. Да, лист не убил меня, но я отвратил от этого свой разум - так человек, перенесший смертельную болезнь, прибегает к тысячам уловок, чтобы не смотреть в лицо смерти, или женщина, оставшись одна в большом доме, избегает смотреть в зеркала и занимает себя обычными делами, чтобы случайно не увидеть то существо, чьи шаги слышатся порою с лестницы. Да, я выжил, хотя должен был умереть. Собственная жизнь показалась мне наваждением. Сунув руку за пазуху, я осторожно ощупал свою плоть и нашел нечто наподобие свежего шрама. Но ранка не кровоточила и совсем не болела. - Значит, укол листа не смертелен, - сказал я. - Вот и все. - Но Агия говорила... - Слишком многое из того, что она говорила, оказалось ложью. Мы взошли на покатый холмик, залитый зеленым лунным светом. Впереди виднелась черная линия Стены, казавшейся, подобно горам издали, ближе, чем на самом деле. Огни Нессуса позади сияли, словно фальшивый закат, мало-помалу угасая с наступлением ночи. Я остановился на вершине холма, чтобы полюбоваться ими, и Цоркас взяла меня за руку. - Так много домов... Сколько же народу в городе? - Никто не знает. - И всех их мы оставим позади... Северьян, Траке - то далеко? - Да, я уже говорил. У первого порога. Я ведь не зову тебя идти со мной, ты знаешь это. - Однако мне хочется. Но... Северьян, что, если я когда-нибудь потом захочу вернуться? Ты отпустишь меня? - Тебе будет опасно идти назад одной, - ответил я. - Поэтому, наверное, попытаюсь отговорить. Но связывать и запирать не стану, если ты это имеешь в виду. - Ты говорил, что сделал копию записки, которую кто-то прислал мне в харчевне - помнишь? Но так и не показал. Покажи сейчас. - Я в точности передал тебе, что там говорилось, а записка ведь не настоящая. Ту выбросила Агия. Наверное, она думала, что кто-то - быть может, Хильдегрин - пытается предостеречь меня. С этими словами я открыл ташку. Нащупав записку, пальцы мои наткнулись на что-то еще - холодное, странной формы. - Что там? - спросила Доркас, увидев выражение моего лица. Я вытащил странный предмет. Он был лишь самую малость больше и толще орихалька. Холодный материал, из которого он был сделан, засверкал звездою в лучах луны. Мне показалось, что в руке у меня - маяк, видный всему городу; я тут же сунул вещицу обратно в ташку и опустил клапан. Доркас сжимала мое запястье так, словно пальцы ее превратились в тесный для меня браслет из золота и слоновой кости. - Что это было? - прошептала она. Я встряхнул головой, надеясь, что от этого в ней хоть немного прояснится. - Это - не мое. Я даже не знал... Самоцвет, драгоценный камень... - Не может быть. Разве ты не почувствовал тепла? Вот драгоценный камень - на твоем мече. А что ты вытаскивал из ташки? Я взглянул на опал, венчавший эфес. Да, он блестел при свете луны, однако на предмет, извлеченный мною из ташки, был похож не более, чем стеклянная безделушка - на солнце. - Коготь Миротворца, - сказал я. - Агия сунула его туда, когда мы врезались в алтарь, чтобы его не нашли при ней в случае обыска. Потом Агилюс объявил бы о своем праве победителя, и они получили бы камень назад, но я остался жив, и тогда она хотела стащить его там, в камере... Но Доркас не смотрела на меня. Взгляд ее был обращен к городу, окутанному сиянием мириадов светильников. - Северьян, - сказала она, - этого не может быть. Над городом, словно летучая гора из сновидений, парило огромное здание - с башнями, контрфорсами и сводчатой крышей. Из окон его струился багровый свет. Я хотел было сказать что-то в отрицание чуда, происшедшего на моих глазах, но прежде чем успел хотя бы открыть рот, здание исчезло, словно пузырь в фонтане, оставив за собою лишь каскады искр.