Саван для соловья - Филлис Джеймс

— О да, это правда. Она убила обеих. Только убийца могла знать, где была спрятана банка с никотином. Очевидно, что вторая смерть должна была выглядеть как самоубийство. Почему же тогда банка не осталась па тумбочке у кровати? Это могло произойти только потому, что убийце помешали осуществить ее план. Сестра Брамфет была единственным человеком в Найтингейл-Хаус, которого вызывали той ночью в больницу и кому помешали зайти в комнату Фоллон после возвращения. Но она всегда была подозреваемой номер один. Бутылку с ядом нужно было приготовить заранее, не спеша, и это мог сделать кто-то, кто имел доступ к молочным бутылкам и дезинфектанту и кто мог пронести смертоносную бутылку незамеченным. Сестра Брамфет никуда не ходила без своей большой гобеленовой сумки. Ей просто не повезло, что она случайно выбрала бутылку с крышкой другого цвета. Интересно, заметила ли она сама это? Даже если и заметила, поменять крышку времени уже не было. Весь план зависел от того, чтобы ее действия заняли не больше секунды. Она, конечно, надеялась, что никто ничего не заметит. И, в сущности, никто и не заметил. И есть еще одна вещь, которая ставила ее в уникальное положение среди подозреваемых. Только она одна не была очевидцем обеих смертей. Она не могла и пальцем тронуть Фоллон, пока та была ее пациенткой. Это было для нее невозможно. Она предпочла не видеть ни одного убийства. Нужно быть психопатом-убийцей или профессионалом, чтобы захотеть посмотреть, как умирает жертва. Она сказала:

— Мы знаем, что Хитер Пирс была потенциальной шантажисткой. Интересно, какой мрачный случай из жалкого прошлого бедняжки Брамфет удалось ей раскопать для своего развлечения?

— Думаю, вы знаете это так же хорошо, как и я. Хитер Пирс узнала о Фельсенхаме.

Казалось, она застыла в ледяном молчании. Она сидела, подвернув под себя ноги, на краю кресла, не глядя на него. Через мгновение она повернулась и посмотрела на него:

— Она не была виновна, вы знаете. Брамфет была послушной, преданной, приученной к необсуждаемому повиновению как к первой обязанности медсестры. Но она не убивала своих пациентов. Приговор того суда в Фельсенхаме был справедливым. И даже если бы это было не так, все же это был приговор законного суда. Она была официально признана невиновной.

Делглиш сказал:

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать приговор Фельсенхама.

Она будто не слышала этого, продолжала говорить взволнованно, словно стараясь заставить его поверить:

— Она рассказала мне об этом, когда мы вместе с ней были студентками в Главном лазарете Нитеркасла. Она жила в Германии большую часть детства, но ее бабушка была англичанка. После суда ее, естественно, освободили, и позже, в 1945 году, она вышла замуж за английского сержанта Эрнеста Брамфета. У нее были деньги, и это был брак исключительно по расчету — способ выбраться из Германии и попасть в Англию. Ее бабушка к тому времени умерла, но у нее все еще оставались кое-какие связи с этой страной. Она устроилась в Нитеркасл палатной санитаркой и так старательно работала, что через восемнадцать месяцев без всяких трудностей матрона взяла ее в студентки. Выбор больницы был сделан по-умному. Они не слишком подробно интересовались чьим-либо прошлым, а особенно прошлым женщины, которая уже показала, чего стоит. Больница располагалась в большом викторианском здании, всегда была перегружена, персонала хронически не хватало. Брамфет и я вместе закончили обучение, вместе пошли в местный родильный дом учиться па акушерок, вместе поехали на юг в больницу Джона Карпендера. Я знала Этель Брамфет па протяжении почти двадцати лет. Я видела, как она снова и снова расплачивалась за все, что произошло в Институте Штайнхофф. Она была тогда девочкой. Мы не знаем, что происходило с ней в те детские годы в Германии. Мы можем знать только то, что взрослая женщина делала для этой больницы и для своих пациентов. Прошлое не имеет к этому отношения.

Делглиш сказал:

— До тех пор, пока то, чего она должна была подсознательно опасаться все эти годы, наконец не произошло. Пока некто из прошлого не узнал ее.

Она ответила:

— Тогда все эти годы работы и борьбы пи к чему не привели. Я могу понять, почему она считала, что необходимо убить Пирс. По почему Фоллон?

— По четырем причинам. Сестра Пирс хотела получить какие-нибудь доказательства рассказа Мартина Деттииджера, прежде чем говорить с сестрой Брамфет. Казалось, очевидным способом для этого было просмотреть судебные документы. Тогда она попросила Фоллои одолжить ей читательский билет. Она пошла в Вестминстерскую библиотеку в среду, а потом снова в субботу, когда книга была получена. Она, должно быть, показала ее сестре Брамфет, когда говорила с ней, должно быть, сказала, у кого взяла билет. Раньше или позже билет должен был понадобиться Фоллон. Было необходимо, чтобы никто никогда не узнал, зачем он был нужен сестре Пирс, чтобы не узнали название книги, которую она брала из библиотеки. Это был один из нескольких важных фактов, которые сестра Брамфет предпочла опустить в своем признании. После того как она подменила молочную бутылку на бутылку с ядом, она поднялась наверх, взяла библиотечную книгу из комнаты сестры Пирс и спрятала в одном из пожарных ведер до тех пор, пока ей не представится возможность анонимно вернуть ее в библиотеку. Она слишком хорошо знала, что Пирс никогда не выйдет живой из демонстрационной комнаты. Для нее было естественно выбрать тот же тайник для банки с никотином. Сестра Брамфет не отличалась богатым воображением.

Но библиотечная книга была не главной причиной для убийства сестры Фоллон. Было еще три. Она хотела запутать следствие, сделать так, чтобы Фоллон выглядела намеченной жертвой. Если бы Фоллоп умерла, все сочли бы, что Пирс убита по ошибке. Это Фоллон была назначена выступить в роли пациента в утро, когда была назначена проверка. Фоллон была более вероятной жертвой. Она была беременна; одно это могло обеспечить мотив для убийства. Сестра Брамфет ухаживала за ней и либо знала, либо догадывалась о беременности. Я не думаю, что существовало много признаков или симптомов, которые Брамфет могла бы проглядеть у своих пациентов. Потом, существовала возможность, что Фоллон могут счесть ответственной за смерть Пирс. В конечном счете она ведь признала, что возвращалась в Найтиигейл-Хаус в то утро, когда произошло убийство, и отказалась дать какие-либо объяснения. Она могла бы положить яд в капельницу. После этого, возможно мучимая раскаянием, она убила себя. Такое объяснение очень логично раскрывало бы обе загадки. Это привлекательная теория с точки зрения персонала больницы, и довольно большое число людей предпочитало ей верить.

— А последняя причина? Вы сказали, что их было четыре. Она хотела избежать расспросов о читательском билете; она хотела, чтобы Фоллон выглядела намеченной жертвой; в качестве альтернативы она хотела обвинить Фоллон в убийстве Пирс. Каков же был четвертый мотив?

— Она хотела защитить вас. Она всегда этого хотела. Это было непросто сделать при первом убийстве. Вы были в Найтингейл-Хаус; у вас была точно такая же, как у всех остальных, возможность отравить жидкое питание. Но, по крайней мере, она могла обеспечить вам алиби на время смерти Фоллон. Вы благополучно находились в Амстердаме. Вы не имели возможности убить вторую жертву. А в таком случае вас не станут подозревать и в первом убийстве. С самого начала расследования я решил, что оба убийства связаны между собой. Было бы слишком большой натяжкой предположить наличие двух убийц в одно и то же время в одном и том же месте. И это автоматически исключало вас из списка подозреваемых.

— Но почему кто-либо мог подозревать меня в убийстве какой-то из девушек?

— Потому что мотивы, которые мы навязали Этель Брамфет, лишены смысла. Подумайте об этом. Умирающий человек па мгновение приходит в сознание и видит лицо, склонившееся над ним. Он открывает глаза и сквозь боль и бред узнает женщину. Сестру Брамфет? Вы узнали бы лицо Этель Брамфет через двадцать пять лет? Некрасивую, ординарную, неприметную Брамфет? Есть только одна женщина па миллион, лицо которой так интересно и так индивидуально, что ее можно узнать — даже увидев мельком — сквозь воспоминания двадцатипятилетней давности. Это ваше лицо. Это вы, а не сестра Брамфет, были когда-то Ирмгард Гробель.

Она тихо произнесла:

— Ирмгард Гробель мертва.

Он продолжал, словно она не сказала пи слова:

— Неудивительно, что сестра Пирс пи на минуту не заподозрила, что вы можете оказаться Гробель. Вы — Матрона, защищенная почти религиозным благоговением от проявлений человеческих слабостей, не говоря уж о человеческих грехах. Должно быть, для нее было психологически невозможно думать о вас как об убийце. И потом, сами слова Мартина Деттинджера. Он сказал, что это была одна из сестер. Думаю, я знаю, почему он сделал эту ошибку. Вы посещаете каждую палату в больнице раз в день, говорите почти со всеми пациентами. Лицо, которое он увидел склоненным над собой, было не только абсолютно незабываемым лицом Ирмгард Гробель. Он увидел женщину, одетую в то, что он считал униформой сестер, — в короткий халат и широкую треугольную шапочку армейской службы сестер. В его затуманенном лекарствами мозгу эта форма означала, что перед ним — сестра. Она все еще означает это для любого, кто лежал в армейском госпитале, а он провел там месяцы. Она снова спокойно произнесла: