Святослав. Возмужание - Валентин Гнатюк

– Хочется, – призналась Ладомила, – только боязно… Ну ладно, – сдалась она, – давай сходим, только быстро – туда и назад…

– А нянькам скажем, что пойдём на озеро искупаться и кувшинок насобирать! – радостно подхватила Болеся.

Привычной дорожкой юные девы спустились к озеру, а потом вышли на тропинку, что бежала вдоль берега, извиваясь между деревьями и камышами. Середина озера при полном безветрии блистала в послеполуденных лучах Хорса, будто серебряное этрусское зеркало. Ивы и вербы, разомлев от жары, замерли неподвижно, глядясь в своё отражение. Прибрежные мелководья зеленели обильными россыпями ряски. В зарослях царствовали дикие утки, цапли и лебеди. Вокруг было так покойно и благодатно, что подружки, любуясь дарованными Даждьбогом красотами лесного озера, не замечали, что проделали уже немалый путь.

Дневной зной стал постепенно уходить вслед за движущейся к закату колесницей Хорса. Кое-где начали заводить песни горластые лягвы.

Девицы, не рассчитав пути, вдруг увидели, что солнце скоро скроется за лесом. Что-то гулко плеснуло в озере, и по неподвижной глади пошли круги.

– Что это, большая рыбина? – спросила Ладомила.

– Может, рыбина, а может, сам батюшка-Водяной плескается, прощается с вечерней Зарёй. Пошли скорее, – поторопила Болеся, – надо до темноты к мельнице выйти, а то назад ворочаться поздно…

Сумерки уже коснулись леса своими мягкими крылами, когда подруги наконец дошли до места, где из озера вытекала небольшая речушка. Она была перегорожена плотиной, а ниже громоздилась старая, почерневшая от времени мельница с большим колесом. Некоторые из брёвен сруба и вся плотина были заметно новее, но тоже, видно, не один год простояли под солнцем и ветром.

Вдруг что-то большое и чёрное, шумно дыша, вышло из кустов, преградив дорогу. Девушки невольно вскрикнули и отпрянули назад, схватив друг дружку за руки. Огромное чёрное животное остановилось и громко замычало.

– Фу-ты, Чур-Черезчур-Пращур, это же корова! – первой опомнилась Болеся и тут же рассмеялась над своим испугом звонко и весело.

– Ну, пошла, пошла домой, Галка! – раздался рядом мальчишеский голос. – Шастаешь завсегда где не попадя, вот съедят тебя серые, будешь знать!

Мальчишка тонкой хворостиной слегка стеганул корову, и та послушно потопала по тропинке.

– Вот всегда она так, – пожаловался отрок девицам. – Берёзка уже давно дома, а эта всё по кустам да заводям шляется, гляди у меня! – пригрозил он вслед корове, которая будто в ответ ему замычала мощно и басовито. – А вы небось к деду Водославу идёте? – спросил он. – А где ж зерно? Или по какому другому делу?

– А ты сам кто будешь? – поинтересовалась Болеся.

– Мирослав я, дедов помощник. Вместе на мельнице работаем… – степенно отвечал малец.

Так с коровой и отроком они вышли к старой мельнице.

Подле сруба стоял огнищанский воз, с которого молодой крепкий мужик носил кули с зерном. Ещё немного, и воз опустел. Молодой огнищанин стряхнул с себя пыль, подошёл к ручью и с удовольствием умылся, зачерпывая воду большими пригоршнями.

Из отворённой двери мельницы показался седой старик и стал осторожно, как-то боком спускаться по деревянным ступеням. Голова его была слегка наклонена вправо.

– Прощай, отец Водослав! – крикнул ему молодой огнищанин, усаживаясь на передок. – Значит, через седмицу я подъеду за мукой?

– Как сказано, так и будет, – отвечал хозяин мельницы неожиданно приятным и спокойным голосом.

Пустой воз с грохотом покатил по деревянному настилу дамбы и скоро скрылся в наступающих сумерках.

– Ну, идите, спрашивайте деда, что надобно, – подбодрил девиц Мирослав, – а я пока Галку в хлев загоню…

Болеся с Ладомилой несмело приблизились к старику и поклонились ему.

– Желаем здравствовать, отче. Ты мельник Водослав? – спросила Болеся.

– Я самый и буду, – ответил старик.

Оказавшись вблизи, девушки увидели глубокий шрам, пересекающий наискось шею и грудь мельника и скрывающийся под распахнутым воротом рубахи. Левое ухо у старика напрочь отсутствовало, а от него через щеку и губы проходил другой шрам. Засученные рукава обнажали руки, также иссечённые шрамами, а на правой руке вместо мизинца и безымянного пальца были два обрубка. Некогда перебитый нос походил на клюв, а левое око отсутствовало вовсе. Его вид в самом деле был ужасен, и девицы растерянно замолчали.

– Погодите маленько, – сказал старик всё тем же приятным молодым голосом, будто принадлежащим совсем другому человеку, – я с хозяйством управлюсь и побеседуем…

Он на миг задержал взгляд на Ладомиле, и будто тень скользнула по лицу старого мельника. Повернувшись, он, прихрамывая, направился в хлев, где требовательно мычали коровы.

Девушки присели на толстое бревно и стали ждать.

– Отчего он не спросил, зачем мы пришли? Я думаю… – Болеся повернулась к подруге и осеклась, не договорив. Даже в сумерках было видно, как побледнело лицо Ладомилы, а её широко открытые глаза были устремлены куда-то вдаль.

– Что с тобой, Ладомилушка, – встревожилась Болеся, – тебе худо?

– Ничего, ничего, – прошептала Ладомила, – уже проходит, сейчас…

Она судорожно сглотнула, шумно вздохнула и крепко взяла подругу за руку, переплетя её пальцы со своими.

– Веришь, Болесюшка, я будто в яму какую-то ухнула, когда старик на меня взглянул. Онемела вся, и вдруг так страшно стало. Так было, когда Ярополка рожала, я ведь едва не померла тогда, ты же знаешь…

– В первый раз, рекут, всегда рожать труднее, а потом уже легче. И сейчас дитя в тебе зреет, оттого и плохо стало. А хочешь, не будем у мельника ничего спрашивать, вот посидим, отдохнём – и домой, а?

– Я уж и сама не знаю, – с сомнением произнесла Ладомила. – Только зазря, что ли, такой путь проделали.

Старик вышел из хлева с большим глиняным кувшином, кликнул:

– Девицы красные, подите выпейте молочка парного. Мирослав, неси ковшики да хлеба не забудь, а я покуда Галку, кочевницу нашу, подою…

Мельник поставил кувшин с молоком на прочно сколоченный из сосновых досок стол под старой грушей, снял с кола пустую кринку и направился к чёрной корове.

Девушки не заставили себя долго упрашивать. Усевшись на вкопанную у деревянного стола лаву, подруги после лесной прогулки с удовольствием стали пить парное молоко с ржаными, вкусно пахнущими лепёшками, макая их в тёмный душистый мёд, что принёс Мирослав.

На плотине журчала вода, что-то тихонько поскрипывало. В воздухе умиротворяюще пахло тёплой сыростью, прелью, молотым зерном. Стало совсем темно, но у старой мельницы было так покойно и уютно, что подруги несколько успокоились.

Вернулся старик с кринкой.

– Поставь на сметану, – велел отроку.

Опустившись на лаву с другой стороны, положил на столешницу большие натруженные ладони, прикрыв пальцами одной руки обрубки на второй.

– Хорошо, что сейчас пожаловали, – промолвил он. – Новое зерно ещё не пошло, помаленьку старое домалываю. А вот после Даждьбожьего дня работы будет, только успевай поворачиваться. А у меня ведь кроме мельницы ещё две коровы, пчельник да десяток кур с петелом. Слава богам, Мирослав помогает…

Он повернулся в сторону огнища, на котором отрок готовил немудрёную вечерю. В свете отблеска пламени девушки опять увидели страшные рубцы на лице и руках мельника. Старик уловил их взгляды:

– Да, не всегда я был мукомолом, не глядите, что теперь страшен, а гонял прежде кочевников от земли киевской и с князем Олегом в походы ходил. Крепок был, как орех волошский. Только однажды угодила наша сотня во вражескую засаду, почти вся полегла. И меня так изрубили, что лежал я уже на смертном одре, и Жаля с Горыней надо мной плакали. Да не хотелось помирать в двадцать с небольшим лет, и взмолился я из последних сил богам, дал им обет, что коль вырвусь из цепких объятий Мары, то стану волхвом и до конца оставшихся дней буду служить богам и людям полезным трудом. И выходили-таки меня кудесники могунские, познание Тайных Вед открыли и имя дали новое – Водослав. Потом пришёл сюда, мельницу эту заброшенную обновил, заставил её колёса вновь для людей жито-пшеницу молоть, зерно-просо драть. С тех пор живу тут в согласии с богами лесными, водяными и озёрными, помощь от них имею, а через них и людям способствую в болезнях ли, горестях, ежели кто пропал без вести и жив ли – неведомо, да ещё много разного, всего не перечтёшь. Не раздумали ещё будущее узреть? – спросил вдруг старик безо всякого перехода.

– Не раздумали, правда ведь, подружка? – Болеся тихонько сжала руку Ладомилы, а в очах у неё опять вспыхнули искры нетерпеливого любопытства.

– Не раздумали, – чуть слышно проронила Ладомила.

– Тогда пошли! – весомо и как-то торжественно сказал мельник.