Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Андрей Курков

— Тише! — прошептала неожиданно Дарка, наклонившись над своей оголенной покрасневшей кистью. — Тише!

— Я ничего не говорил! — очнулся Тарас.

Но Дарка, не отвлекаясь от своей правой руки, подняла левую, призывая к тишине. Тишина, конечно, была относительная. За столиками в главном зале ярко освещенном окном и лампами, болтали студентки, звякали ложечки о чашки, слышно было и движение транспорта на улице. Но в их не шумном закутке было спокойнее, хотя «тише», о чем только что просила Дарка, быть не могло. Главное, что и так было не громко, когда можно спокойно, не напрягаясь, разговаривать.

— Смотри! — прошептала Дарка, всё еще глядя на свою кисть.

Тарас увидел, что краснота медленно исчезает. И исчезает довольно странно. Пальчики, которые держат камешек, уже совсем очистились от нездорового покраснения, им вернулся естественный цвет, который сейчас, на глазах у Тараса, словно сталкивал красноту вниз с кожи кисти. Через пару минут от аллергической реакции на деньги не осталось и следа. Изумление снова выразилось на лице Дарки, а вслед за ним в глазах засветилась удивительная радость, и тотчас этот взгляд, полный радости, достался Тарасу, отчего он вздрогнул, как от легкого удара током. Дарка смотрела на него так ошеломленно радостно, что эта радость будто бы переливалась из ее взгляда в душу Тараса, и он снова ощутил сухость на губах, и губы словно сами потребовали соприкосновения с ее губами. Тарас наклонился над столом. Дарка, сидевшая напротив, привстала и тоже наклонилась. Их губы соприкоснулись, и новый удар странного и не страшного тока поразил Тараса в самое сердце. Он замер. Он чувствовал вкус ее губ и даже не думал, что он чувствует скорее вкус ее помады, чем вкус губ. Но что такое губы без помады? Это как вода без газа. Чистая, прозрачная, приятная и освежающая. А у этой помады был приятный вкус, и не могло быть, чтобы в этом вкусе не присутствовала освежающая чистота самих губок Дарки!

Краем взгляда Тарас заметил уставившуюся на них официантку. Опустился на место. Попросил принести два кофе-латте. Слава богу, что официантка тотчас кивнула и развернулась.

Дарка сидела напротив с заговорщицким видом и то смотрела игриво на Тараса, то возвращала взгляд на перламутровую горошину в своей руке.

— У меня никогда еще не было таких приятных ощущений, — сказала она нежным голосом.

Тарас улыбнулся, сначала подумав, что ее слова имеют отношения к их первому поцелую. Но ее взгляд, тут же возвращенный на перламутровую горошину, заставил Тараса засомневаться в правильности своего первого предположения. Она держала теперь горошину на ладони. Лобик был чуть нахмурен мыслями. Неожиданно в ее глазах вспыхнула решительность. Она вновь опустила горошину на блюдце и стянула с левой руки длинную атласную перчатку. У Тараса захватило дыхание. Теперь он видел две ее руки, две кисти — тонкие, грациозные, музыкальные. Он не знал, играет ли Дарка на пианино, но сразу представил ее пальчики над белыми и черными клавишами. Ему даже послышалась музыка, вылетевшая из-под ее пальчиков, нежная, негромкая, завораживающая.

А камешек вновь оказался на ее ладони, и она накрыла его второй ладонью и в который уже раз за время встречи замерла, изумленно глядя на свои руки.

— Это чудо, — прошептала она после минуты молчания. — Спасибо тебе!

Ее взгляд опять одарил Тараса благодарным теплом. Тарас сидел и боялся пошевелиться, боялся отвлечь Дарку от ее чуда, к которому он, Тарас, точно имел отношение. Он, конечно, и не думал, к чему приведет его желание похвастаться перед любимой девушкой необычным камнем, от которого он избавил польского клиента. Не думал, но теперь был и счастлив, и приятно озадачен.

Дарка сама завернула камешек в салфетку и засунула ее в пластиковый тубус, после чего натянула на руки свои длинные атласные перчатки изумрудного цвета и обернулась, бросила взгляд на куртку, висевшую на вешалке. Тарас вскочил, помог ей одеться, и они вышли на улицу.

— Ты мне принесешь утром кофе? — спросила Дарка, на ходу заглянув ему в глаза.

— Конечно, — ответил он. — Извини, что сегодня утром не смог… Как раз из-за этого камня!

Дарка усмехнулась.

Глава 38

В пасмурную погоду даже днем легко притворяться, что уже вечер. Особенно, если человек один дома и окна закрыты занавесками. Вот и для Оксаны не составило труда настроиться на короткий дневной сон, чтобы к вечеру, когда надо будет петь, танцевать и вообще веселить банкет одного именинника, быть свежей, как только что научившаяся летать ласточка.

Она переоделась в розовую фланелевую пижаму и полезла по крутой лесенке на шкаф, в своё удобное «гнездышко», тоже напоминавшее гнездо ласточки, ведь ласточки любят жить высоко, под самой крышей. Тело Оксаны было послушным, и как только облачалась она в мягкую розовую фланель, так сразу хотелось ей спать. Стоило лечь, и глаза сами закрывались, все жизненно важные процессы затихали в организме, который словно ждал, когда наступит легкая анестезия сна, чтобы продолжиться уже «по умолчанию», не мешая отдыху своей хозяйки.

Будильник в мобильном телефоне был поставлен на шесть вечера, сейчас половина третьего.

Оксана уже лежала с закрытыми глазами и чувствовала, как расслабляется ее тело, как ступни, чуть уставшие от утренних пеших переходов по центру города, отключились. Она их больше не слышала внутренним слухом, каким человек обычно слышит каждый свой орган, каждую конечность.

И тут в темной, занавешенной от серого дождливого дня комнате что-то застучало. Оксана не открыла глаза, но прислушалась, пытаясь понять, что это за звуки. На холодильник, который иногда вдруг ни с того ни с сего начинал ворчать, это не похоже. Больше у нее никакой техники, способной на самовольное шумовыделение, не имелось. Но шум повторился и, казалось, донесся снизу, из самой комнаты.

Оксана вздохнула. Поняла, что это чайка в картонном ящике под окном шумит. У нее, у чайки, и клюв был замотан скотчем, и раненые крылья перевязаны бинтом и им же, бинтом, накрепко прижаты к телу, чтобы она сама свои раны не могла инстинктивными движениями усугубить.

Оксана, успокоившись, задумалась о чайке. Неудобно ведь чайке с неоткрывающимся клювом, с которого скотч только два раза в день снимают! Оксана представила себе, будто ей самой скотчем рот заклеили, а ведь и говорить надо, петь хочется, знакомого на улице окликнуть. Нет, с человеком такое делать — преступление! Но ведь человек и не кусается без повода, не клюется, как чайка! Эта мысль, однако, вызвала у Оксаны некоторые сомнения в правильности своего обращение с дикой морской птицей. И тут же вспомнила она, что утром чайке только две последние мойвочки из холодильника достались. Больше просто не было. Это уже перед обедом она принесла еще килограмм рыбы, купленный в ближайшем продуктовом магазинчике. Но, вернувшись, Оксана сама пообедала, хотя это громко сказано — пообедала. Она поклевала чуть-чуть, как птичка. Бутерброд с сыром и чай! Но все равно, чайку она не покормила. И теперь мысли ее вертелись вокруг птицы, которая, как теперь ей стало понятно, просто проголодалась и из-за этого шумела, проявляла недовольство.