Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью - Георгий Гачев

И недаром впоследствии так сопряжены друг с другом оказались Любовь для любви (а не для зачатия и деторождения), любовь сама по себе, как самоцель, — и смерть, грех, возмездие, жалящие Эриний, что уволакивают за собой в преисподнюю геенну — Катерину в «Грозе», что поклали на железнодорожные рельсы (эти копья Гигантов, их доспехи блестящие) Анну Каренину, что не любила свою дочь, от любви рожденную (выходит, не для нее, не для деторождения любовь и соитие ее совершались, но закупоренно сами в себе, а значит: бесплодно, кастрированно), и любила сына, в нелюбви зачатого (однако эта любовь выволакивала ее на свет, в продолжение жизни). И обе силы ее разорвали..

Личность впоследствии: в той мере, в какой она хочет сосредоточиться в себе и отсечься от самочувствия себя как сквозной трубы Эроса,[97] — всегда будет иметь и даже состоять из этих испытывающих ее на разрыв сил

Итак, несмотря на осечку с каплями из Уранова фалла, но и благодаря тому углублению, на которое нас эта осечка побудила, — я не отрекаюсь от высказанного выше умозрения: «брызнуло семя — и ночь вся в крапинках светил-звезд оказалась». Только теперь это надо именно принимать как умозрение, а не просто образ и представление, которые, я мнил в памяти, — мне уж будто готовыми были даны у Гесиода. Нет, эта ошибка памяти была уже работой моего ума над впитанными когда-то разными образами- в итоге-то, в цепи рождений они и сами собой связаны (капли крови члена Урана — и Млечный Путь), но умозрение тем отличается от представления и образа, что проницает эту цепь сразу, насквозь: от ее причины до ее цели (энтелехия!) — и постигает и знает их непосредственное тождество. Итак, семя — светоносно. Неслучайно выражение «проливать свет»: свет — как семя

Свет, значит, есть угаданная нами с верху айсберга его суть: та субстанция, что мы называем «свет» (на поверхности), но которая, по сути, есть нечто другое…1 Ну вот это я дал сегодня: единым махом 14 страниц — и не плоских — за 3 с половиной часа! Пожалуй, хватит, отвернемся, чтобы не портить

Проследили вроде — нутряную судьбу света — его (по)рождение. Завтра проследим наружную его судьбу — (со)творение. Верно пастернаково: поражений от победы нам не должно отличать (переживавшиеся мною поражения предыдущих дней). И Дима вот пришел. Значит — срок

Гипотеза о женщине. столб Катерины

16. III.67. Но до сих пор действо слияния выяснялось с точки зрения (точнее: зрения еще как раз никакого нет, но с мироощущения) мужчины, который входит и передает. Представим себе (попробуем), как это в восприятии женщины Для мужчины это — утопание, падение, уход вниз под землю, в утробу (Иона — в чреве кита) — в темную массу материи, со всех сторон обступающую как его предел: это уход в помещение, закрытую камеру-обскуру. Это плен, ловушка, логово, яма, смерть. Это — ощущение мира как сплошной телесности, прижиманье к ней летучего и огненного духа — за напоением и подкреплением, как Антея к Земле. И то, что Геракл поднял Антея в воздух, — это он не силой и сжатием горла его задушил, а тем,[98] что оторвал его от родного влагалища, прервал соитие — и тот усох, огнем сжигаемый и ветром в пространстве продуваемый. У женщины следует ожидать обратного в соитии, противоположного ощущения: восхищения, похищения, легкости, улетучиванья, воспарения, вознесения, кружения, — словом, воздушности и огненности Ну да: недаром мнится им, что огненный змий прилетает — и увлекает, уносит их, похищает То же — Людмила: похищение девы с брачного ложа и (сно)видения ее, пока длится упоительное действо (см. у меня в начале) То есть — духовность мира и свою ощущает она в этом Когда в эпосе о Гильгамеше на природного человека Энкиду, чтобы умерить его силу и сделать цивильным, насылают женщину-блудницу Шамхат, ей говорят: «Прими его дыханье» (IV, II). И действительно, как туча, облако ложится на нее и присоединяет ее к себе: «Ночь за собою ведя, появился Уран, и возлег он около Геи, пылая любовным желаньем, и всюду распространился кругом…» (Гесиод. Теогония, 176–178). То есть женщину подключают к пространству — дают ей недостающий воздух в грудную клетку: т е. Еву, лишь одно ребро Адамово, вкладывают опять в его грудь, в грудную клетку его — и там его легкие она, сыро-земля, впивает — вольное пространство мужского духа

Вот почему, хоть вроде наваливается на женщину тяжесть — тело мужчины, но «иго Мое благо и бремя Мое легко». И добавление земли, подключая к груди пространства, не увеличивает вес и тяжесть, а, напротив, рождает чувство невесомости, раскрывает стесненную суть женщины, и она выпархивает. К тому же в слиянии исчезают ощущения верха-низа, координаты пространства — даже если целостный двутелый шар не перекатывается, а пребывает на месте — в одной позе Женщина ощущает в ходе соединения (не после) крылатость: кажется, что птицей летит: и это основной мотив и мечта в женской лирике — «полечу зигзицею» (Ярославна к Игорю); у Катерины в «Грозе» лейтмотив: птичка. О себе в родном дому до брака рассказывает она: «Я жила, ни о чем не тужила, точно птичка на воле» (I, VII). А в последнем монологе — перед тем, как броситься в омут, собирает в узел все ей отвратительное и то, что бы ей хотелось иметь как жизнь вечную. Отвратительно ей помещение: дом, стены, люди. Любо-пространство. Мужчине, напротив, в соитии любо найти место, неприкаянному — точку опоры, приютиться, куда голову приклонить свою двуглавую: большую — на колени, на лоно, как Гамлет: любимая начальная предварительная поза, а потом и малую туда же

«Катерина (одна). Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу, — все равно1. Да, что домой, что в моги 1 Домострой, заперевшии женщину в помещение, дом (утробу — влагалище) под замок, ощущался русской женщиной так, как будто она — полость в полости (как матрешка в матрешке), и смертельно и зверски усиливал птичьи порывы, жажду вырваться лу!!. Что в могилу! (повторение — преобразование идеи — Г. Г.) В могиле лучше Под деревцом могилушка как хорошо! (Видите начинает образ искомой вечной жизни рисоваться, и распахивается могила вверх — в пространство, и рисуется греза вечной русской женщины — Матери-сырой земли! — Г. Г.). Солнышко ее греет (объятие — обогрев, тепло, мужчина — окутывает, как облако, пальто, шинель — Г Г.), дождичком ее мочит (дождь с неба — оплодотворение семенем. — Г. Г)… весной на ней травка вырастет (травка — раскупорка пор, выход земли из себя наружу — и умножение своей поверхности. Ласкаться на ветерке, загребать его в себя — весь вобрать — см выше о волосах на голове — с. 89. — Г. Г.), мягкая такая (нежиться и гладиться, телом своим любоваться — женщине присуще. — Г. Г)… птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие всякие (задумывается), всякие… Так тихо, так хорошо! Мне как будто легче! А о жизни и думать не хочется» («Гроза», V, IV)

Конечно: жизнь отменена — не смертью, но жизнью вечной — вечным непрекращающимся слиянием Да, но что это напоминает греза Катерины? Могилу Базаро-ва? — да. Но еще что-то! Ах да! Это же «Когда волнуется желтеющая нива», «Я б хотел забыться и заснуть». Дуб, голос, в груди жизни силы, чтоб вздымалась (расширенное пространство). Вот ключ к русской литературе и к ее расширяющей грудь духовности: это греза русской женщины — Матери-сырой земли, России. Только в ней, в отличие от мечты собственно женщины — Катерины, — нет идеи плодоношения, живорождения: птички, птенцы, цветочки — этого-то нет в грезе Лермонтова. Зато, раз нет продолжения рода и есть мечта прервать цепь рождений (ср. «Дума» — насмешка сына над отцом: зачем меня сделал? и «Крейцерова соната», и Федоров — воскресение отцов — значит: нерождение детей — глаз вспять; как в Индии, прервать накопление кармы, прекратить цепь рождений; и оттого в русской литературе изображения смертей подавляюще преобладают над зачатиями и рождениями, а страдания и муки изображать много лучше умеют, чем радости, в отличие от Ветхого завета, например), то весь мир останавливается на мне, и моя личность расширяется до всего бытия и может становиться совершенной, т. е. завершенной — вот идея Кириллова: убить Бога через самочинное завершение бытия

И русская интеллигенция в основном из жертвенных служителей Слову, из аскетических бессемейных людей (Ломоносов, Чаадаев, Лермонтов, Гоголь, Гончаров, Щедрин, Чехов и т. д.). Это и есть женственный мужчина (недаром в России привилось слово «интеллигенция» — женского рода, тогда как в Англии множественное число intellectuals, а во Франции: hommes de lettres, подчеркивая пол) — инок, посвященный России (одну ее любя в сердце, как рыцарь бедный) — и ее волю в Слове-Логосе творящий

Но вернемся к женщине в соитии На Катерине особенно явно, что эротическая страстность в женщине родственна, может символизироваться религиозной экзальтацией, что есть возвышение (ex-halt — выдыхание), просветление и одухотворение. Ведь что она видит, приходя отроковицей в церковь! «И до смерти я любила в церковь ходить (помните: «ибо иго Мое благо и бремя мое легко». А Христос — всемогущий жених и с ним соединение — во храме- «се грядет жених!» — и вознесение в воздух. И недаром «до смерти» любила в церковь ходить: опять соитие как превозмогание различении жизни и смерти — как якобы жестоких — ГГ.) Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не помню и не слышу, когда служба кончится (Вот — исчезновение отдельных предметов, растворение в первичном мареве — пред I бытия. А «служба»? Соитие и есть служба мужчины земле И нет сроков, ни начала ни конца. — Г. Г.) Точно как все это в одну секунду было. (Вот! — Г. Г.) Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной делается! (Она, как избранная, особо чувствительная натура — во влекущей страстности, и призвана и просветлена, как жрицы-блудницы в храмах Астарты. Как Ифигения под ножом — жертвенная овечка. Кстати, весь мир Ифигении: нож занесенный и похищение ее из-под ножа и перенесение в Тавриду — в царство Черномора — точно женский.. — Г. Г.)