В тени славы предков - Игорь Генералов

В этот раз обсуждали речь князя только русичи из бояр и дружины, стоявшие на теремном дворе. Варяги, к их чести, снесли новость гордым молчанием.

— Но я хочу взять самых доблестных из вас к себе на службу. Я не неволю никого, и те из вас, кто хочет остаться, могут сообщить об этом моему ярлу Кальву Олавсону, и я решу, насколько сей муж достоин службы в хирде конунга Гардарики!

Князь поднялся со стольца, взлетели расписанные травами рукава летника, будто цветные крылья. Гридни, сомкнувшись перед крыльцом княжеских хором, ненавязчиво начали давить хёвдингов со двора.

Глава пятьдесят шестая

В княжеских сенях на пиру собрались только бояре да ближние слуги. Владимир был весел: варяги уходили, многие перешли и к нему на службу. Упландцы остались все в Киеве, кроме Бьёрна Бьёрнсона, попросившегося домой вверх по Днепру. Ему было сделано исключение, так как в Упланде за разграбление Русских земель его через ярла Олава-могла настигнуть месть. Остальные собрались отправиться в Царьград: до викингов донесли весть, что базилевс Василий ищет храбрых воинов на войну против болгарского царя Самуила. На сторону князя перешли Гудмунд Беспалый и Йостейн Серебро. Хёвдинг Храни поднёс в подарок Владимиру серебряную чашу с золотой перевитью[217] по ней мирового древа Иггдрасиль и просил не держать зла и принять на службу, если не сложится в Миклагарде.

На пиру хоть и были ближники одни, но сидели тесно. Владимир, захмелев, обещал перестроить сени для большего числа народу. Хвост, подмигнув князю, предложил:

— Надо бы пир на весь мир закатить, отблагодарить народ.

— Куда?! — подскочил на лавке ключник Багота. — Казну и так излиха потрясли, по полугривне на пришедших ратных раздали! Ты, княже, до полюдья на одной репе сидеть будешь с дружиной своей!

— Не гугни, Багота, — обрезал его Владимир, — зато я этих мужей на рать созову, так враз образуются! А ратиться нам придётся много: грады Червеньские у ляхов отобрать, вятичи который год с данью мутят чего-то, радимичи вообще её дают через пень-колоду, ятвяги, данники полоцкие на нас легли теперь, и не отринешь их, ибо Полоцк привязать к себе надо. Булгар опять же наказать надо за их лихву, что с купцов русских дерут. А булгары те с хазарского погрома окрепли, ибо бить их стало некому. На воинах нечего серебро да злато жалеть, ибо без воинов его отберут находники, а при добрых воинах добыть серебро будет нетрудно.

— Добрые слова твои, Вальдамар-конунг! — Хлёд Метатель Копий поднялся с лавки, чтобы быть видимым для пирующих гостей. — Правы те, кто говорит, что боги на твоей стороне и что ты притягиваешь удачу. Слава конунгу!

— Слава!

Взлетали чары, лились мёд и пиво. Владимир, отставив в сторону чару, обратился к купеческому старшине Гордею, седому мужу, уже не ходившему в торговые походы, а больше дающему взаём серебро молодым купцам, имея с этого лихву, и решающему споры, возникающие в купеческом братстве. Некогда Гордей, переняв связи своего крещёного отца Михаила, имел влияние в Византии и связи в Большом дворце базилевсов. При Ярополке, решившем, вопреки Ольгиным взглядам, перестать искать дружбы с ромеями и обратившем свой взор в сторону немецкой Священной Римской империи, Гордей отошёл от дел, став ненужным русскому княжескому дому. Князь недавно говорил с Гордеем и теперь возобновил разговор, попросив его подсесть поближе:

— Твой род, Гордей, служил моему верой и правдой, и я прошу тебя снова служить потомкам князя Игоря. Ты говорил мне, что ты слишком ветх летами для службы, но не бывает такого, что нельзя изменить. Какую ты хочешь награду? Проси, чего хочешь, но мне нужно снова повернуться лицом к ромеям, как делала моя бабка Ольга.

Гордей не спеша вытер рот тафтяным платом, сложил его вчетверо, рёк Владимиру:

— С ромеями было всё непросто: Ольга сносилась с законным базилевсом Константином, а потом императоры стали меняться, как шерсть на собаке, к тому же патрикий[218] Калокир, который был нашими глазами и ушами в Византии, попал в опалу, и отношения совсем запутались, что вылилось в войнах твоего отца.

Князь нахмурил брови, пытаясь понять, что сказал купеческий старшина. Гордей, поняв княжеские трудности, молвил:

— Я тебе всё расскажу позже, а сейчас прошу принять вместо меня младшего сына моего Михаила. Он уже зрелый муж, за тридцать летов ему, но в ромеях его уважают.

Владимир повёл покрасневшими от хмеля глазами, согласился:

— Мне нужно, чтобы в ромеях было всё так же, как при бабке моей, а как ты этого достигнешь, мне это не важно. Я беру на службу твоего сына. Первым моим поручением ему будет передать грамоту императору Василию о варягах, идущих ему служить. Никто не смеет предать меня и дальше жить спокойно, и я обажу[219] базилевса против варягов. Заодно мы и познакомимся с императором.

— Добро, — склонил голову Гордей, — я познакомлю тебя с Михаилом.

Играли домры, тихонько дудели свирели и жалейки. Старые Ярополковы бояре пили мало, исподлобья оглядывая новых пришлых. Не раз обсуждали, что и как теперь сотворится с их землями и кормлением, кому и как будут дадены места на советах княжеских. Владимир навалился на стол, позвал Кальва:

— Эй, Олавсон! Не рассказывал ли я тебе, что у нас с Трюггвасоном был уговор? Мы обещали друг другу: кто первый стол на земле родной возьмёт, тот другому поможет. Отправь весть через Бьёрна.

— Сделаю, конунг!

— И ещё: я хочу услышать от тебя вису.

Олавсон улыбнулся в бороду, отставил в сторону чару, начал тереть лоб, беззвучно шевеля губами.

— Я не знал, что ты скальд, Кальв! — недоверчиво оскалясь, воскликнул Хлёд, его тут же осадили:

— Не отвлекай его!

Кальв легонько ударил рукой по столу, поднял глаза на князя, показывая готовность сказать вису.

— Тихо! Тихо!

Нестройно загудела домра, замолчали свирели и жалейки. Кальв начал сильным, чуть хриплым голосом:

Не смог убийца брата

Побить дротов полководца[220]

И в железной пляске[221]

Гардов Ярополка одолел он.

Никто ничего не понимал. Турин, как мог, переводил, объясняя значения северных иносказаний. Кальв замолчал, пошевелив бородой. Было видно, что он сочиняет дальше, гости ждали. Наконец Олавсон продолжил:

Вяза два сражений[222]

Нидингами стали

И, алчностью томимы,

Конунга отдали

Наннам войн[223] летящим.

Други враний[224] гардов

Клялись Вальдамару

В верности своей

Против асов брони[225]

Стейнара-ядарца,

Выпившего чашу лести

Из рук Локи.

Ушёл Стейнар подлый,

Гардами гонимый,

И теперь покорны

С полудня на полночь

Люди всего края.

Кальв хотел ещё что-то сказать, но, подумав, замотал головой. Русичи молчали, размышляя, стоит ли хвалить то, что им было не понять. Владимир, опережая хулу или похвальбу, зачерпнул чарой пива из братины, поднялся, нависнув над гостями. Молвил:

— Кальв Олавсон! По обычаю, принятому в твоей стране, за верность твою и твёрдый нрав я хочу наречь тебя Железным Кальвом. В дар за прозвание я хочу дать тебе в кормление село Будутино, некогда принадлежавшее моей матери.

Старые бояре переглянулись: вот и началось! Сегодня Владимир дал кормление варягу, назавтра своим людям раздаст их земли. Добрыня неодобрительно покачал головой, с укором посмотрев на князя. Завтра на трезвую голову он всё выскажет своему воспитаннику, лишь бы только этим и закончились сегодняшние щедроты Владимира. Давать кормления нужно не на пиру, а на снемах вятших мужей, обсуждая достоинства наделяемых землёй, чтобы не нажить себе неприятелей.

Из новых Владимировых бояр мало кто заметил недовольство старых; решение шумно поддержали, в том числе и Кальв, наполнивший в честь своего наречения чару, и благодарили князя. Владимир, осушив чару, прошёлся глазами по столам, нашёл Турина, произнёс:

— Торир Палёный!

Договорить и одарить воеводу князь не успел. Добрыня выкрикнул со своего места:

— Хороша была виса, Кальв! Но послушай нашего сказителя. Эй! Зовите гусляра, пусть поведает нам о славных подвигах!

Сам пригнулся к Владимиру, схватил за рукав атласного зипуна:

— Не сейчас, княже! Пусть Ярополковы бояре привыкнут к тебе!

Князь, смотревший на вуя потемневшими от гнева глазами (встрял в его речь, перебив), кажется, понял: посветлел взором, сел на место. Гусляр, молодой щуплый парень, с перехваченными кожаным ремешком волосами, оказался с необычайно глубоким голосом. Варяги, слушая, одобрительно кивали головами: звучание гуслей чем-то напоминало их северную арфу. Владимир, отставив в сторону чару с хмельным питием, оглядывал пирующих, обдумывая слова Добрыни. И оказывалось, что вновь прав стрый и не следовало гнать коней вперёд с раздачей подарков по заслугам, а не по древности рода или подвигам предков. Дождавшись окончания сказа, поднялся с места, держа в руках чару с пивом, покосился на сведшего к переносице брови Добрыню, ожидавшего снова какой-нибудь выходки, сказал твёрдым протрезвевшим голосом: