Богинями мы были и остались - Юлия Туманова

— Что ты молчишь? Давай начинай оправдываться, уже можно! А я, как дура, снова поверю и прощу! Как тогда, с этой неизвестной пожилой дамочкой! Ну конечно, я сошла с ума от ревности, конечно! И сообщения на пейджер «моему Пусику!» мне тоже приснились! У меня просто разыгралось воображение, да? Какие странные галлюцинации, не правда ли? Что ты молчишь?

Егор остановил машину. Я огляделась, я не знала, где мы находимся, не помнила названия улицы, но место почему-то показалось знакомым. Впрочем, большинство улочек и переулков в Москве мне знакомы. Я не двигалась с места и продолжала говорить, хотя понимала, что бесполезно пытаюсь воззвать к его совести. Егор так же молча открыл мою дверь и протянул мне руку.

— Я никуда с тобой не пойду! Я тебя ненавижу! Я тебя презираю!

Слезы стояли у меня в глазах, и лицо Егора казалось далеким, неясным, будто в тумане. Мне захотелось приблизиться к нему, вопреки своим собственным словам. Я вышла из машины.

Он меня обнял неожиданно и крепко:

— Я люблю тебя!

— Это не повод, — прошептала я, — не повод, чтобы меня обижать.

— Пойдем, — взял он меня за руку.

Мы зашли в подъезд и вскоре очутились перед дверью, которую он стал открывать своим ключом. Что-то смутно знакомое было во всем этом: и в самом подъезде, и в том, как Егор стоял вполоборота именно к этой двери.

— Проходи.

— Папуська, пуська, пуська! — услышала я детский голосок. — Ба, пуська приехал!

Секунда, и в коридор ворвалось очаровательное создание в розовом платье и темных кудряшках, разлетающихся в разные стороны.

— Привет, малышка. — Егор подхватил ее, а я села на какой-то пуфик в прихожей и обхватила голову руками. — Это Даша, — сказал Горька как нечто само собой разумеющееся.

Глаза у него повеселели.

— А это мама. — Он кивнул в сторону.

Я повернулась и увидела пожилую, высокую женщину в очках.

— Ирина Валерьевна, — сказала она, поджав губы.

Егор не был женат на женщине, которая родила ему дочь. Они просто не успели расписаться, а во время родов она умерла. Ирина Валерьевна, которая сама больше не выходила замуж после смерти супруга, и сыну не давала этого сделать.

— Вы все равно так и останетесь чужими, — сказала мать Егора, имея в виду меня и Дашку.

Я промолчала. Что толку спорить с женщиной, похоронившей вместе с мужем надежду на счастье, не верящей в любовь, превратившей собственные ошибки в страхи и комплексы сына.

Дашка вертелась на кухне, о чем-то лопоча с куклой, потом ей надоела эта забава, и она оседлала колени Егора. Все-таки кукла каждый день дома, а вот папа не такой уж частый гость. Еще через минуту, покуда мы с Ириной Валерьевной обменивались вежливыми, холодными фразами, а Горька напрасно пытался создать дружественную атмосферу, шустрая малышка перекинулась на меня. Кукла никуда не уходит, папа изредка приходит, а вот тетенька — это что-то новенькое! — так, наверное, рассудила эта малышка. И с разбегу влетела в мои коленки, обтянутые джинсами.

— Даша, поиграй в комнате, — натянуто улыбаясь, сказала мать Егора: лицо ее выражало крайнюю степень настороженности.

— Пусик лазлешил мне на кухне.

— Не пусик, а папа! И не картавь, а говори «р», ты же умеешь!

— Мама! — тихо, но с угрозой в голосе произнес Егор.

— Что — мама, что! — вскинулась Ирина Валерьевна.

— Мы сейчас уйдем, а завтра заберем Дашку. — Егор вопросительно посмотрел на меня, а я даже не сочла нужным отвечать, даже не кивнула в ответ, все и так было ясно. Это, конечно, была чужая кухня, чужие проблемы и чужое прошлое, но зато люди, жившие в ней, были мне родными. Я, конечно, имела в виду отнюдь не Ирину Валерьевну.

— Егор, ты поступаешь опрометчиво, — высокомерно заявила мать моего любимого.

Но ее слова уже не имели значения. И потому мы с Егором не стали ее разубеждать, а просто молча переглянулись.

— И все-таки мне жаль твою маму, — великодушно сказала я Егору, когда мы вышли из квартиры.

— Ничего, мама сильная!

Мы стояли на площадке, в разбитое окно влетал ветер и трепал наши волосы, а мы все стояли, не глядя друг на друга, но думая об одном и том же.

— Простишь меня? — наконец спросил Горька, кусая губы.

— Уже простила, — ответила я.

Щелчок замка прозвучал неожиданно — дверь напротив неуверенно раскрылась, и появилось лицо Прохоренкова.

— Здрасте, — растерянно пролепетала я.

— Шпионы! — взвизгнул старик. — Предатели!

— Эй, погодите, — кинулся к нему Егор, — не надо сходить с ума!

— Он уже сошел, — заявила я, когда дверь за Прохоренковым закрылась. — Так вот почему мне показался знакомым этот дом! И вот какую собаку ты здесь выгуливал!

— Между прочим, собака действительно есть, — обиженно пробубнил Егор, — не ньюфаундленд, правда, а чуть поменьше. Мопс.

Я расхохоталась.

— Надеюсь, это все сюрпризы на сегодня? Давай договоримся — остальных своих близких ты мне будешь представлять постепенно, ладно?

Он кивнул с виноватой улыбкой. За нашими спинами резко открылась дверь.

Мы разом обернулись и наткнулись на огромные, заплаканные глаза: Даша смотрела на нас не мигая.

— Доченька, — склонился к ней Егор, — я скоро вернусь, правда, и уже насовсем. Ну не плачь, малыш! Ты мне веришь? Хочешь, я вечером за тобой приеду, не завтра, а сегодня вечером?

— Хочу, — тихо сказала она неуверенным голосом и перевела взгляд на меня, — а мама с тобой придет?

Мне показалось, что на голову мне опрокинули таз ледяной воды. Я стояла как истукан — деревянные ноги, деревянные пальцы, деревянное сердце — я не знала, что ответить этой девочке.

— Пойдем в машину, — услышала я свой голос, — не вечером… сейчас.

— Правда? — Дашка недоверчиво хлюпнула носом. — А Семена мы бабушке не оставим, да, мам?

— Семен — это мопс, — шепнул Горька, едва шевеля губами.

— Попрошу без подсказок, — ответила я и взяла Дашку за руку. — Не оставим, малыш!

Мы вышли из подъезда. Спиной я почувствовала, как смотрят на нас из окна обиженные и недоверчивые глаза Ирины Валерьевны, а из другого с подозрением наблюдает в полевой бинокль Яков Павлович Прохоренков. Мне было и смешно, и грустно.

— Завтра едем оформляться. Новая жизнь, новый дом, — задумчиво произнес Егор, — ты готова к переменам?

— Пап, что такое перемены? — старательно выговорила Дашка.

— Это когда все меняется, — сказал он.

— Это когда мы меняемся, — сказала я.

— А зачем? — спросила она.

И мы оба только вздохнули в ответ.

Мы ехали по улицам города, шумного и суетливого. Мой любимый мужчина легко держал руки на руле и неотрывно смотрел прямо перед собой. Его длинные ресницы отбрасывали тень. Мне в ухо дышал пес. А в другое лилась шепелявая песенка про крокодила Гену.