Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

— Вот тебе раз! — Петя тоже неожиданно рассердился. — Выходит, вы тут чистюлечки, а мы всю дрянь должны на своих плечах таскать! Нужен он мне был, что ли? Дышать я без него не мог, что ли? Жизнь на кон ставил, а теперь, выходит, я же в дураках. Мой фашист?! Здорово живешь!

Даже слезы навернулись на глаза бойца от возмущения и обиды: вот так отличился!

— Простите, Петя! — сказала девушка, пристыженная его словами, и в порыве раскаяния сжала своими ручками его огромную ладонь. — Вы просто герой! Конечно, мы все сделаем. — И она торопливо ускользнула за занавеску.

Петя поднял свою руку, которую так ласково пожала Варвара, посмотрел на нее, и улыбка широко разлилась по его лицу. Если бы сейчас его вызвали в штаб и снова послали хоть за самим Паулюсом — командующим немецкой армией в Сталинграде, он пошел бы…

Плотный, с толстыми плечами, землистым лицом и шишковатой свежевыбритой головой лежал на столе Георг Клюге.

«Из отборной гитлеровской дивизии СС. Вот уж, наверно, людоед настоящий!» Варя работала добросовестно и внимательно, но в лице ее так и сквозило отвращение.

— Тоже интересный случай! — сказал Иван Иванович подошедшему Решетову, показывая захваченный клювом пинцета погнутый гвоздь. — По-видимому, этот парень основательно двинул доской господина Клюге…

— Да уж, наверно! — Решетов хмуро улыбается, взглядывает на Варвару, и та краснеет.

— Есть мелкие костные обломки. Ну-ка, покашляйте! — по-немецки обращается Иван Иванович к Георгу Клюге, заметив, что тот приоткрыл глаза.

— Что со мной? — спросил Клюге, приняв Ивана Ивановича за гитлеровского хирурга.

— Вы ранены, находитесь в советском госпитале. Вы попали в плен.

Глаза Клюге открываются шире, на лице появляется откровенный животный страх.

— Я? В плен? Этого не может быть!

— Не волнуйтесь, вам не сделают ничего дурного, — говорит Иван Иванович, продолжая очищать рану. — Мы будем вас лечить.

— Лечить? — Гитлеровца бросает в пот: как его могут лечить советские люди?!

Клюге был опрошен на другой же день. Он чувствовал себя неплохо и не пробовал симулировать: слишком боялся за свою жизнь.

— Не покидайте меня, — попросил он Ивана Ивановича поздно вечером, когда работники штаба ушли. — Знаю: больше я не нужен, сказал все, и меня могут убить теперь.

— Вы все меряете на собственный аршин, — жестко ответил Иван Иванович. — Это вы убиваете мирных людей и медицинских работников. У вас делают из трупов мыло и сдирают человеческую кожу для изготовления портфелей и сумок.

— Утилитарный взгляд на вещи, и только, — заискивающе улыбаясь, возразил Клюге.

— Пожалуй! Вот вы даже на фронте не расстаетесь с боженькой. — Иван Иванович взял нарядный толстенький молитвенник, полистал его. — Может быть, вы и для Библии сделаете переплет из человеческой кожи? Очень здорово получится. Возьмешь в руки, и сразу мысль о бренности всего живущего. Поневоле настроишься на молитву. Так можно оправдать и людоедство.

— Почему и не оправдать? — Поверив, что его не убьют, Клюге сразу обнаглел. — Если разобраться с научной точки зрения… Чем отличается человеческое мясо от мяса овцы или коровы? Калорийность та же, белки те же.

— Да, белки те же! Но мораль-то у вас какова?! Когда-то люди поедали трупы своих врагов, теперь это немыслимо. Поверьте: пройдут годы, и война — убийство человека — будет тоже представляться отвратительным и невозможным делом.

— Вот уж этого никогда не будет, — устало, но убежденно возразил Клюге. — Насчет людоедства я, конечно, не оспариваю: как-то уже принято, вошло в норму — кушать барашков. А без войны невозможно. Она проветривает мировое общежитие, убирает все лишнее, слабое.

Иван Иванович отошел от своего пациента и посмотрел на него, как на ядовитое, издыхающее, но еще опасное насекомое.

— В одном вы правы, — сказал он. — Я верю, что эта война уберет вас всех, потому что вы не нужны миру со своими бредовыми идеями.

Клюге рассмеялся слабым, булькающим смехом.

— Вряд ли! — самодовольно сказал он. — Хотя я и попал к вам, но ведь Сталинград-то в наших руках, а вы сидите в оврагах под берегом. На чьей же стороне сила?

— Сила на стороне советских людей. Да, да, мы несем народам счастье, а вы смерть им несете. Что же они предпочтут, как вы думаете?

Он лежал на узеньких нарах в подземном лазарете и думал: «Есть, конечно, и среди русских ученые. Но важен общий уровень». Проехав сотни километров со своими войсками, Георг Клюге не встретил ни одной приличной уборной. Да, да, это не шутка! Избы, крытые соломой, помазанные белой глиной, и далеко во дворах холодные уборные. Черная земля… Мягкая, жирная черная земля, похожая на русскую паюсную икру. Как процветали бы на такой земле немецкие колонисты! А Украина — это хаты, солома да вышитые полотенца. Не удивительно, что там почти все выгорело. Здесь, в степях, еще хуже. Тут нужна твердая рука помещика-юнкера. Тогда возникли бы богатейшие имения. Ванные комнаты с зеркалами, душами, фарфоровыми раковинами, уборные с пушистой, мягчайшей бумагой, всюду белоснежный кафель, в комнатах паркеты, камины, панели из дуба, карельской березы, орехового дерева, в садах клумбы, аллеи, дорожки.

Георг Клюге не привык ходить «до ветру». «А культура стола! Культура постели! Культура одежды! Русские должны быть побеждены. Это неизбежно. И они не задержат у себя профессора Клюге. Как только немецкому командованию станет известно, что он попал в плен, за ним пришлют. Его выменяют на советских военнопленных. Ведь не мог же он испариться из блиндажа на территории, занятой победоносными гитлеровскими войсками! Кругом были свои солдаты, офицеры, связисты, часовые стояли на посту, и вдруг доктор Клюге, случайно оказавшийся вблизи от передовой, исчезает. Куда? Ясно, что его похитили русские разведчики.

Странно: был в голове гвоздь — и вот ничего.

Лежу, думаю. Интеллект не нарушен. О-о! Этот Иван… Иваныч, дважды Иван — мастер! Он у нас был бы обеспеченным человеком. Как немец работает, стерильно, чисто. Но как надменно разговаривал со мной, точно равный с равным. Ну, конечно, тоже интеллект, немецкий язык знает превосходно. Блестящий хирург. — Георг Клюге вспомнил свою благословенную богом Германию и лагерь смерти, в котором он помогал уничтожать советских пленных. — Кого там только не было, но все умирали. Кстати, почему русские дикари назывались самоедами? По-видимому, поедали своих сородичей. Ах, доктор Иван, вы, конечно, ученый человек и мастер хирургии, даже нейрохирургии, даже немецкий язык знаете. А ваши самоеды?.. Неужели они тоже являются, по-вашему, прообразом людей будущего? Крепко вы загнули, доктор! Нет, я прав: нужна война! Завтра же взамен меня вам пришлют пленных самоедов». Георг Клюге осторожно повернулся на бок, бережно переложив забинтованную голову, и сказал:

— Чушь. Глупости! Хорошая земля, а живут некультурные дикари. И мы должны их завоевать и навести порядок.

Так он лежал и день, и два, и пять. Ждал. Но за ним не шли. Георг Клюге сначала намекал, а потом и прямо спрашивал: не приходили ли парламентеры, не скрывают ли от него переговоры, ведущиеся о нем? Нет, никто не приходил, не интересовался, не слышно никаких запросов. Тогда Клюге впал в уныние. Снова и снова его мысли возвращались к доктору Ивану Ивановичу. А если бы потерялся он? О нем также забыли бы? Профессор смотрел на вещи очень трезво. Он уже успел заметить, какой любовью был окружен в госпитале доктор «дважды Иван».

«Нет, за ним пошли бы. Те же головорезы, которые утащили меня, выкрали бы его у нас. Почему? Потому что они ненавидят нас? Но мы тоже их ненавидим. Однако нашим и в голову не придет пуститься на поиски своего украденного профессора. Украли, ну и шут с ним! И я сам ни за кем не пошел бы».

Оставшись в госпитале на хуторе Вертячем, Никита очень волновался. Ведь нужно будет кормить раненых, доставать для них лекарства… Не попытаться ли разместить их у мирных жителей, как советовал Логунов? Хотя бы некоторых спрятать.

Их в самом деле подобрали тогда, когда немцы уже подошли к переправе и ни одна машина не могла проскочить ни в хутор, ни из хутора. Но бой продолжался. Госпиталь стоял в низинке, густо заросшей садами, и санитары поневоле стаскивали раненых в одно место. Пенсионер Горбачев, добровольно заменив убитого хирурга, не прекращал работу, хотя любой снаряд или бомба, сброшенная с самолета, разнесли бы в щепы бревенчатую постройку.

Потом наступил момент, когда солдаты должны были отойти на новые рубежи, подготовленные к обороне… Горбачев, полвека не вылезавший из белого халата, начал готовить раненых к эвакуации. Но эвакуировать оказалось невозможно. Тогда беспомощных людей охватило смятение.

— Как же мы?

— Неужели нас бросят здесь?