Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники - Николай Губернаторов

Раскулачили и моего деда. Нет, кулаком он не был. Всю жизнь горбатился — и зимой, и летом. У него были две лошади и корова. Деревянный небольшой дом — вот и все его богатство. Причиной же для раскулачивания явилось его заявление об отказе вступить в колхоз.

Ночью мой дед погрузил на телегу свой скудный скарб, запряг лошадей, привязал к телеге корову с теленком, посадил на телегу троих малолетних детей и жену и потихоньку выехал из деревни. Но не проехал и 5–7 километров, как его догнали на конях свои же односельчане. Отобрали лошадей, корову и телегу с добром, сбросили бабушку с детьми ночью на пустыре и, забрав деда, уехали.

Бабушка всю жизнь скиталась по чужим углам, а дед пропал.

Моя бабушка, Матрена Яковлевна Андрианова, — верующий человек и добрейшее существо: любила и прощала всем всё. «Господи! Прости им прегрешения, не ведают, что творят», — часто повторяла она. Вечерами, бывало, терпеливо ждала, когда все угомонятся и улягутся, и приступала к молитвам и разговору с Богом. Становилась на колени, долго молилась. Прошептав две-три молитвы, начинала каяться.

Рассказывала Богу подробно обо всем, что происходило днем и кто, по ее понятиям, согрешил: «Прости, Господи, дочку мою, Анну. Она стирала в воскресенье. Прости ее, Матушка-Заступница, прости ее».

Далее шли прочие прегрешения, совершенные другими членами семьи, включая и нас, детей. Бабушка, думая, что мы спим, жаловалась на свою горькую долю, но я никогда не слышала, чтобы она просила о какой-то помощи. Только просила здоровья. Молитвы всегда заканчивались: «Дай, Бог, им всем здоровья». «Бабушка, попроси у Боженьки денежек», — говорили мы ей утром. Она очень сердилась и прогоняла нас от себя.

Моя бабушка оставила неизгладимый след в моей памяти, в моей жизни и в душе. Она своей любовью к ближнему, своим умением прощать, своей заботой, мудростью, никого не поучая, не осуждая, прививала нам трудолюбие и доброту. Была она неграмотная, но своей житейской мудростью, чистотой помыслов, терпением, любовью к людям, всепрощением и бескорыстностью стала для меня примером и настоящим учителем.

Жили мы недалеко от Волги и, конечно, пропадали там целыми днями. Мальчики ныряли, плавали, короче, не вылезали из воды «до посинения». Я же так и не научилась плавать. У меня была какая-то непонятная боязнь воды. Сидела я на берегу, наблюдала за ними, загорала, играла в песке. Волжские берега — песчаные, золотые! Помню, строили мы из мокрого песка дороги, туннели, дома! Сколько наказывала нас мама, чтобы мы не задерживались, — ничего не помогало! Обо всем забывали. Очень хорошо помню бабушкино «напутствие»: «Утонете — домой не приходите!»

Перед войной мы стали жить чуть-чуть получше. Папа устроился работать в каком-то гараже. Ему дали машину — трехтонку. Работникам гаража разрешалось в выходные дни ездить на заработки (сбор фруктов и овощей). Шоферы, объединившись по трое-четверо, уезжали на три — пять дней и привозили полный грузовик яблок, груш, арбузов и дынь.

Все привезенное делили поровну. Мама кормила всех соседей и нищих. У нас постоянно жили многочисленные родственники: то мамины сестры, то папины, то какие-то бабушки из деревни.

Так я и запомнила наш многолюдный, хотя и тесный, но веселый дом… Перед бедой. Перед страшной бедой.

Полгода со дня смерти матери (мама умерла в ноябре 1940-го) и до начала войны слились в моей памяти в один черный день.

Когда началась война, город стали заполнять беженцы. Их эшелонами привозили с запада. В таких вагонах раньше перевозили скот и стройматериалы. Перед войной в них возили оружие. Теперь они были битком набиты людьми.

В сентябре 41-го мы пошли в новую школу, которую построили перед самой войной. Построили сами, своими силами. Но учиться в ней нам не пришлось. Школу отдали под госпиталь. Так рушилось наше детство.

За неделю до этого приходим мы утром в школу, входим в класс, садимся, звенит звонок — и что видим? Почти половина класса отсутствует. Входит учительница, не улыбается, как прежде. Молча садимся. Она будто ничего не замечает. Мы сразу почувствовали что-то неладное. Дома узнали ошеломляющую новость. Всех местных немцев за одну ночь выслали из города за Урал, в Сибирь, позволив взять с собой только самое необходимое, что могут унести. Дома их заколотили, заперли и строго наказали соседям не подходить к ним. Потом, чуть спустя, приехали какие-то люди в военной форме, забрали скотину со дворов, погрузили в машины мебель и оставшееся добро, а дома сломали.

Итак, школу отдали под госпиталь. Мы опять учимся в старом сарае. Хотя это так говорится: учимся! Какая там учеба! Столько всего вокруг! Воды в городе нет. Бегаем на Волгу за водой, благо что недалеко. Помогаем госпиталю, чем можем. Понимаем, что делаем очень нужное дело. Мы — и няньки, и санитарки, и даже артисты, когда выступаем перед ранеными.

Однажды вечером сидели мы во дворе, в темноте (электричества в городе давно нет) и вдруг увидели, как со стороны центра города высоко в небо взметнулся дым, потом столб пламени, и небо с той стороны стало темно-красным. Все вокруг окрасилось зловещим светом. Деревья, трава, дома осветились переливающимися бликами пылающего неба.

С Волги доносился какой-то гул и треск, словно там свирепствовал ураган. Мы страшно испугались, подумали, что загорелся весь город и огонь вот-вот переметнется сюда и накроет нас.

Но пока горит только небо. Языки пламени то высоко поднимались, то исчезали. Зрелище завораживало и пугало. Картина менялась каждую секунду. Дым разрывали стрелы огня, летящие ввысь, и там, высоко, они рассыпались, разлетались мелкими искорками и гасли, растворяясь в дыму. Но постепенно языки пламени стали опускаться и вскоре исчезли совсем, а небо окрасилось розовым ровным цветом.

Мы не могли оторвать глаз от такого не виданного никогда неба. Позже узнали, что это загорелись нефтяные баки, стоящие на берегу Волги. Горючее вылилось в реку, и она покрылась пламенем. Волга горела несколько дней, ярко освещая все вокруг по ночам.

Как-то в конце августа 1942 года мы, детвора, как всегда, побежали на Волгу за водой и, уже возвращаясь с полными ведрами, увидели в небе огромное количество самолетов. Они летели довольно низко, и мы видели, как серебрились на солнце их крылья. Летели неторопливо, тяжело. Гул их звучал грозно, басовито, будто громы небесные перед грозой. Самолетов было столько, что издали их можно принять за большую черную тучу.

И тут я увидела, как из этой тучи посыпались на землю большие продолговатые снаряды (я еще не знала, что это бомбы). Они отрывались от самолетов и падали на землю не прямо, а летели в воздухе по ходу самолета, будто сопровождая его или не желая с ним расставаться. И на наших глазах вздыбилась земля, ухнула, вздрогнула, полетели вверх и в разные стороны камни, осколки.