Белые волки Перуна - Сергей Шведов

- Перун не принял твоей жертвы, - глухо сказал Вадим. - Не с чистыми помыслами ты пришёл к жертвенному огню, боярин Мечислав.

Корчившегося в муках человека зарубил Волк, в котором Блуд признал плешанского воеводу Ладомира. Его жертву Перун принял - камень впитал кровь в мгновение ока, и огонь полыхнул жаром, жадно принимая человеческое сердце, вынутое Вадимом из рассеченной груди.

- Хотел возвыситься с помощью Перуна, - признал Блуд, с трудом шевеля языком. - И приумножить свои богатства. А иной вины перед Ударяющим на мне нет.

- Не всякому дано сразу отринуть земное, - голос Вадима зазвучал мягче. - Но твёрд ли ты в готовности служить Перуну?

- Твёрд, - произнес боярин, и в этот раз от чистого сердца.

- Готов отречься от своего рода, от чад своих, от жен своих ради служения богу?

Глаза Вадима впились в Блудовы глаза, и мир для боярина сузился до двух чёрных зениц, пугающих своей бездонностью. И в этих бездонных зеницах он стал тонуть, с ужасом ощущая, как теряет почву под ногами. Наверное, так приходит к человеку смерть. А единственное, что удерживало Блуда в мире людей - это Перуново сердце, заходившееся в учащающемся ритме.

- Готов, - выкрикнул Блуд и ужаснулся до холодного пота этой своей готовности.

- Завяжите ему глаза, - приказал Вадим.

Внезапно наступившая темнота повергла Блуда в смятение. Об этом обряде посвящения в Перуновы ведуны он слышал. Закончиться он мог либо смертью жертвы, либо смертью самого испытуемого. Поэтому Блуд даже не удивился, когда в руки ему вновь сунули меч. Там на камне лежала новая жертва, и если судить по дыханию и стонам, то это была женщина. Прежняя жизнь закончилась для боярина Мечислава, а новая могла и не начаться. И в это мгновение он неожиданно ощутил спокойствие и полную уверенность в себе. Увидеть жертву ему не помешала даже повязка на глазах, и по слову Вадима он нанёс удар точно.

А по тому, как обдало жаром лицо понял, что Перун принял жертву нового своего ближника. Исчезли тошнота и слабость в ногах, а глаза, несмотря на закрывающую их повязку, видели, казалось, дальше и глубже.

Когда эту повязку сняли, Блуд даже не взглянул на обезглавленное тело, а принял из рук Вадима чарку с жертвенной кровью и осушил её до дна.

Глава 6

Великий князь

С Перунова холма возвращались вчетвером: Ладомир, Пересвет, Бречислав и Бакуня. Бакуня был пешим, так что и Волкам Перуновым пришлось вести коней в поводу. Ладомира этот город не то чтобы пугал, а скорее тревожил вечным собачьим лаем, от которого ни днём, ни ночью покоя не было. Самое плохое, что собачьим лаем люди оберегались друг от друга, и в этом обережении собакам доверия было больше.

- Вотчина Блуда теперь отойдёт Перуну, - сказал Бакуня. - И все родовые земли тоже.

- А что скажет про это князь Владимир и киевская старшина?- засомневался Пересвет. - Такого прежде не было на славянских землях.

- А в землях иных есть такой обычай, - сказал Бакуня. - Для земных дел Перуну не только ведуны нужны, но и золото.

- А если родовичи Блуда воспротивятся? - спросил Бречислав.

- Кто ныне осмелится голос поднять против Перуна? – процедил сквозь зубы Бакуня. – Да и жив еще боярин Блуд, и он вправе распоряжаться своими нажитками, никого не спрашивая.

- А жёны и дети? - насторожился Ладомир.

- Нет у волхвов Перуновых ни детей, ни жён, - жёстко сказал Бакуня.

- Не нравится мне всё это, - помрачнел Ладомир. - Не в обычаях Перуна обижать слабых.

- Для Перуна всё едино, что слабый, что сильный, - пред ним все слабы. А детей Блуда мы не бросим, и, дай срок, выведем ещё в княжьи ближники. Но для начала их нужно воспитать в волчьей стае. Вот ты и займёшься этим Ладомир. Людмила с этой поры твоя жена и Блудовы дети - твои дети.

Ладомир от такой ноши, взваленной на его плечи, запыхтел надорвавшимся жеребцом и даже остановился перед тесовыми воротами Блудовой усадьбы, не желая переступать чужого порога.

- Это не мои слова, а Вадимовы, - сказал Бакуня. - Ты уже посеял своё семя в её лоно и тем свершил волю Перуна. А далее всё пришло к закономерному результату. Кого же винить, Ладомир, и против чего протестовать? Вадим лишь облёк в слова то, что свершилось волей Ударяющего бога.

Наверное, так оно и есть. Войнег, выбравший для постоя чужую усадьбу, действовал неспроста. Волки могли въехать в другие ворота, которые были распахнуты им навстречу. А вот зачем Перуну понадобилось сводить Ладомира с Людмилой, замужней и порожавшей женщиной, на это человеческого разумения уже не хватало и оставалось только руками развести да сказать - воля божья.

Людмила Бакунины слова выслушала как приговор - лицом побелела и закрыла глаза. Была мужняя жена, хозяйка в большой боярской усадьбе, а теперь невесть кто - приблудня на подворье чужого бога. А на то, чтобы закричать и согнать с родного крыльца пришлых людей, нет ни сил, ни прав. Вершится всё здесь по воле Перуна и боярина Блуда, который вправе распорядится своими жёнами, чадами и челядинами.

Славна в первое мгновение тоже испугалась, но потом отошла, закраснелась под Пересветовым взглядом, завиляла глазками. Ей этот дом не успел стать родным и понесла она своего ребёнка не от боярина-мужа, а от Перунова выродка в волчьей шерсти. На Ладомира Людмила смотрела с ненавистью. Именно этот человек разрушил уклад Блудова дома, испохабил всё, чем она так дорожила, за что терпела и страдала.

А щербатый ведун всё шевелил и шевелил губами, сцеживая меж редких зубов никому не нужные слова. Кровавый бог славянский, да не бог даже, а идол, чудище лесное, распоряжался судьбой Людмилы и её детей так, словно имел на это полное право. Губы Перунова ближника, похожие на опившихся кровью червей, перестали шевелиться, а потом и вовсе исчезли куда-то с Людмилиных глаз. Следом ушли Славна и Пересвет, попрятались домочадцы, оставив хозяйку с ненавистным ей теперь человеком. Вот тогда Людмила и завыла в голос - горечь, скопившаяся в душе, сама помимо её воли, рванулась наружу. Опомнилась она тогда, когда Ладомир, обхватив за плечи, стал совать ей чашку с молоком. И даже удивилась Людмила его лицу - чего он так испугался, бабьего плача не слышал, что ли?

- Ненавижу, - простонала она сквозь не желающие раздвигаться зубы. – Ненавижу тебя.

В ложницу он отнёс её на руках и присел рядом, поглаживая её по руке и словно бы извиняясь за принесённое в дом несчастье. А ей вдруг пришло в голову, что в случившемся есть не только его вина, но и её тоже. И её вина неизмеримо больше. Он-то вольная птица, а она мужняя жена, да ещё и годами лет на пять-шесть старше. И не только желание спасти мужа двигало ею тогда, но и иные чувства, до сих пор не до конца ей понятные. Нет, если бы не принудил её Ладомир, то добро бы она к нему не пошла, но это принуждение она не сочла ни бедой, ни позором. А без мужа Людмила могла бы остаться уже тогда: убили бы боярина Мечислава Владимировы псы так же, как убили они несчастного князя Ярополка.